Медленно медленно я хуею с тебя и мы медленно медленно закипим до утра
Строчки всплывают в голове, Антон вообще-то не любит российский рок, но это зудит в голове сейчас. Он закидывает локоть на спинку дивана, неосторожно наталкиваясь на руку Арса и его чертовы вездесущие пальцы. Тот не убирает руку, только пальцы подрагивают в почти-попытке переплести их. В голове — таймер. Честное слово, часы отсчитывают жалкие крохи до того как случится что-то очень неправильное. 5 4 3 2 1 «Не случится» Антон слышит это в своей голове и повторяет шепотом, чтобы увериться. — Чего не случится? — Попов тихо смеется. И его лицо почему-то ближе, чем Антон ожидал, его губы почему-то как «Пятерочка» в рекламе — в шаговой доступности. Антон думает, как внутри он уже давно притянулся к Попову сам, поселился у него где-то под ребрами, а может рядом с ключицами, или вообще где-то около селезенки. Он себя чувствует то ли святым мучеником, то ли последним долбоебом. Потому что пугается до усрачки. В голове — сценарии всего пиздеца перемежаются картинками того, как они голые и счастливые трахаются и ни о чем не волнуются. Антон выдыхает и решается. — Давай оставим это сцене, ага? — он говорит, откидывая голову на диван. Не смотреть в глаза не смотреть в глаза не смотреть в глаза — Хорошо подумал? — Арсу даже не надо переспрашивать, ведь синхронизировать иногда удается даже подтекст в голове — ебаный коннект — даже здесь. — Мы проебемся. И полетит все. Всех за собой утащим — неуклюже пытается оправдываться Антон. Очень серьезно и очень медленно. — Тебе хватит? Сцены хватит? — Арсений знает, куда бить: в самую цель, потому что Антон сам не знает, хватит ли ему, как долго он будет на «без-арсовой» диете. Сил нет на ответ. Поэтому Арсений получает только невнятный кивок. Антон бьется затылком о диван, наказывая себя за то, что даже поступая «правильно», чувствует себя как-то даже не близко к «нормально». Где-то в коридоре зашумели: уезжают Позовы, их провожают и смеются над чем-то. Антон ждет, что сейчас Арсений поднимется с дивана и пойдет провожать тоже, но вместо этого чувствует неожиданное прикосновение где-то у подбородка. Арс плавно ведет носом по линии челюсти и до мочки уха, медленно выдыхая: — Только если ты уверен, Шаст. Он прижимается еще долю секунды, как будто обещая что это последний раз Антон ощущает, как его тело сразу как будто ватное, в голове матом орет какой-то воронежский гопник, от того, как всего — много. А через секунду (или через столетия, тысячи зим) Арсения уже нет рядом, он действительно уходит в коридор***
Антон, конечно, не ждет, что станет легче. Куда там. Но все равно чувствует благодарность: Арсений понял его услышал и, кажется, принял его уверенность. Когда сцены нет, он просто… просто видит грань. Не то чтобы теперь все хорошо. Зато — безопасно. Ничего страшного не происходит — и не произойдет, они очень стараются. Что опять же не означает отсутствие проебов. Несколько раз Антон звонит ему. Ночью и немножечко (сильно) в хлам. Это просто посиделки дома, Журавль приезжает с пивом, Димас и Дрон тут, они ностальгируют и обсуждают футбол. Антон быстро пьянеет, уговаривая больше всех стакан за стаканом. В какой-то момент он говорит себе, что принял абсолютно волевое решение, руководствуясь только здравым смыслом и пребывая в невероятной осознанности — сделать всего один звонок. Выходя покурить перед подъездом, он уже набирает Арса. Только чтобы узнать, как дела. Без подтекста. Просто действительно очень интересно в первом часу ночи узнать. — Антон, это принципиальный вопрос сейчас? — голос хриплый со сна и раздраженный немного. — Арс-с-сенти-и-ий, когда я в последний раз обращался без должной срочен… рочн… сроч-нос-ти? — Антон знает, что пьяным он звучит довольно противно, но не очень хочет об этом заботиться. — Мы виделись вчера. Ничего не изменилось. У меня все хорошо, — только чтобы отделаться побыстрее. — Нет, ну вдруг — затяжка сигаретой — что-то у тебя случ-лось, а ты не гворишь? Ты же у нас этот, как его гомик-гномик, который молчун — в голове Антона сейчас это шутка года, и он весело хрюкает, довольный собой. В трубке красноречивое молчание несколько долгих секунд. — Шастун, слушай, иди, правда, спать — Арс