люблюненавижу

      вот уже сменилось два календарных листочка, все увешано предрождественскими венками, а в доме Уилсона из каждого угла свисает омела, почему бы вы думали, верно — чтобы ловить Хауса под каждой из них и получать торопливый поцелуй, их уже около сотни, на самом деле. утром Грег подкидывает монетку, чтобы решить, кто сегодня доставит его в больницу — Уилсон или мотоцикл, и когда они приезжают вместе, никто ничего не замечает.       Уилсон жутко стесняется, но продолжает. любимое занятие Хауса — набирать в рот какую-нибудь дрянь (вроде отвратительного виски) и целовать Джеймса вместе с этим. после пары таких выходок количество омелы в доме уменьшается примерно вдвое, количество виски в Хаусе только возрастает.       никто не замечает, как однажды доктор Хаус весь день ходит с бейджиком «доктор Уилсон» и наоборот (потом Джеймсу пришлось разгребать стопку жалоб). как у автомата с закусками он привычно оплачивает Грегу какой-то батончик и только потом понимает, что сделал. опять. как, не глядя, ловит брошенный ему через всю комнату маркер. — они же не слепые, Грег. — ты меня стесняешься? — Хаус, опираясь на трость, подходит к нему и смотрит в глаза притворно-заискивающим взглядом. — да, то есть, нет, то есть… — ты скорее согласишься на секс втроем, чем на публичное признание наших отношений, — еще одна омела, которую Грег срывает с дверного косяка и прицельно швыряет в мусорку, — выбирай, кого позовем; если выберешь Кадди, я буду ревновать, учти.       утро всегда начинается с риторического вопроса «будешь чай?», двух ложек сахара, одного пакетика, не размешивать, Джеймс делает это машинально и так же машинально приносит чай Грегу, когда они остаются в больнице на ночь. «надо было принести кофе» — думает Уилсон, глядя на то, как Хаус так же машинально касается его руки и принимается пить. «не надо» — думает Хаус. дело не в том, чай это или кофе, понятно же. — а где Стив? — Хаус внезапно прерывает свой саркастичный монолог о сексе втроем на полуслове, так резко, что Джеймс на секунду теряется. — что? — Стив, его нет. Уилсон, куда ты дел мою крысу? — я никуда не… — крысы и вправду нет. напоминает милый рождественский рассказ с хорошим концом, только тут еще неизвестно, потому что зима на удивление холодная, и Хаус все чаще предпочитает приезжать на работу на машине Джеймса, чем морозить задницу на мотоцикле. черт.       оставшись один, Уилсон обшаривает все полки, ящики и шкафы, смотрит за диваном и под ванной.       после того, как они в первый раз переспали, Хаус лежал на кровати и ждал его из душа, а потом предложил поменяться ролями. «хотя нет, если еще и ты станешь хромать, то у бедняжки Кэмерон не выдержит сердце». после он закинул здоровую ногу на Джеймса во сне, прижался к его спине, и мерное дыхание тепло щекотало затылок, пока Уилсон гонял по кругу странные мысли.       «как так-то».       «господи, мы переспали» — как будто этот факт можно скрыть от кого-то свыше, — «мы теперь не просто друзья». сложнодрузья, в общем. Хаус дышал ему в шею, а потом Уилсон перевернулся и долго смотрел в его лицо, пока тот не отвернулся, прижимаясь к Джеймсу уже спиной. ему как будто постоянно был нужен кто-то, к кому можно прижиматься во сне, а может, в спальне было просто холодно. на следующее утро Уилсон обронил пару слов на пути к больнице и молчал весь день.       только ноги машинально вынесли его к дверям диагностического отделения ровно тогда, когда Хаус направлялся домой. «у тебя что, лампочка загорается?» — да. да, загорается, Грег. они вернулись вместе и переспали еще раз. случайно получилось, на самом деле, Уилсон неловко потянулся за поцелуем, раздумывая, имеет ли он на это право, а очнулся уже в кровати посреди встрепанного комка одеял. сложнодрузья определенно имели некоторые преимущества друг перед другом.       крысы нет уже два дня, она не попадается в безвредную ловушку и не трогает сыр и крекеры, оставленные Уилсоном в разных местах дома, в том числе в вентиляции и на чердаке. Грег занят в больнице, приходит язвительнее обычного, уворачивается от поцелуев и шипит на рождественские декорации как кот, который однажды нажрался дождика.       