You and me — we know that land And often have been there In the long old days, old nursery days, A dark child and a fair. Was it down the paths of firelight dreams In winter cold and white, Or in the blue-spun twilit hours Of little early tucked-up beds In drowsy summer night, That You and I got lost in Sleep And met each other there — Your dark hair on your white nightgown, And mine was tangled fair?
Джон Р.Р. Толкин «Домик Утраченной Игры».
***
Что есть грань между сном и смертью? Что есть память о том, что мы видим во сне? Порой, видения пришедшие оттуда бывают ярче и теплее чем-то, что мы помним из осязаемого мира, что окружает нас. Те, кого мы потеряли, те, кого мы еще не обрели, но обязательно обретем, те, с кем соприкасались лишь там и больше никогда не встретимся? Мудрые на Тол-Эрессеа говорят, что если два мира это всего лишь две линии, что идут по наклонной к друг другу, образуя угол, то вершина их, место, где они встречаются – это Валинор Благословенный. Он ныне удален из Арды – но пребывает в ней. Он недосягаем – но в него можно попасть по Прямому Пути, ведь Единый, кого все мы зовем Илуватар, не порвет нити, что соединяют нас. Они будут там же, где и были – но едва видны и ощущаемы. И лишь тот, кто ищет – найдет. Лишь тот, кто верит – обретет. И тот, кто хочет искупить – найдет прощение. Если подняться на невысокий холм, выходя из соснового бора, то можно увидеть долину, которая спускается к Морю. Но Оно отсюда не более, чем тонкая серебряная полоса, а внизу, в долине, множество троп и дорог, и огоньки в домах, то тонут в садах, зовут и манят. В небе горят звезды – яркие, как самоцветы в сокровищнице Короля. Как те камни, что создает отец. Пахнет инжиром и сиренью. В долине, среди множества домов, есть один: туда-то он и направился. В саду, среди высоких трав и цветов, можно было заблудиться, но то тут, то там, горели небольшие фонарики, которые указывали пути между пионами и розами без шипов, между гиацинтами и кустами нинквелотэ. Где-то уже были слышны голоса и смех, и веселая музыка. Да и на пороге уже ждали – Вианнэ, которая запретила называть себя «госпожой» и просила называть лишь по имени. - А вот и ты, Руско! – сказала она, улыбаясь и поднимая серебряный фонарик повыше. – Мы тебя заждались. Проходи скорее – у нас новый гость. Наверное, тут все были гостями – у Вианнэ и Линдо всегда кто-то гостил. Кого-то Руско знал давно, едва ли не с первого своего прихода сюда; кто-то приходил редко, кто-то часто, кто-то лишь однажды. Здесь не делили на нолдор, ваниар, телери и других – здесь все были просто детьми. Здесь не запрещали брать все, что пришлось по душе – казалось, запретов тут не было вообще. В этом доме, уютном и просторном, с белыми ситцевыми занавесками на окнах да множеством горшков с цветами, не возможно было что-то потерять – оно тут же находилось, стоило было только подумать. Вот бы и дома так… - Пошли скорее, Руско, - позвала Вианнэ. – Линдо уже ждет, у Камина. Надо повторить правила игры и потом будешь делать, все что пожелаешь. - Зачем их повторять? Я знаю их и так, - ответил Руско, следуя за ней в полумраке коридора. Вопреки всему, тут даже в тенях не было страшно: девушка держала в руках свечу, длинную и желтую, и в ее золотом свете можно было увидеть множество гобеленов, что висели на стенах. У него дома они тоже были: сделанные рукой Тэриндэ, матери отца, которую он никогда не видел. Только ее статую в саду, в тенистом углу, под малинальдой: матушка изваяла ее, сидящую над пяльцами, и ее серебристо-золотые волосы струились, точно река. Но работу Тэриндэ нельзя было трогать: лишь отец, изредка, стоял у них, касаясь их пальцами или же прислонясь лбом. Руско как-то спросил, зачем он это делает, и матушка ответила: «Он вспоминает». В доме Вианнэ гобелены можно было трогать руками, даже если они были в крошках от пирога и варенье. Ничто не могло их испачкать, они были такие мягкие, шелковые и теплые, точно