звучит чуть-чуть недовольно, но по большей части просто устало. Шастун почти видит, как он сидя в кровати трет лоб пальцами, разглаживая невидимые морщины. — Арс, не-не… я чего с-сказать хотел…ща, погоди, я вспоминаю…не бросай только… трубку не бросай… Я спать вот иду уже… — вздох — ты мне скажи, по-честному, скжешь, да? — Что тебе сказать, придурок? — Тяжело? Тебе, а? — Антону даже вдруг кажется, что он на мгновения трезвеет, пока напряженно ждет ответа. Проходит несколько секунд. — Мне — да. А тебе, я слышу сейчас, вообще невероятно легко и прекрасно, — голос очень злой, и пока Антон пытается проанализировать ответ и выдавить оправдания, Попов припечатывает, — заканчивай, а, Шаст. Отъебись нахуй со своими вопросами, все уже решили. Счастливо, — и в трубке уже противные гудки. Шастун искренне пытается понять, каким же садистом нужно быть, чтобы изобрести, сочинить эту ебаную какофонию, называемую гудками, от которых тянет блевать. А потом он просто идет спать. Постель очень теплая и приятная. Они, конечно, не обсуждают ничего. Вроде как — все понятно. Вроде как решили. Арсений, в отличие от Антона, напиваясь, не звонит. Он вообще не напивается. И вообще не звонит. Антон даже иногда думает, что уж Арс давно забыл все, играется на сцене и не переживает. Наверное, Шастуну стоило бы за него порадоваться, но подобные мысли вызывают только глухую тоску, а иногда вялое раздражение. То ли потому что одному страдать неинтересно, то ли оттого, что драмы все-таки хочется, но в глубине души Шаст надеется, что Арсу правда также как ему — непросто, неудобно, н е с к л, а д н о. Плохо, в конце концов.***
Иногда что-то утекает, тонким потоком несдержанных эмоции бежит рассказывая, доказывая. Перед выступлением в Воронеже Антону всегда волнительно. Не так как обычно, а по-особому и неприятно. Шасту кажется, город ждет, требует от него особенного, разэтакого, как будто требует доказательств: «что, сбежал в свою столицу? Показывай, что ты из себя теперь строишь!» Все это уходит, когда зал тепло встречает, когда импровизация за импровизацией затягивают, греют и клокочут изнутри, но вот эти минуты до выхода — это дурка, ребята. Арс, конечно, знает. Может, экстрасенс, мать его, и чувствует, а может, просто наблюдательный слишком. Перед Воронежем за сценой темно, ничего не видно. Сережа с Димой балуются с каким-то местным реквизитом, небрежно позабытым за сценой, беззвучно кривляются. Стас уже разогревает публику на сцене. Еще пара минут. А сердце уже не выдерживает. Антон нервно стучит пальцами по бедрам, позволяя себе уставиться никуда. Он замечает подошедшего сзади Арсения слишком поздно, вздрагивает от неожиданности. А тот на несколько секунд сжимает ладони Антона (потные, конечно, чтоб их, как обычно). А затем тянется ближе и шепчет какую-то ерунду на ухо: — Дыши давай, придурок, а то лопнешь. Это вообще неважно, что он там говорит на самом-то деле, потому что Антон все равно не слушает. Он просто ловит чужое тепло, чувствует, как Арс ласково сжимает его пальцы и проводит по руке мягко своими. Это большее, что — можно. И даже это — на пару секунд, пока парни не заметили, пока камеры не поймали в объектив, пока пол под ногами не разверзнулся и все на свете не напомнило им, что все это — оставьте в своих грязных фантазиях, будьте добры. Арс отходит. Недалеко, но отходит. В последние секунды перед тем как выйти Антон видит в голове, как он держит его за руку перед каждым выступлением. Если для этого придется выступать только в Воронеже, то это не такая и большая плата.***
Их много — таких мелочей, они неизбежны, когда вы часто — бок о бок. Как ни парадоксально, этих многих мелочей становится бесконечно мало. Особенно, когда график бросает их по разным городам. Шастун имеет привычку палиться: где и с кем он, чем занимается. Арсений имеет привычку беситься страшно в ответ на очередную всплывающую подробность: Ой посмотрите кто у нас тут в музее со своей бывшей девушкой А кто это пропадает на вписке с какими-то левыми бабами Арсений в ответ принципиально собирается не реагировать ни на одну публикацию. … . . В итоге, конечно, лайкает первый и оставляет какие-то всратые эмоджи в комментариях. Антона бесит еще больше — абсолютное