Love is the triumph of imagination over intelligence

Лань Сычжуй постепенно становится неотъемлемой частью жизни Цзинь Лина именно тогда, когда он больше всего в этом нуждается. Когда Цзинь Лин вступает в возраст, требующий демонстрации силы наследника великого клана на ночных охотах; когда возвращается Вэй Усянь и застарелая мучительная ненависть, которая была с ним сколько он себя помнил, не выдерживает проверку на прочность и сходит на нет; когда неожиданно разоблачаются подковёрные игры Цзинь Гуанъяо, и весь заклинательский мир ополчается на него; когда Цзинь Лин наследует титул главы ордена, окружённого разоблачающими слухами, и дурная репутация которого простирается до самых глухих уголков Поднебесной; когда его внутренний мир трещит по швам, а переоценка ценностей прошивает живьём по кровоточащим ранам. И ещё множество не менее значимых «когда», выстроивших их отношения от незнакомцев до спутников на стезе самосовершенствования, прошедших огонь и воду, разделивших и радость побед, и горечь утрат, держащихся спиной к спине на ночных охотах и готовых идти рука об руку по жизни. Цзинь Лин осознаёт и принимает эти чувства с неожиданной для себя лёгкостью. После всех ударов судьбы и кинжалов в спину в его жизни появляется нечто устойчивое и гармоничное. Лань Сычжуй — идеальный адепт идеального ордена, тот, кто никогда не давал повода сомневаться, кто искренен и справедлив и в словах, и в поступках, кто всегда оказывается рядом, когда это нужнее всего, и уверенность в нём так же непогрешима, как знание, что небо голубое, а огонь горячий. Цзинь Лин не стыдится своей любви — он гордится ею, несмотря на то, что до поры до времени их отношения тщательно скрываются от остальных. Стыдиться ему доводится уже совсем в ином. — Я распоряжусь принести нам ещё вина, — Цзинь Лин выворачивается из объятий, как юная девица, забывшаяся в ласках тайного возлюбленного, но внезапно вспомнившая о приличиях. Наспех поправляет широко разъехавшийся ворот, коротким движением оглаживает растрепавшиеся волосы и в самом деле торопится уйти. — Стой, — Лань Сычжуй перехватывает его запястье с озорством в глазах. — Боюсь, что глава Цзинь всё ещё выглядит слишком… компрометирующим, чтобы показаться кому-нибудь на глаза. Цзинь Лин невольно косится в сторону бронзового зеркала, дабы оценить нанесённый ущерб, и упускает момент, когда стремительным движением его утягивают обратно на колени. Потеряв равновесие, он успевает лишь разомкнуть рот в беззвучном изумлении да с силой вцепиться в чужое предплечье, а уже через секунду лицо Лань Сычжуя оказывается в опасной близости от его собственного и дыхание перехватывает. — К тому же, мне бы не хотелось, чтобы кто-нибудь видел тебя сейчас, — в обыкновенно мягком, гипнотизирующем голосе Сычжуя проскальзывают собственнические нотки, и это подкупает остаться много сильнее, чем опасность быть застигнутым в недостойном виде. Что ж, момент действительно упущен. Цзинь Лин нервно сглатывает, отводя взгляд. Они видятся не так уж и редко для двух заклинателей, разделённых обязательствами разных орденов, но не настолько часто, как хотелось бы. Ещё реже им удаётся остаться наедине. И потому каждое воссоединение, подогретое долгим взволнованным ожиданием, кажется не менее уникальным, чем тот самый первый раз, когда в идеальной темноте Цзинь Лин, скованный неловкостью, прятал лицо в ладонях, и его медленно брали штурмом из неторопливых прикосновений и отвлекающего шёпота, пока в голове не осталось ни единой связной мысли, а желание не пересилило стыд. — Тогда… — Цзинь Лин невольно опускает глаза вниз и взволнованно облизывает сухие губы, не замечая, как сосредоточенный взгляд напротив наполняется жаром, — тогда давай хотя бы потушим свет. Вместо ответа Сычжуй касается подушечками пальцев его щеки, привлекая внимание, и продолжает то, на чём они остановились до неловкой попытки побега, — приникает к разомкнутым губам с терпеливой сдержанностью, позволяя Цзинь Лину играть по тем правилам, которые он установит сам. И Цзинь Лин отвечает с ожидаемым напором и жадностью, запуская пальцы в чужие волосы. Целоваться ему нравится, очень-очень, пока не кончится дыхание и занемеет язык. Нравится, в принципе, все удовольствия, что дозволяются людям, находящимся в отношениях, но, несмотря на присущие ему порывистость и импульсивность, когда дело доходит до близости, заставить его потерять голову — задача не из лёгких. — Это значит «нет»? — наконец отстранившись, спрашивает Цзинь Лин. Судорожный румянец, разлившийся по щекам, выдаёт его внутреннее неспокойствие, однако взгляд затуманен густой поволокой, и виной тому вовсе не вино. — Это значит «посмотрим по ситуации», — без тени улыбки, с невозмутимой серьёзностью поправляет Сычжуй. — Я не сделаю ничего, что бы тебе не понравилось. Цзинь Лин знает об этом. Доверие и любовь на его внутренней чаше весов равнозначны и взаимодополняемы, это важно для них обоих. Он позволяет подхватить себя на руки и опустить на постель, сам высвобождается из многослойных одежд с тяжело бухающим в груди сердцем, когда в крови закипает то ли панический восторг, то ли восторженная паника. Удушливое и парализующее, это чувство