перед рождеством люди особенно стараются умереть по какой-нибудь глупой случайности.       то, что планы Хауса на день, вечер, неделю, как и рост, вес, группу крови и любимую породу хомячков можно спокойно спрашивать у Уилсона, уже никого не удивляет, даже Лизу Кадди, которая иногда интересуется, где Грег собирается пропадать на своих законных выходных. Джеймс тогда впервые почувствовал что-то вроде ревности. в следующий раз Хаусу влетело за шутки про шлюх, и они оба надолго затихли. — ты меня ревнуешь. — да пошел ты. — ревнуешь, — Грег постоял посреди гостиной, опираясь на трость, а потом отшвырнул ее и рухнул на диван, — тащи виски и свою задницу.       нет, они не поговорили, неа. они смотрели сериалы про больницу, а потом Хаус заснул прямо на диване, и Джеймс заботливо накрыл его пледом, а сам забрал остатки виски и просидел в саду всю ночь, вглядываясь в темноту. не самое лучшее решение перед рабочим днем; он умудрился простудиться, несмотря на виски. ни до чего не додумался. сложнодрузья стали сложносемьей, кажется. на следующий день Уилсон засыпал на ходу и кашлял, вытерпел язвительные комментарии Грега и ледяной стетоскоп на груди. «это обычная простуда» — «заткнись, я не слышу, как ты дышишь. может, ты уже мертв, никогда не думал об этом?».       Уилсон тихо фыркнул и заткнулся. два врача живут под одной крышей, а он заболел. смешно.       Хаус забывает про крысу ровно на три дня, а потом вспоминает снова. — знаешь, это, вроде как, наш ребенок, — заявляет он как-то, глядя из-под руки Джеймса, лежащей у него на плече, на пустую клетку, — я бы уже написал в органы опеки, если бы узнал, что два гомосексуала просрали свое единственное чадо. заметь, в данном случае твой гомосексуализм — отягчающее обстоятельство. — почему это только мой? — Уилсон думает, что он, вообще-то, бисексуален.       Хаус фыркает и зарывается носом в его шею. — а это правда, что вы спите с доктором Уилсоном?       Кэмерон могла бы притвориться, что ничего не замечала, но слишком поздно. Грег замер над ней с занесенным маркером, как с клинком. «а это правда, что ты по пятницам танцуешь в стрип-баре?» — «нет!» — «а зря, неплохой способ заработка. итак, у нас внутреннее кровотечение…». Кэмерон и Хаус синхронно подумали, что проиграли. Чейз и Форман, как всегда, делали вид, что ничего не замечали. они же не слепые, Грег. ты прав. совсем не слепые.       вечером Джеймс собирается и едет на блошиный рынок под железнодорожным мостом; там холодно, из комка крыс он выбирает самую толстую и бурую, ему кажется — в точности как Стив. крыса сидит у него во внутреннем кармане, наслаждаясь теплом тела после ледяной клетки, и что-то грызет. по дороге домой она прогрызает дырку в подкладке куртки. по дороге домой из радио доносятся рождественские мотивы. по дороге домой снег заметает лобовое стекло и мелкими капельками тает на нем. снег заносит рождественский венок перед домом.       Уилсон тихо проносит крысу в клетку Стива и надеется, что Грег ничего не заметит. в конце концов, если рождественское чудо не торопится случаться, то можно немного ускорить события и умолчать о судьбе первой крысы ради счастливого финала. Хаус возвращается домой гораздо позже обычного и с порога к чему-то прислушивается. затем становится на одно колено и, пока Уилсон растерянно думает, что это — психоз или предложение, издает тихий свистящий звук. — ну же, — звук повторяется, — иди сюда. Уилсон, уйди с дороги, ты ему не нравишься. ты и мне иногда не… — звук повторяется снова, — давай же, иди к папочке.       бурая крыса с маленькими бусинками глаз забирается ему на руку. Джеймс, не в силах сдвинуться с места, молча ждет, пока Хаус и Стив доберутся до клетки, всего несколько секунд. — Уилсон, наши дети размножаются почкованием, или у меня галлюцинации?       на следующее утро наступает двадцать пятое декабря.