неведение. Арс прокачал навык скрывать все до абсолюта, до сраного идеала. Ничего Нигде Только хэштеги, от которых вообще с ума можно сойти: где такая забористая трава растет, что рождает этот недо-контент, подскажите, он закажет себе, чтобы ебануться прямо на месте и скакать. Шастуну не хочется оставлять эмоджи в комментариях. И лайкать не хочется. Поэтому он присылает что-то язвительное в личку Попову. Он никогда не был гуру тайм-менеджмента, но в самом плотном графике находит время, чтобы покрутить в голове чужое имя пару десятков раз. Зато в импровизации все ладно. Красная комната — просто пиздец. Антон молится на нее и на креативную команду, которые подкидывают им раз за разом то что нужно. Хорошо, конечно, что подкидывают откровенные провокации, потому что у Антона смутное ощущение, что даже при каком-то самом отбитом и скучном вбросе они с Арсением все равно окажутся где-то друг друга в руках. Но это неловко было бы оправдывать. Поэтому спасибо, что пишете как надо, ребята, вы лучшие, честно.***
Недели утекают сквозь пальцы, шоу набирает обороты, они часто в турах, вечно рядом. Этот тур — особенный. Впервые они решаются на 45 городов по всей стране. Помимо бабла и незабываемых возможностей заглянуть в 10 зажопинсков из 10, это еще месяцы в дороге, отсутствие возможности нормально есть, спать, жить. Тем не менее все это — цветочки, потому что самое главное испытание Антона сидит через одно сиденье в автобусе и снимает в сторис закат за стеклом. Антону кажется, что он сходит с ума: Арса так много и так близко. Тогда Шастун чувствует, как потихоньку уверенность, что ничего не произойдет, утекает из него. Он помнит все обещания себе, и что все это плохая идея, помнит свой страх, помнит все. Но каждый день его сознание подтачивают мысли, что от одного раза, ничего страшного не случится, что это всего лишь маленькая поблажка для его психики, что это совсем немного, и дальше никуда не заведет. Он боится: в какой-то момент он сдастся им.***
В Антоне вино. И еще немного вины. Но вина больше. Оно здесь отличное, честно говоря: не особенно дорогое и обманчиво легкое. А вина есть, потому что пятнадцать минут назад он предложил Арсению провести вечер в приятной компании. Немного слукавил смской: 307 номер, приходи. Мы купили охеренное вино. Технически, он не соврал: вино они купили с Позом. Но фактически Позов давно спит у себя, а свою бутылку Антон уже наполовину опустошил и готов к подвигам. И вообще это все гениальный план. Он запрещает себе думать, что зовет Попова для чего-то лишнего. Он только знает, что он очень хочет, чтобы Арс просто был здесь. Возможно, выпил с ним.***
Запомни: нельзя пить вино голодным, иначе спирт алый опалит тебя Откуда-то эти строчки услышанного где-то стихотворения всплывают в голове, и Антон бездумно шепчет их, уставившись в окно автобуса. Они мчат в Тверь, на улице холодища, и когда все выскочили в магазин на заправке, он даже с места не сдвинулся. Запоздало он понимает, что не все вышли, когда слышит с задних сидений кого бы вы думали. Ну, конечно, блять. — Это ты статус вконтакте решил поменять? — ехидно тянет кто-то, укравший голос Арсения Попова (и сердце Шастуна в придачу). — Ну что ты. Сошью уродские футболки, оставлю на них эту фразу и скажу, что это дизайнерский проект, — Шаст даже не оборачивается. — Не забудь придумать тупое название. — Что-то вроде «принесите курицу»? — Я буду первым покупателем Шутка дурацкая, а Арсений почти смеется. Голос серьезный, но Антон знает, что если он обернется, то увидит смеющиеся глаза рядом. Собственно, поэтому и не оборачивается. Спустя еще шесть концертов, они не замечают, как оказываются где-то в Тюмени. Они приезжают туда поздним вечером, само собой, не обходится без совместного ужина в симпатичном ресторане. Арсений обещает себе сесть подальше от Антона, но в итоге они заходят последними и — ну естественно. Два свободных места рядом. Два свободных места, которые как раз подойдут для того чтобы Арсений забыл поесть снова, залипая на Шастуновские губы, которые, между прочим, слишком уж в пределах досягаемости. Но все оказывается куда хуже. Потому что официантки не знают ни стыда ни совести. Ладно, не все. Одна конкретная: может, фанатка, а