возводит в нём невидимые барьеры, препятствуя желаниям, которые ему хочется высвободить и воплотить, но пока он ещё способен бороться с этим, подавлять грызущую изнутри неуверенность безрассудным напором на грани отчаяния. Целует, как в последний раз, с силой и горячностью, забывая о том, как нужно дышать. Ласкает и гладит натренированное тело и тихо стонет от ответных ласк, впиваясь зубами в чужое оголённое плечо, однако смелость стремительно улетучивается, как только Цзинь Лин оказывается прижат к кровати, а его ноги — беспомощно разведены. Он хочет — отпустить себя и поддаться желанию, но лишь краснеет до корней волос, не в силах выносить бесстыдное зрелище, и со стоном прикрывает ладонями заалевшее лицо. — Потуши свет, — приглушённо шепчет Цзинь Лин. Тишина между ними провисает в несколько тяжёлых ударов сердца, но нависшее над ним тело не сдвигается ни на цунь. Цзинь Лин возмущённо ёрзает, не намереваясь повторять постыдную для себя просьбу, но в следующий миг Сычжуй делает нечто настолько неожиданное, что это выбивает из груди весь воздух. Цзинь Лин не может видеть, только чувствует, как его ладони ложатся на внутреннюю сторону бёдер, фиксируя разведённые ноги в неприличном уязвимом положении, а затем выводит языком длинную влажную полосу вдоль потяжелевшего от желания члена. Цзинь Лин настолько шокирован этим действием, что не находит в себе сил ни пошевелиться, ни возразить. Слова распадаются на бессмысленные звуки и никак не желают складываться в нечто осмысленное и связное, и всё, что он может сейчас, — дышать, быстро, прерывисто, неприлично громко, позволяя влажным губам распробовать себя на вкус. — А-Лин, — Сычжуй прерывается на миг, щекоча чувствительную кожу горячим дыханием, — посмотри на меня. И насаживается ртом на его член, разом вбирая практически наполовину. Цзинь Лин инстинктивно вскидывает бёдра, поймав ладонями разметавшиеся волосы Сычжуя; в его широко распахнутых глазах больше ни капли осмысленности. Незнакомое ранее удовольствие стремительно набирает обороты, и под его сокрушительным натиском разлетаются вдребезги все внутренние барьеры. Он втягивает воздух широко раскрытым ртом, захлёбываясь в стонах, нетерпеливо толкается внутрь плотно сомкнутых вокруг члена губ, дрожа от каждого движения гладкого, сильного языка, и не может отвести взгляд. До тех пор, пока жар, разлившийся между бёдер, не находит выхода, выплёскиваясь горячим семенем, и Цзинь Лин зажмуривается в блаженстве, с безотчётной силой потянув за всё ещё сжатые в кулаках волосы. Ещё несколько тягучих мгновений он просто наслаждается послевкусием остывающих эмоций, восстанавливая дыхание и собирая себя по кусочкам, и такого его, разомлевшего, опустошённого удовольствием настолько ярким, что голова идёт кругом, Сычжуй подхватывает под поясницу и опрокидывает на себя, заставляя оседлать свои бёдра до того, как нерешительность и сомнения вновь поглотят Цзинь Лина с головой. Сплюнув на пальцы добытое семя, оглаживает круговым движением сжавшийся вход и толкается внутрь на одну фалангу. Собственное возбуждение распирает изнутри, и влажное трение тел, когда Цзинь Лин со стоном падает на локти, не способствует сдержанности. Он закусывает щёку, подавляя нарастающее нетерпение, неторопливо и тщательно раскрывает упругие мышцы, но движения всё равно выходят резче, чем обычно, грубее, чем хотелось бы. Прогибаясь в пояснице, Цзинь Лин податливо принимает пальцы, ласкающие внутри. После сокрушительного оргазма вторая волна возбуждения накрывает вдвойне быстрее, прикосновения обжигают под влиянием возросшей чувственности, ощущений становится так много, что терпеть их невыносимо, но неизменно хочется ещё. Поэтому, тщательно подготовленный и захваченный желанием, он сам насаживается на член, коротко вскрикивает от первого болезненного спазма и начинает решительно двигаться в неторопливом размеренном ритме, стремясь отыскать пути к удовольствию в своём новом, ни разу не опробованном ранее положении. Сычжуй сплетает их пальцы в замок, оглаживая мутным взглядом зацелованные губы Цзинь Лина, его тонкую, с проступающими следами укусов шею, тяжело вздымающуюся грудь. Лишь бы не видеть, как соединяются их тела, будто бы созданные друг для друга, иначе всё закончится слишком быстро, до того, как он сполна насладится соблазнительным видом и запечатлеет в памяти до секунды, как одно и самых приятных совместных воспоминаний. Когда взаимное удовольствие достигнуто, Цзинь Лин обессиленно опускается рядом, пытаясь сомкнуть разъезжающиеся колени. Между бёдер горячо и влажно, и, возможно, сегодня ему будет особенно тяжело уснуть. — О небо, — поражённо выдыхает он, прокручивая в голове только что содеянное. Первым порывом становится желание прикрыть лицо, но Сычжуй перехватывает его запястья, нависает сверху, коротко целует тёплые, распухшие губы. — Хорошо же было, ну? — игривость в его голосе лишь распаляет смущение. Цзинь Лин сконфуженно смотрит в лицо человека, которого любит до дрожи в коленях, кто способен заставить его позабыть обо всём и вытворять вещи, о которых раньше стыдно было даже подумать. Возмущённый, он прикрывает ладонями лицо Сычжуя. И лишь тогда беззвучно отвечает: «Да».