Сказка о чудовище

      Весёлые эльфы, прекрасные принцессы и страшные пираты. Бесконечное множество волшебных миров, в которых всегда побеждает любовь. Тенко любил сказки.       Каждую ночь мама рассказывала новую историю. Тёплый и мягкий свет ночника заполнял комнату, падая на голубые обои с маленькими звёздочками. На полу были разбросаны игрушки. Кончики пальцев выводили узоры на маминой мягкой руке. Горячее молоко и только испечённое печенье остывали на столе.       —…И все жили долго и счастливо.       В детских глазах промелькнули яркие искорки.       — Мама, а я смогу стать как этот храбрый рыцарь, когда вырасту? Я хочу помогать людям и делать добрые дела.       — Конечно, милый. Ты станешь тем, кем захочешь…       В памяти опять всплывали шумные наполненные музыкой из радиоприёмника и ароматом фруктов образы: призрачный запах старых книг и глаза цвета спелой вишни. Шимуре казалось, что взгляд его матери мог прогнать зиму…       Х о л о д н о.       Для Томуры наступила вечная мерзлота.       Шигараки ясно помнит тёплый летний вечер, нежное прикосновение ветра к коже, свою собаку, виляющую хвостом. И… слёзы? Они текли по лицу его матери. Багровые глаза с тошнотворным ужасом смотрели на окровавленные тела.       Больше не было уютной комнаты, не было монстров и рыцарей, не было руки, поглаживающей непослушные волосы, поцелуя в лоб на ночь. И мама больше ему ничего не читала.       Либо черное, либо белое.       Герои, словно рыцари, спасают людей. Вот только Тенко не знал, что первые могут быть хуже злодеев. Они не помогут — навредят. Такого в сказках не было.       Либо зло, либо добро.       Шигараки застрял в полутонах и не видит из них выхода — водит перед пустыми глазами зажигалкой, но огонь на бесконечном дне зрачков почему-то не зажигается. Он устал. Каждый день просыпается в полнейшей темноте и холоде. За пределами комнаты — весна. Люди улыбаются, радуются новому солнечному дню. Ведь всё хорошо. Они в безопасности. Герои их защитят. ***       Мысли стайками обезумевших птиц бились изнутри об стенки черепа. Шигараки предпочитал стучаться в череп снаружи — исключительно пулями.       Всё казалось каким-то бесконечно-апатичным, как заевшая старая пластинка с хитом прошедшего столетия. Проблемы, сдерживаемые стенами из чужого горя, страхов и надежд, обрушились на сознание подобно лавине. Шигараки глотал их, сдавливал зубами, как пилюли, пока те не превращались в горько-сладкую муку. Заливая печень дешёвым алкоголем, он искал способ забыться. Самое то, чтобы заглушить всё лишнее.       Пальцы с короткими ногтями снова и снова раздирали и без того израненную шею. Свернувшиеся, будто оставленное на тепле молоко, корочки бурой крови хрустели, как овсяное печенье.       Черный полутон. Белый полутон.       Тенко тонет в пучине самоненависти.       Тёплая вода выливается за края ванны. Мокрая одежда прилипает к телу, как вторая кожа. Томура запрокидывает голову и выпускает под потолок густую струю сигаретного дыма. Он молчит, замирая сплошным комком нервов. Виски пульсируют. Сердце стучит у самого горла… Он зажмуривается и резко проводит лезвием. Больно.       Секунды тянутся подобно меду. Горячая жидкость стекает по бледной коже запястья — слишком быстрая, как короткая летняя ночь — алеет моментом. Шимура, словно под гипнозом, смотрит на тёмные пятна, растворяющиеся в чистой воде. Голова начинает кружиться. Картинка расплывается. Кафель мерцает белым в тусклом освещении комнаты, кровь, капающая на него — красным.       Боль слабеет, тонет в па́токе мыслей. Мир вокруг перестаёт существовать — только эта комната. Эта ванна. Этот момент. Может всё зря? Может есть выход? Шигараки уже не может ничего изменить. Больше нет страха — есть только лёгкость и безмятежность. А ещё ошибки — море ошибок. Волна тепла разливается по всему телу.       Глаза понемногу привыкают, и тьма рассеивается. Томура всматривается пустым взглядом в самый тёмный угол — на него смотрят до боли знакомые глаза. Он смеётся прерывистым как дрожь смехом. Это она.       — Привет, мам! Как видишь, рыцарем я стать не смог… Я стал чудовищем…       Слова слетают с потрескавшихся губ. На лице застывает болезненная улыбка.       Разум затуманивается. Сонливость вязкой пеленой окутывает измождённое сознание. Звенящая тишина заполняет помещение. Окружающая пустота покрывается хрусталём. Слишком ярко. Веки словно наливаются свинцом. Отвратительно прекрасное чувство. Посмертный хрип вырывается из его горла.       Тенко тонет. Тонет в пучине самоненависти и наполненной кровавой водой ванне.