может просто очень одинокая, но Шастун не успевает вздохнуть, как она маячит поблизости и ласково осведомляется у него, не хочется ли чего-нибудь еще, и бесконечно наклоняется к нему так, что Арсений под боком имеет возможность лицезреть ее зад, а Антон, очевидно, внушительный перед. Все замечают это. Стас даже отпускает пару шуток, про то что голодные в этом ресторане, очевидно, не только посетители. Сам Антон только улыбается — нет, вы подумайте! — просто улыбается на всю эту ситуацию. Арсений хочет заказать на вынос. Официантку на вынос из ресторана в ближайший клуб, где можно знакомиться без регистрации и смс с кем-то, не являющимся Антоном Шастуном, занятым во всех смыслах человеком. Когда приносят горячее, под тарелкой Шаста ожидаемо оказывается салфетка с номером телефона. Он, кажется, не замечает ее совершенно, занимая рот едой. Арс не может перестать буравить взглядом едва виднеющиеся из-под столовых приборов цифры. В голове непрошеной чередой — картинки, как официантка и Шастун гуляют по Тюмени с двумя очаровательными детьми. Картинки абсурдные, но от этого не менее раздражающие. Улучая момент, когда Антон что-то увлеченно говорит Кириллу в камеру для влога, Попов незаметно извлекает салфетку к себе в карман. Ловкость рук, понимаете ли. Он уверен, что остался незаметным, но через пару минут Шастун шепчет в ухо: — Решил сам ей набрать? Учти, я ей понравился больше. Арсений фыркает: — Просто избавил тебя от слухов. Забочусь об имидже программы. Это такая очевидная отмазка, что даже не тянет на шутку. Арсений хочет уйти от этой неприятной ситуации в туалет, но ладонь Антона удерживает его за колено мгновение, а еще мгновение ему требуется чтобы шепотом уничтожить Попова: — Не переживай, зато ты пахнешь вкуснее, — и сука едва слышно тянет носом воздух прямо у виска. Арсений чувствует, что если он не выйдет сейчас, то у него порвется жопа или что-то еще, поэтому он подрывается до туалета и с минуту просто брызжет себе на лицо прохладную воду. Пиздец. Одна фраза — и его рвет всеми похороненными эмоциями, размазывает по поверхности. Это пиздец: ему хорошо за тридцать и все летит в тартарары из-за двухметровой воронежской шпалы. Сколько он сможет, пока не пошлет все в дальнее пешее и не сорвется куда-нибудь подальше, чтобы закончить весь этот цирк — это большая загадка. В этих мыслях он выходит обратно в зал, чтобы увидеть, как Антон мило переговаривается с официанткой и радостно кивает на что-то. Пошел, блять, нахуй, Шастун. Просто иди нахуй. Тур скоро подойдет к концу, и Арсений готовится выдохнуть с облегчением: в Питере не-думать ни о чем двухметровом проще, и вообще, там все куда понятнее. Прошло уже две недели с (бес)памятной ночи в отеле. Арсений почти горд: они держались достойно целых четырнадцать дней. Но, видимо, кому-то показалось, что на этом можно и покончить. Покончить с нормальной жизнью, сохранными нервными клетками и адекватностью. Может, Антону скучно, может что-то еще в его голове, но он по кирпичику разбирает все барьеры в голове Арсения. Остается всего ничего, а приехав в Ульяновск во втором часу ночи, они ругаются с отелем: условия ужасные, сквозь картонные стены номнров слышен каждый шорох, Сережа в номере обнаруживает пару жирных тараканов на ободке унитаза, а Арсению достается не ортопедический матрас, поэтому он с лицом оскорбленной невинности забивает беседу вк своими возмущениями по поводу его чувствительного позвоночника. В Попопе от невинности только «не», хмыкает Антон про себя, но долго не может заснуть в своем номере, фантазируя о том, как он поддается идее прийти к Попову в номер и уложить его как полагается. Выспаться не удается никому, а с утра — интервью с местным журналом и эфир на радио. К моменту саундчека в концертном зале, даже вечно бодрый Арс находит в каком-то темном углу диван и валится туда. Спина болит после неудобного матраса. Спустя четверть часа Арсений слышит шаги позади себя. Кажется, Стас, и он мычит в диван, не открывая глаз: — Дай старику отжить свой век еще минут двадцать, и я вернусь в рабочий класс. Стас отвечает почему-то голосом Антона: — А я думал, ваше величество уже приказали долго жить. Болит? — Шастун касается спины Арсения. Попов хочет сказать