живые. Правда, сколько Руско не смотрел на них, он не мог запомнить, что именно видел. Словно они были размытыми контурами и фигурами. Может, это от того, что он никогда не бывал тут днем? В свете свечей всегда что-то да не так. Все волшебно. Все иначе. И сейчас он снова пытался уловить очертания, лица, силуэты. Платье Вианнэ шелестело, как ветер, и в мерцании ее желтой свечи, Руско видел всадников на белых конях – они мчались вперед. Сколько и было? Семеро? Или больше? Или меньше? Раз, два, три, четыре, пять, шесть и семь. Или же шесть? У того, что был впереди было не разглядеть лица – только сияние самоцвета, что сиял у него на груди да алый плащ. Второй держал знамя, но не разобрать какое, третий трубил в рог, у четвертого было золотое седло и сбруя, у пятого на пальцах сияли кольца и густая тень на плечах вместо плаща, в шестой… или все же их двое? Держали в руках они светильники для длинных шестах. Еще Руско видел там небо, усыпанное звездами да лес, лес без предела, посреди которого высился холм. На холме стояли двое, держась за руки – и были они не детьми, а двумя огоньками – алым и золотым. На других гобеленах были и другие – но кого-то и что-то было совсем не разобрать, а что-то было ярким и светлым – но никогда четким. По коридору донеслись шаги – кто-то их нагнал. - Итильо! – воскликнул Руско. – И ты тут! - А куда же я денусь? Ты пришел, я тебя увидел, как ты спустился с холма! Рассмеявшись, они обнялись. Итильо был одним из тех детей, которые всегда жили в доме Вианнэ и Линдо. Были там и такие, которые уходили. Иногда прямо посреди игры – звенели колокольчики, и они исчезали в золотой пыли. Но никто не грустил: на следующи день они все возвращались, чтобы снова продолжить игру. Итильо говорил, что Руско тоже так исчезал, но всегда приходил снова. У друга были темные волосы и серые глаза и его он любил больше всех других детей. Вдвоем они играли во все, что можно было придумать. В мореходов короля Ольвэ, в великих охотников Оромэ, даже как-то раз были орлами Манвэ. Построили два гнезда в открытом окне чердака, приставили туда лестницу и отнесли фонарь – словно они сидели на отрогах Таникветили и обозревали оттуда всю Арду. Вианнэ приносила им еду и ее они звали «Эонвэ». Жаль, Итильо был только здесь, в этом доме и в Тирионе и в округе его было не сыскать. Дома же был младший брат – он родился лишь недавно и верещал так, что дрожали стены. Интересно, Макалаурэ – это его в шутку так матушка нарекла? Руско даже один раз пожаловался своему другу на младшего, что тот не дает никому покоя и очень шумный, а Линдо, что услышал их разговор, рассмеялся и сказал: « И ты тоже таким был, и плакал и шумел, и все сбегались, стоило было тебе дотронуться до серебряной погремушки, что сделал тебе отец. Теперь его очередь. Будут и другие. Много-много других. Таковы правила – мячик всегда идет по кругу». В Каминной собрались и другие. Едва Вианнэ отворила дверь, Линдо хлопнул в ладоши и множество ушек – острых и нет – обратились в слух. - Сегодня у нас новая гостья, - объявил он. – Принимайте ее и будьте добры. Помните, что правила просты: все идет по кругу. Слушайте колокол и Вианнэ. А остальное – ваше. С этими словами Линдо распахнул плащ, в который кутался до того и перед взорами предстала девочка в белом шелковом платьице. У нее были удивительно длинные ресницы и длинные золотые волосы, а глаза смеялись. Опережая других, Руско и Итильо подбежали к ней. Первый представился, как его учили: приложил руку к сердцу и поклонился. Итильо же рассмеялся и сказал: - Руско – принц. Я же тут живу. А ты кто? - А я не знаю. - А как тебя зовут? - Не знаю. Я тут первый раз. Руско и Итильо переглянулись. - Тогда мы дадим тебе имя. Мой отец говорит, что у всего и всех должно быть имя. Мы будем звать тебя… Лорэлот. Золотой Цветок. Ты хочешь быть Золотым Цветком? - Хочу, - ответила девочка. - Тогда пошли скорее играть! – воскликнул Итильо. – Давайте, так: ты, Лорэлот, будешь звездой, которая упала с неба в травы. Руско будет Охотником за Звездами. А я… Я буду волшебным конем, который умеет говорить. Согласны? Идея и правда была интересная: все трое загорелись ею и убежали в сад – скорее играть, пока есть время. В небе горели яркие звезды – ярче, чем обычно. И в воздухе плыл аромат пирогов, которые пекла Вианнэ: от этого хотелось смеяться и петь еще громче, чем обычно. С тех прошло время. Много ли, мало ли – неизвестно. В доме тот все было не так, как везде. Вот только очень скоро Руско выяснил, что Лорэлот, как и Итильо, жила в доме Вианнэ и Линдо всегда. К ней невозможно было не привязаться: она была как маленькая звездочка, как лучик солнца. У нее был щенок – трехцветный и крохотный, и они втроем играли с ним. Она придумывала новые веселья и песни и стихи, и снова втроем они пели и смеялись. Ходили в коридор с золотыми свечами и разглядывали гобелены, придумывая истории и сказки для тех, кого там видели; Итильо и Руско показали Лорэлот «гнездо орлов» и она принесла туда третий, уже свой, фонарик. Однажды же произошло странное: играя у пруда, где плавали золотые рыбки, Лорэлот поцеловала Руско в щеку. Они с Итильо смеялись, а он сидел и смотрел на нее. Казалось на ней самой было такое же платье из чешуи и жемчуга. Руско не любил все эти нежности – даже когда мать целовала его в щеки, он утирался и убегал, а уж когда к нему лезли целоваться другие, это было и вовсе невыносимо. Королева любила такие вещи. В гостях у Короля она всегда знакомила его какой-нибудь девочкой из ваниар, и говорила ему: «Руско, поцелуй ее в щечку», или девочке «Поцелуй маленького принца в лобик» и это было невыносимо. Он потом бежал в сад, и отмывался в фонтане, а Королева сердилась и говорила Королю, что внук и наследник не воспитан и надо бы ему пожить во дворце в Тирионе, а не диким аваро бегать по лесам вокруг усадьбы… Но Лорэлот не была противной. Она была светлой и искрилась, как лучики на глади пруда. И с тех пор они все чаще играли вдвоем: Итильо теперь играл с каким-то мальчиком, который был гостем, его звали Эльо. А Руско и Лорэлот были вдвоем: она приносила ему пироги и сладкий компот, а он мастерил ей свистульки из тростника и лебедей Ульмо из листьев клена. Они часто смотрели в лужи, оставшиеся после дождя на дорожках в саду и угадывали в отражениях облаков всякие фигуры. Теперь в «гнезде орлов» висело всего лишь два фонарика – Итильо и Эльо решили быть майар в Море и построили шалашик у пруда. Руско был рад за своего друга – они не грустили, а играли дальше, только уже не друг с другом, лишь рядом. Дома Руско было скучно – без Лорэлот. Он играл там один, бегая в коридорах с зеленоватым светом от растущих за окнами деревьев, представляя, что она была рядом с ним. Вот они вместе крадутся на кухню, вот они берут пироги и убегают от Тэндиэль… Вот они забираются в домик на дереве, который для Руско сделал отец и читают вместе книги. Матушка научила своего первенца читать и теперь для него все открывалось по-новому – не со слов других, а со своих собственных, своего голоса, звучавшего в голове. И он представлял, как читает Лорэлот вслух – казалось, она действительно сидит рядом с ним, в лучах Лаурелин, такая же золотая и светлая, как цветы Великого Древа. И она была настолько настоящей, что Руско как- то раз решил подарить ей ленты. Они лежали в корзине, в шкафу у матушки. Взять бы их она не разрешила, и тогда он попытался их украсть. Правда, тут же был пойман и пришлось все рассказать. Матушка выслушала молча, но ленты дала, лишь погладив его по голове и даже не дав наставлений, что брать что-то без спроса нельзя. Он любил Итильо и часто мечтал, чтобы тот был его братом. Но теперь Лорэлот он любил больше и тосковал по ней сильнее, чем по кому бы то не было. Однажды – через много дней, или лет – Руско пришел к Вианнэ, но не пошел искать своих друзей. Он не вошел в дом, а обошел его вокруг и пришел сразу в сад. В