Что хотел сказать автор?

– Ты занимаешься не тем. Тебе не за мои портретики на обрывках бумаги финансирование дают, Мидзусаки-ши. – Да ладно. В конце-концов, это единственное, от чего у меня руки не болят. У тебя очень простое лицо. – Ну да. Не для рекламных обложек. – Ну... Молчанка. Лишь карандаш по листам – шурх. Шурх. Саяка пригубляет молоко, не беспокоясь о том, что контуры её лица при этом меняются, а над тонкой губой остаётся белёсый след. В конце-концов, она, величайшая на свете жлобиха, готова поставить сотку, что золотая девочка выучила её хлебальник вдоль и поперек. Это ж надо так зырить страшно, одними глазами обгладывать до кости. Пиздец. Саяка ставит бутылку на край стола и говорит, что лучше бы Мидзусаки не напрягать лишний раз руки. Много работы ведь ещё предстоит – успеет нарисоваться ещё, а пока- – Я же сказала, Канамори-ши, – прядь выбивается из укладки, карандаш выпадает из-за уха. Мидзусаки становится нервной, и дёрганной, и красной. Саяка прекрасно понимает, что у балованного ребёнка отнять игрушку подобно смерти. Саяка знает, что от любимых занятий Мидзусаки отвлекать нельзя. – Твоё лицо легко рисуется. И твоё тело. И твоя одежда. Рисовать тебя – это и есть передышка. Спасибо тебe, Саяка. – «Спасибами» сыт не будешь. Мидзусаки улыбается. Её уши больше не красные. Улыбка не напряжённая. Всё-таки, нужно подумать над таким стартапчиком – устроиться к их золотой девочке в натурщицы. Ведь кто же Саяка в самом деле такая, чтобы бесплатно терпеть то, как её взглядом вылизывают?