ему «Отъебись» Или на крайний случай «Свали и дай поспать» Попов хочет, чтобы Антон не трогал его, но вместо этого почему-то болезненно стонет: — Пиздец вообще А потом он слышит, как звенят браслеты над ухом: Шастун опускается на колени рядом с диваном, присаживается на край, опускает руки на спину Попову и легко начинает массировать спину. Арсений думает, что это пиздец какая сомнительная идея. Арсений хочет об этом сказать, но получается только издавать звуки похожие по звучанию на что-то между скулежом и плачем морского котика. У Антона охуенные руки: он никогда не учился массажу, но какими-то неведомыми путями находит места, где особенно приятно и нажимает, поглаживает, легко щипает. Арсений ерзает в попытке следовать за чужими руками, подается к ним сам, стиснув зубы, чтобы ничего не прорвалось из предательского рта. Он чувствует, как впервые за день расслабляется, Антон даже, кажется, не позволяет себе лишнего, с облегчением думает Арсений… … и в ту же секунду понимает, что проебался. Антона несет. Он чувствует, что уже мало что контролирует в этой жизни, обещания самому себе не трогать Попова, не подходить, не думать, не дрочить где-то мелькают еще на горизонте осознанности, но Антон, как ребенок, говорит им: еще совсем чуть-чуть, еще капельку. Он чувствует спину Арса руками и постепенно склоняется все ближе и ближе, вдыхает запах, и не может, просто не может. Антон как-то успевает придвинуться к нему еще ближе, хоть Попову и казалось, что это невозможно. Он тихо выдыхает в затылок Арсению, и тот понимает, что пиздец подобрался вплотную. Шея — первая эрогенная зона, которую он в себе открыл, и он точно знает, что не говорил об этом нигде, поэтому абсолютно непонятно, откуда Шаст вообще это узнал, это точно не может быть случайностью, какого черта вообще… су-у-ука. Антон еще несколько раз протяжно выдыхает в затылок. А после проводит губами прямо по коже, вдоль края воротника футболки. Это не поцелуи в чистом виде, прикосновения — на грани невесомых касаний. Но это Шаст со своим запахом и губами, поэтому крышу рвет резко и насовсем. Руки Антона медленно скользят по плечам, к поясу, забираются под самый край футболки и кончиками пальцев пробегают по талии, ласкают легко. Арсений горит, по крайней мере, ему так кажется. Все, что он может — это пытаться контролировать свое дыхание. Прикосновения — как будто смазанные и Арс понимает: это от того, что Шаст дрожит: от вседозволенности, собственной наглости или возбуждения — черт его знает. Губы Шаста перемещаются на плечи: ему даже не приходится оттягивать слишком открытую футболку. В ход идут зубы: Антон касается, слегка прикусывает, снова ведет губами легко, проводит носом, едва вдыхая. Арсений в шаге от того, чтобы развернуться к Шастуну и сделать с ним ужасные вещи. Тишина звенит, Антону удается быть бесшумным, Арсений вкладывает все силы в том, чтобы дышать ровно. Арс шипит: — Антон, блять, — он не знает, что он хочет: оттолкнуть или попросить больше. Шастун предсказуемо не отвечает. Арсений гадает, насколько его хватит. И насколько хватит Антона, мать его, господи, откуда он такой взялся охуенный с головы до ног, бесстыжий и отвратительный. В следующую секунду Антон переворачивает его сам, рывком тянет за плечи, и Арсений оказывается лицом к лицу к Шасту. Он наклоняется так низко, что они касаются носами. И губы так близко, надо потянутся чуть-чуть, чтобы наконец… Где-то совсем рядом раздается оглушающий грохот, и сразу за ним — дикий хохот Матвиенко, который очевидно решил поиграть в боулинг с жестяными ведрами. Откуда у него жестяные ведра, как, зачем и почему — все их вопросы. Шаст вздрагивает так сильно, что неловко падает с дивана. Встает, красный и нервно проводит рукой по волосам, приглаживая. Арсений подскакивает от неожиданности тоже, садится прямо. Он не смотрит на Антона, только губы дрожат в жалкой ухмылке: — Спасибо… за массаж Антон улыбается криво, а потом быстро скрывается в коридорах. Арсений смотрит в потолок и чувствует, что они падают, как Алиса в кроличью нору, куда-то глубоко с такой скоростью, что он не успевает ухватиться за что-либо. Арсений наблюдает. Арсений пытается понять, когда они перестали держаться, и не понимает. Антон