Как выглядит любовь

За окном клокотала гроза, обламывая ветки деревьев и швыряя их на землю под скорбное завывание ветра, который с каждой минутой только усиливался и грозился развалить старую покосившуюся деревянную избушку на холме, одиноко торчащую на фоне охваченного пожаром молний небосвода. Сквозь тонкие бреши между брёвен в избушку врывалась прохлада, пробирающая до самых костей и создающая неповторимый контраст с раскалённым дыханием ведьмака, терзающего нежные, словно лепесток розы, губы чародейки. Казалось, домишка сотрясался вместе с ними, утопая в какофонии хлюпающих, чавкающих и протяжных звуков, слушая которые бард морщился, хмурился, поджимал губы и поминутно гасил в себе желание напомнить этим двоим, что они далеко не одни и за жалкой деревянной перегородкой их прекрасно слышно. Лютик с тоской поглядывал в окно, на хлопающие об оконную раму ставни, обхватив руками плечи в ничтожной попытке согреться, и вновь спрашивал себя, зачем он в это ввязался. Путешествовать с Геральтом, собирая в копилку воспоминаний чудесные, героические и пугающие истории, пить охлаждённый эль и купаться в лучах славы ему было по нраву, до того момента, как Йеннифер не пожелала присоединиться к ним. Она свалилась, словно снег на голову, и ведьмак, кажется, был даже рад этому, но не его лучший друг. Друг, который любил его так трепетно и искренне, что прелестные юные дамы сами порой подсаживались к нему поближе, прикрывая глаза и вслушиваясь в его тихое нежное пение, что заставляло их глаза полниться влагой, а губы дрожать в трогательной тоскливой улыбке. Пока тюфяк Геральт слышал в его балладах только нытьё и злободневную скуку, их души улавливали тонкий звон разбитого сердца. Утро свалилось на плечи барда тяжёлой рукой ведьмака и его рычанием на ухо: — Вставай, бард, или ты хочешь быть похороненным здесь? Лютик сонно моргнул и медленно сел на скамье, потягиваясь и разминая одеревеневшие мышцы. — Доброе утро, Геральт, приятно видеть после пробуждения именно твоё лицо, а не морду Плотвы. Против морды Плотвы я ничего против не имею, её морда будет даже поприятнее кое-кого. И тем не менее мне хотелось бы видеть рядом с собой миловидное лицо прекрасной особы с нежными руками и пышными грудями. Жаль, что ты обделён этими качествами, хотя я знаю одну чародейку, которая может тебе помочь, но я бы ей не доверял. Мутная она, и глазёнки у неё страшные, выпученные, хитрые, - бард всё говорил, говорил, говорил, будто заведённый, а Геральт слушал его нескончаемый трёп, вскинув брови и скрестив на груди руки. Он успел привыкнуть к болтовне Лютика настолько, что треснуть его даже не хотелось, но вот забыть его где-нибудь - запросто, однако сейчас чувствовалась в нём какая-то перемена. Взгляд сквозил раздражением и холодом, челюсти были крепко сомкнуты, почти до скрипа, плечи напряжены. Воздух пронзали электрические вспышки, и под давлением этой атмосферы бард замолчал так же внезапно, стихийно, как и начал, вскинул свои глазёнки и заглянул в медовую пропасть Геральтовых глаз, чувствуя, как дыхание перехватило, по спине градом прокатился холодный пот. Ведьмак был не в духе, и его хвалёная выдержка и безэмоциональность нихрена в этот момент не значили. Тогда Лютик огляделся и, не заметив за спиной Белого Волка мельтешащей тени Йеннифер, напрягся. — А нам что, пора уже? - он нервно облизал губы, резво вскакивая на ноги, подхватывая свою драгоценную лютню и небольшую дорожную сумку из бычьей кожи и ведя разговор теперь с угрюмой ведьмачьей спиной. — Вот как бывает, а? Вроде бы, вот-вот, бушевала гроза, и небо затянули мрачные, как смерть тучи, а глаза откроешь - светит солнышко, птички поют. И весь страх, вся тревога, холод куда-то подевались. И время убежала в никуда, промчалось безмолвной колесницей, будто бы его и не было. Безмолвной колесницей... Потрясающе, Геральт, потрясающе! Ты слышал? Безмолвной колесницей, так и запишу! - Лютик и сам не понял, почему трындит, не замолкая, и гадал, как скоро Геральт обернётся к нему, сверкая своими полными гнева нечеловечески прекрасными глазами, но замолкать не хотел - знал, что ведьмаку это нужно. Он успел изучить его за то время, что им доводилось путешествовать вместе, и потому понимал, как быстро привести его в чувство. — Лютик! - глухо прорычал Геральт, стискивая руки в кулаки и глядя на барда через плечо. Помогает ведь, если злится, значит, не так сильно погряз в своей волшебнице, что из них двоих умудрялась выжимать все соки. Бард сразу понял, что у Йеннифер в голове: она крутит Геральтом, как хочет, его руками пробиваясь сквозь тернии на пути к исполнению своих желаний, но вряд ли в океане её лжи найдётся хоть капелька любви к ведьмаку. Ведь за глаза-то она его монстром величает и даже не стесняется этого, пока Лютик готов с пеной у рта доказывать обратно. Что эта девица вообще могла знать о ведьмаке? По сути, ничего, кроме его прикосновений, вкуса губ да длины члена, потому что глубже, прямо в душу, к нему залезть не может - боится и не хочет случайно замарать руки в черни. Пусть кровь у Геральта красная, как у людей, но его сердце чёрное и грязное, заляпанное прикосновениями продажных девиц, кишками монстров и ядовитыми поцелуями прошлого. И чародейка такая, но её более влечёт свет, будто самообман спасёт её душу от черни, а Геральт барахтается в темноте, спасая людские жизни и не желая более ничего. Геральт человечнее любого из них, и Лютик даст голову на отсечение, чтобы это доказать. Потому что его любовь настоящая, искренняя и самозабвенная. — Если не заткнешься, я оставлю тебя здесь, - цедит ведьмак, пряча ухмылку в кулак, и Лютик улыбается ему ярко-ярко, едва тронув струны своей лютни. — Как скажешь, Геральт! Ведьмаку заплатите, - наигрывая знакомый мотив, запел бард, и его сердце на миг сжалось от ужасающего рычания Геральта, а после забилось с полной силой. Потому что пение Лютика было переполнено самозабвенной любовью, а любовь не всегда бывает ответной.