сумерках Древ все выглядело иначе: Звезды горели в сиреневом небе, в пруду квакали лягушки, а в деревьях пели птицы. Фонарики только загорались тусклым и слабым огоньком. Везде царила тишина – только из дома доносились пение и музыка Линдо. Постояв у окна, и видя лишь силуэты через занавески, Руско вернулся в сад и сел у пруда, скрестив ноги и обхватив колени руками. Какая-то странная и светлая грусть легла ему на сердце. - Почему ты не входишь в дом, маленький принц? – раздался голос Вианнэ. Руско обернулся и увидел ее, в темном платье, расшитом звездами и фонариков в руках. Странно, почему он не замечал раньше, что волосы у нее точно серебро, а лицо прекрасно и печально? - Я не могу войти в него – я не помещаюсь в дверь, - ответил он. Помолчав, он добавил, глядя на деву, что присела рядом с ним. – Скажи мне, Вианнэ, а почему у вас с Линдо нет своих детей? Вы ведь муж и жена. Как странно, что этот вопрос не приходил ему в голову раньше. Руско все воспринимал как должное. Оно так потому, что оно так. И не как иначе – таково правило. - Потому, что так положено, - ответил Вианнэ. – Потому, что у нас с Линдо много детей – разве все вы – они… не наши? Да и не пристало духам малым, таким как мы, привязываться к роар сильнее, чем оно уже есть. Руско промолчал. - Почему я не могу вернуться, Вианнэ? – спросил он тихо. – Почему? Раньше ведь мог. - Ты вырос, мальчик мой, - она коснулась руками его волос, рыжих как мех лисицы. – Наступает миг, когда ты перестаешь быть ребенком. А Дом этот для детей. Не для юношей и девушек. У них иные Дома и иные игры. Руско невольно подался вперед и взглянул в свое отражение в глади пруда. И верно ведь, больше не мальчишка. Нет больше курносого носа и рыжих кудрей, бледных веснушек на лице. Он стал словно тонкое мраморное изваяние, без изъяна, которые творит его мать. Раздались вширь его плечи, и ростом он едва ли уступает отцу. Не Руско – но Майтимо. - Так я больше никогда их не увижу, - произнес он. Сказал «их», но думал только о Лорэлот. - Ну, почему же… увидишь. Кого-то очень скоро, кого-то через много лоар Древ, но все они придут в свою жизнь, а ты – в их. Сюда все приходят – те, кто как ты, спят и видят сны, и те, кто еще спит Сном Безвременья, так как не рожден. Ты был тут до того, как пришел в этот мир, и после того, пока рос. Теперь пришло время других. - Я могу попрощаться с ними? С Итильо и Лорэлот? В последний раз. Вианнэ ласково улыбнулась и погладила его по щеке. - Не можешь. К чему прощанье? Вы не расстаетесь. И это не последний раз. Они будут скучать по тебе, а ты по ним. Но придет день и вы встретитесь вновь и от этого ваша встреча будет еще радостнее и ярче. И уж не тут, в этом Доме, а в мире не сумрачном - не во владеньях Ирмо. - У меня уже два брата. Кано и Турко… странно, почему я не видел их тут? - Видел – но не понял, что они тут были. У них свои сны и свои друзья, свои игры. - Так все это было лишь сном? И сейчас я сплю? - Можно и так сказать. Но чем они менее настоящие, чем то, что ждет тебя дома? Творения валар для вас – по воле Эру. А он никогда не делает ничего без особого умысла. Все, что я могу тебе сказать: верь. Верь и надейся. Тебе еще это очень пригодиться. Руско промолчал. Двери в Доме отворились и дети, со смехом выбежали в сад. Были среди них и Итильо, и Лорэлот. Но они, казалось, не видели его: только девочка лишь раз обратила на него свой взор и, улыбнувшись, приложила руку к сердцу и склонила голову, а потом отвела ладошку от груди, словно протягивая пальцы к нему. Не приветствие – но прощание. Не навсегда – до встречи. Так мы все встречаемся в Доме Утраченной Игры. Утрачена она потому, что мы выросли и не можем больше следовать ее правилам. Но все мы там были, и будем однажды, чтобы снова встретиться – так говорят Мудрые с Тол-Эрессеа, и нет у нас причин не верить тем, кто знает все от самих Валар, а те же в свою очередь познают все от Илуватара. Эриол Эльфвинэ, Тол-Эрессеа