начинает чаще смотреть. Арс и раньше часто ловил его взгляды боковым зрением, но сейчас. Господи, он как будто пытается насмотреться на сотню лет вперед; смотрит, как будто Арсения скоро отнимут, отберут и не дадут видеть больше никогда; смотрит, как будто бы скоро совсем ослепнет. Арсений не дает себе смотреть в ответ. В его голове эмоциональная мясорубка, честно. Прошло уже полгода, с тех пор как они решили «оставлять лишнее на сцене». Полгода, сука, за которые ни разу нельзя было нормально вздохнуть. Банально выговориться и вытащить из себя эту боль нуружу некому. Серега, кажется, смог завести что-то похожее на постоянные отношения. Позов счастлив, подбирая цацки жене и дочке. Но ни у одного нет истории, которая начиналась бы как сраный стенд ап: «У вас когда-нибудь бывало такое, что вы почти потрахались с каким-то мальчишкой и решили, что больше ни ни?» «А вас тоже бесит эта ситуация, когда какой-то мелкий пидорас дразнит вас и не дает, а вам уже за 30 и вы без перспектив на жизнь?» Все вокруг идет своим чередом, и Арсений чувствует, будто он заигрался в детство, когда можно творить все и не думать о последствиях. Он чувствует злость, когда вспоминает, как Антон просит оставить их на сцене, а потом сам же срывается и вытворяет херню. Он чувствует только раздражение, как кот, которого дразнят, а потом наказывают молчанием. Антон не предлагает ничего. Арсению нечего предложить в ответ. Как уравнение, где икс равен нулю — не сходится. Ничего не сходится. Он знает, что так дальше нельзя, и эта убогая фраза вгоняет его в тоску и раздражение всякие раз, как он говорит ее самому себе. Проходит еще неделя, и наступают новые съемки сезона. Антон ждет, что Арс прилетит из Питера за день до них: Позов зазывал к себе в гости всех, и это отличный повод увидеться, потому что в последний раз они виделись две недели назад, и Антон чувствует себя как черепаха, которая ползет к морю по песку, увязая ластами, и приближается по миллиметру в вечность. Но Арс не приезжает. И не отвечает вк. Антону тревожно и неспокойно, ему кажется, что при встрече он первым делом даст Попову по затылку, чтобы неповадно было. Здорово, блять, Лисичкина. На съемках Арс тоже появляется едва ли не последним из них, опережает только Серегу («бля, пацаны, на пятнадцать минут задержусь, Стасу не говорите»). Антону очень хочется удостовериться, что все в порядке, что ничего страшного не случилось. Арсений вроде выглядит как обычно: с ебанцой в глазах и шилом в заднице (даже как-то чересчур). Стебет Диму из-за севших после дочкиной стирки штанов, смеется с Шастом над мемом про Матвиенко и скрепку. И все равно что-то не так. Времени уже не остается, съемки несутся, ладони потеют, до глубокого вечера все погружены в работу, поэтому когда последний мотор подошел к концу, Антон даже не сразу соображает, что уже все. А потом, спешно переодевшись, хватает Арсения, утаскивая за собой в один из тех уголков ГК, которые как тайные проходы в Хогвартсе — открыты для знающих и незаметны для остальных. Арсений, сука такая, даже не притворяется удивленным. Гримерная крохотная, диван да пара зеркал, Антон собой заполняет всё. — Арс, что? Что, блять? Не говори, что ничего не происходит только, ок да, я не настолько долбоеб, Арс, — он так боится, господи так сильно, пряча это за агрессивным почти-наездом. Внутри что-то дрожит. Арсений смотрит на него очень открыто и тоскливо, берет его за руки, подталкивая к дивану, а когда Антон падает в него, садится перед ним на корточки, не отпуская рук, шепчет: — Ч-ш-ш-ш, Тох. Утихни, — Антон молчит в ожидании, — ты же умный мальчик, ты же знаешь все, что я тебе скажу. Он знает и боится от этого еще сильнее. Даже голос пропадает, и Шастун почти шепчет тоже: — Что ты за хуйню сейчас придумываешь, Арс, не надо, мы же с тобой… мы же все решим, все как надо. — Давно уже решили, и давно уже ничего не как надо. Мы ведь берега потеряли. Ты и сам это понял, правда? — Арсений ласково и грустно улыбается, ни на секунду не перестает поглаживать большими пальцами чужие запястья. — Мы же ничего такого, Попов, блять, я слежу, с отеля ничего не было, ты знаешь, я… — он затыкается на полуслове, потому что Арсений качает головой: — Себя-то хоть не