Отсекает две боли

У Евы волосы ярко-рыжие, теплые улыбки и просторные свитера. Она смеется заливисто-счастливо, цепляется за дружбу до последнего и ночами не спать готова, лишь бы не быть одной. И это желание не быть одной в ней до сломов и сколов, до очередного шота чего-бы-то-ни-было. Ева так быстро превращается в беду, что Элеонора не успевает ловить. Ева так быстро крошится и изничтожает саму себя, что Элеонора не успевает. Ни протянуть руки, ни забрать с вечеринки, ни вытащить из этой пучины голубых глаз, больше не смотрящих восхищенно на Еву. Ева умирает по несколько раз за одну вечеринку, специально заставляя себя встать с кровати, накраситься и влезть в обтягивающее платье, сверху объемную куртку нацепить и пойти туда, где он непременно будет. Где ей снова будет больно. Куда Элеонора забудет прийти. Потому что Элеонора как Джо в сущности. Смотрит совсем не в ту сторону, не видит ничего у себя под носом. И Ева напивается; Ева подливает себе еще и еще. Пьяно смеется и виснет на шее у Мартино, совершенно не помня, как давно она его вообще простила. Совершенно не помня, как давно они снова друзья. Ближе и одновременно дальше, чем с Элеонорой. — Мы продолжаем вечеринку у меня, — обещает ей Нико, когда Мартино почти уже тащит ее на себе, когда язык не слушается, а Ева смеется уже изломанно как-то. — Ты мне врешь. И снова смех. Конечно, он врет. Конечно, какие ей вообще вечеринки в таком состоянии. Конечно, у Нико дома нет никого и ничего; и ей даже отдают в распоряжение диван. Ева сгребает диванные подушки под себя и лицом в них утыкается, размазывая дальше собственный макияж. Элеонора предсказуемо не звонит; Джо предсказуемо не приезжает ее забрать. И через пару часов, когда она почему-то просыпается, до конца не протрезвев, Ева понятия не имеет, что делает. Просто доходит до комнаты Нико, залезает в кровать со стороны Мартино и почти даже не расталкивает их. — Поесть или попить? — сонно спрашивает Нико, перегнувшись через плечо Мартино. Ева отрицательно головой мотает. — Херово? — зачем-то спрашивает Мартино, хотя ответ очевиден. — Вы только не трахайтесь при мне, ладно? — единственное, что она говорит, перетягивая одеяло с них на себя. А на утро и не помнит этого совершенно. Ева — катастрофа. Ева сама не знает уже, чего именно ищет. То, что противоположно одиночеству. То, что не такое болезненное и запутанное. А что именно — без понятия. Элеонора спрашивает, как у нее дела, уже в школе. После всех выходных; и Ева зачем-то думает, что выходные она точно провела не одна. В выходные она была так занята, что пропустила и вечеринку, и желание нажраться вусмерть, и фатальное одиночество, разрежающее болью на части от взгляда на Джо и его новую девушку. Ева улыбается ей зачем-то, Ева целует ее в щеку (и это тоже нормально), Ева говорит, что все было просто классно. И чувствует на себя взгляд Мартино. Не подает виду, просто игнорирует; просто сама убеждает себя, что ничего не было. — Мы же пойдем в бар после школы? Выпьем кофе, перекусим. — Извини… — тянет Элеонора. — Я сегодня совсем никак не могу. И после паузы: — Уроки. Очень много уроков. — Мы можем их сделать вместе, — говорит Ева; говорит, прекрасно понимая, что уроки — это та еще отговорка. Что дело-то совсем не в уроках. У Элеоноры почти сожаление на лице. И Ева ему не верит. Ева никаким эмоциям больше не верит, кроме злости, кроме опустошенности, которая эмоцией-то не является. — Извини, мне лучше позаниматься одной. Там материал сложный. И Ева кивает. Ева соглашается, как и со всем последнее время. Ева крошится и рушится; и Элеонора слишком поздно все же приходит, все же протягивает руку. И целует ее в губы, целует ее запястья, целует ее щеки. — Врач говорит, это обычная депрессия. У каждого третьего она есть, — зачем-то говорит Ева; и ей плевать уже, что Элеонора ее целует, что обещает не оставлять, что обещает быть рядом. Больше не нужно. Больше ей ничего не нужно. Она рукава толстовки на пальцы натягивает, на диван ложится и почти не наблюдает даже за Элеонорой. — Я была дурой. Была, еще какой. Но Ева не отвечает. — Депрессия лечится. Ну да, лечится. Но Ева не отвечает. — Хочешь, ты можешь переехать ко мне? Мама все равно редко домой возвращается. Нет. Уже ничего не хочется. — Я бы выпила, — говорит Ева и на ноги поднимается резко, оставляя Элеонору одну в гостиной. Оставляя ее точно так же, как она когда-то оставила ее. Как когда-то просто взяла и забыла. Все даже почти нормально; наверное, потому что ей никто и не нужен. Наверное, потому что она всегда не там искала. И пора уже перестать искать. Пора просто жить дальше; жить дальше и плевать на все. Ева разом удаляет сразу два номера телефона; сразу две боли отсекает. И становится чуть легче дышать.