обманывай. Мы на этой грани танцуем уже черт знает сколько. Я не могу больше быть в этой неопределенности, я не могу любить тебя просто так, — у Антона дыхание перехватывает от этих слов, и на секунду он почти верит в счастливые финалы, а потом… — Шаст, давай остановимся. Везде. Пожалуйста, — это словесная иллюзия, потому что Арс не просит. Он уже все решил, — Ты не собираешься подставляться и бросать все, что есть, и это правильно. А я не в том положении, чтобы ждать где-то за твоей спиной ебучих чудес. Антону кажется, что внутри него загорается каждая клетка, потому что он судорожно перехватывает руки Арсения, тянет его на себя, но в итоге сам скользит с дивана и они оказываются на коленях друг перед другом. — Арс, не руби, не руби, пожалуйста, — он просит и почти задыхается, прямо в синие глаза падает и перестает дышать, — мы могли бы попробовать по-н… — это запрещенный прием, Попов зажимает ему рот рукой, прислоняется к его лбу своим: — Нет. Нет, Тох. Ты же сам говорил, это пиздец. Ты говорил, что мы проебемся. И когда это случится, мы проебем не только себя. Мы похерим всех остальных. Стаса, Серого с Позом, — Арсений шепчет с каким-то отчаянием, вываливает эту правду, которую давно, очень давно надо было вспомнить, — Не мне тебе говорить, сколько лет мы потратили на этот проект и сколько сил. Ты помнишь, как мы хотели, чтобы все получилось? Ты помнишь, Шаст? Антон чувствует, как не может говорить. В горле ком, глаза начинает противно щипать. Он зажмуривается. И кивает. Арсений продолжает: — Ты помнишь, как три пилота снимали? Как Стас выбивал для нас каждую импровизацию? Как перед Дусмухаметовым ссали, помнишь, ну? Антон кивает. Во рту сухо, к глазам слезы подступают, и он жмурится сильнее, а Арс, конечно, прав, как никогда прав. — Я тоже помню. И разве правильно будет, если мы поставим все это на карту, чтобы зажиматься в гримерках? Поставить на карту все и впутать в это ребят? Чтобы знать, что мы в чертовой России, и это все ни-ку-да не приведет? Антон мотает головой. Непрошенные слезы уступают место злобе. Шастун матерится забористо — родной Воронеж научил — и с силой лупит кулаком по линолеуму под коленями. У Арса звонит телефон, и он преображается мгновенно, радостно щебечет в трубку: — Да, Стас, покурить отошли, сумки не забрали, да. Через минуту будем. Антон понимает — это все. Арсений поднимается на ноги сам и подает руку Шастуну. И уже на выходе из ГК Попов останавливает его и еле слышно спрашивает: — Заедешь ко мне завтра вечером? Напоследок. Шаст отлично понимает, что значит это «напоследок», и кивает. Этот засранец просто хочет ставить красивые точки. Шаста потрясывает, когда он едет на следующую ночь на машине к московской квартире Попова и Матвиенко. Сережи дома нет, естественно, а Арсений такой обманчиво спокойный и расслабленный. — Хочешь чего-нибудь? У нас где-то оставалось вино, — спрашивает из кухни, пока Шастун скидывает кроссовки в коридоре. А потом Арс выходит к нему, помогает повесить куртку, и все, что может Шастун это смотреть на него, домашнего, в мятой футболке, спортивных штанах, умирать и мотать головой: — Ничего не хочу — Даже меня? — Арс ухмыляется, подходит ближе, вплотную, но не касается. — Особенно тебя, — тихо отвечает Шаст, пялясь на чужие губы. — Жаль. А я тебя — да, — Попов, кажется, серьезен, как никогда, он берет его лицо в ладони и прижимается губами к влажному и, сука, такому вкусному рту. Они целуются в прихожей, кажется, целую вечность, и Антон выпадает из реальности. Арсений их обоих слепо, не отрываясь от Шаста, тащит в спальню к кровати. Попов стаскивает с него одежду так проворно, как будто тренировался, а потом еще быстрее раздевается сам. Антон не может насмотреться на в с е г о него. Ему хочется вытатуировать такого Арсения у себя на сетчатке глаза и не переставать видеть его никогда: открытого, лохматого, с румянцем на груди и с невыносимой темнотой в глазах, когда он смотрит на Шаста. Смотрит так, как будто хочет того же. А потом Арс придвигается вплотную, обхватывает его лицо и снова целует, шепча что-то непонятное, в чем едва различимо «малыш». Из двухметрового Шастуна с щетиной малыш довольно паршивый, но от Арсового тона дыхание перехватывает и скулить хочется в губы, и быть для него кем угодно, кем скажет, когда угодно и как угодно. Антон теряется в прикосновениях, в том как идеально держать в руках Попова и быть в его руках самому. — Давай, — хрипит он, — принесем бетон, обольемся и застынем вот так, ладно? Попов смотрит на него сначала, как на долбоеба, как бы не веря, что в голове Антона реально сейчас настолько тупые шутки вертятся. А потом смеется, и прижимается губами к груди, кивая, — давай, малыш, все, что скажешь. Их сносит лавиной ощущений. Арсений растягивает Шаста так долго, что того переебывает крупной дрожью от нетерпения. Когда он наконец входит и толкается в первый раз, то уже вообще ничего в голове нет. Белые шумы, рябь и какие-то невнятные обрывки матов. А потом все заканчивается. И мир заканчивается, и небо почти падает сверху, останавливаясь только в последний момент. Антон все еще готов нести бетон. Потому что это не может быть в последний раз. Это не может быть так сильно и в никуда. Они не отворачиваются, не уходят на балкон, не могут себе позволить не насмотреться. Антон находит ладонь Арсения и оглаживает на ней губами линии жизни, любви, черт знает какие еще. Арсений выдыхает и, кажется, не моргает даже. — Ну и зачем этот мазохизм, Арс, блять, скажи? — Шастун чувствует, еще чуть-чуть и он начнет выть. — Прости меня, правда, прости, — качает головой в ответ, — я ужасный эгоист. Хотел тебя себе на один раз. Антон молчит долго. Смотрит, изучает каждую черту, каждую мелкую морщинку. — Господи, какая же ты сука, Попов. Ты заебал, ты понимаешь? — он поднимается с кровати, натягивает трусы, шарит рукой на полу в поисках штанов и футболки. Арсений молчит и смотрит, как тот одевается, начинает одеваться следом. Тишина стоит просто отвратительная. Антон подбирает с пола выпавший телефон, хлопает по карману, проверяя ключи от машины. Антон уходит Уходит Уходит Арсений ловит его прямо в дверях комнаты, прижимая к косяку: — Шаст, обещай. Обещай простить меня. Все будет как в начале, — он просит с затаенным отчаянием, тянется к макушке Антона, ладонью гладит волосы, спускается по линии челюсти и оставляет пальцы на щеке, горячие и подрагивающие. Антон мотает головой, избегая взгляда, прислоняется к чужому лбу своим. Они стоят так, дыша друг другом, а потом Антон скользит губами по скуле и они снова целуются, и это ощущается как что-то невероятно правильное, и они могли бы привыкнуть к этому, подсесть на это так легко и быстро, если бы не уже. Антон сдох бы прямо здесь, если бы мог. Он понимает, что пора уходить. Пора обрывать все это. Арс тоже понимает, потому что не перестает судорожно гладить его лицо и шептать обещания, чередуя слова с касаниями губ: — Все будет хорошо… Мы будем рядом… я не откажусь от тебя… а ты от меня… Антону нечего сказать. В его голове, как после разрушительной катастрофы, стихийного бедствия — оглушительно громкое ни че го. Они находят в себе силы разойтись к рассвету. Антон возвращается домой и падает без сил, мечтая напиться и не вставать в ближайшее никогда. А потом им приходится мириться с реальностью, в которой как будто бы ничего не происходило. Арсений, как всегда, безупречен: он почти справляется с ролью счастливого человека. Антону приходится соответствовать. Они болтают в перерывах и смеются над Оксаной, когда она кривляется с ними по дороге в очередной город нового тура. Они мало смотрят друг на друга по-настоящему, осторожничают с приветственными объятьями. Арс включает для всех суку-недотрогу чаще, чем стоило бы. Антон курит больше, чем можно было бы. Недели бегут, весна очень холодная, поэтому скучать так, что пальцы ломит от не-прикосновений легче: можно свалить все на холод. Новый сезон грядет, повсюду анонсы и баннеры. Антон заводит приятные отношения, Ира очень подходит ему, все так говорят. Арсений любезничает с ней при каждой встрече, как будто одобряя выбор. Антон хочет въебать за каждое вежливое слово в адрес их пары. Особенно, Арсению. Антону каждый день кажется, что это понарошку, что они играют в друзей по договоренности и прекратят вот-вот. Сегодня он ловит взгляд Арса за кулисами Иваново и думает: может быть, придет время, и они скажут стоп-игра. Может быть, сегодня Может быть, через 5 4 3 2 1