Как прорвало плотину, не повернёшь время вспять.
— Русская пословица
2070 год. Месяцы ядерной зимы бесследно не проходят. Жить с последствиями того, что было, даже не зная причины – невыносимо. Вроде и при нормальной жизни не происходило ничего, что можно вспоминать, что можно было бы считать чем-то масштабным. Но даже так на душе беспокойно, больно. Бороться за свою жизнь сейчас – одна из главных задач сегодня. А прошлое, будущее… Разве они имеют значение, когда на кону стоит твоя жизнь? Мы уже много времени бродим по пустоши, но разве что-нибудь изменилось? Стало лучше, рассеялись ли тучи? Всё верно, ничего не сталось с толстым слоем льда, накрывающего весь земной шар. Ничего. Всё та же борьба за выживание, за право быть наверху пищевой цепи. Осталась лишь одна десятая процента живых существ, которые тоже рано или поздно умрут или обратятся в уродливых мутантов. Но никто не жалуется. Жизнь не будет вечно мёдом, не будет такой сладкой, как тебе хотелось бы. Хочешь выжить – умей вертеться. Мутанты? Руины? Люди, у которых радиация разъела мозги и свела с ума? Какая к чёрту разница, что происходит вокруг? Смотришь по сторонам и понимаешь, что уже ничего не будет прежним. Разруха становится вечной, утраты неизбежны. Либо привыкай к этому, либо иди и утопись в ближайшем ледяном водоёме. Мы с Тоддом шли вперёд. Я шёл впереди, высматривая более подходящие пути. Признаюсь, иногда это заставляет меня чувствовать себя как раньше, словно я иду и знаю свою дорогу. Но на деле же никто из нас не знает чего ожидать от жизни. Суровый уклад ядерной зимы заставляет позабыть о прошлых невзгодах, двигаться вперёд и не оглядываться назад, как бы сильно это не хотелось сделать. Даже о будущем нет толком времени подумать. Что будет, то будет. Так же можно сказать и о своих товарищах, что всё это время были рядом. Ты смотришь на них, а они медленно рассыпаются в прах, как и здания вокруг. Каждая смерть – это и приближение твоей собственной кончины. И никогда не знаешь наверняка, когда ты умрёшь, или кто умрёт следующим. И вот так мы с Тоддом остались одни из пяти бравых бойцов. Кто же из нас умрёт первым – та ещё загадка. Никто и не мог предугадать смерть членов отряда. Ровно так же, как и не могли предугадать апокалипсиса. Я люблю зиму как время года. Но уже как несколько лет начинаю её ненавидеть: сплошной снег, гололёд, серые тучи. Лишь изредка можно увидеть с трудом просачивающиеся через это серое и унылое полотно еле заметные лучи солнца. Ненавижу это место. Надоело мне смотреть, как всё вокруг плавно превращается в один цельный сикозак. Выходишь иной раз на поиск ресурсов, так на тебе – ледяной слой стал только толще за короткий промежуток времени. Я знаю, что он не растает и за десяток лет, но уж больно гадко стало наблюдать голубую палитру, которую лишь разбавляют серые и чёрные оттенки. Мысль о самоубийстве иной раз проскакивала в глубинах моих вечных размышлений о возможном будущем, но ровно через десять секунд я терял её. Сам не могу сказать, почему так всегда происходит. Слабо верится в лучшее, однако мой лучший друг и товарищ всячески вбивает мне в голову установку, что рано или поздно всё наладится. Смотрю я на него, и иногда в моей голове возникает мнение, что он где-то нашёл ящик с незаконным содержимым. Мне всегда думалось, что невозможно в таких условиях верить в благоприятный исход. В отличие от меня, Тодд более чем справляется с этим. Но, знаете, я всё ещё не верю в то, что на этой земле остался ещё хоть один здравомыслящий человек. Все, кого я знал, уже давно мертвы. И, от части, это пугает меня. Об этом я думал ежедневно, можно сказать я делал это двадцать четыре часа в сутки с перерывом на сборы и оборону убежища от мерзопакостных чудищ. Собственно говоря, этим я и занимался сейчас, пока мы с Тоддом вышли на разрушенную, некогда бывшую детскую площадку. Кажется, на ней когда-то резвились дети. Я смутно помню то время, но тогда каждый блеск в глазах маленького ребёнка был так ценен. Каждый из нас всё бы отдал, чтобы его сохранить. Но вместо этого люди позволили уничтожить всё, что у нас было, чего мы достигли за долгие тысячелетия эволюции. Мы ступили в самый центр территории. Моё внимание привлёк металлический столб. Вернее, не столб, а красная ленточка, аккуратно завязанная узлом на нём. Ленточка сверкала на слабых лучах солнца и развевалась на редком ветру. Я остановился, чтобы повнимательнее рассмотреть столь необычное для этих мест явление. Чистая и блестящая лента ярко-алого оттенка. Мои ноги застопорились на месте, словно примёрзли к земле, заставляя меня смотреть на ленту и размышлять над тем, кто мог её обернуть вокруг столба, да так бережно. Это заставило меня вновь задуматься о прошлом, о котором я когда-то пообещал себе не вспоминать. — Тодд, — обратился я к медику, не сводя с ленты глаз. Он молча подошёл ко мне, и я задал вопрос: — Помнишь, когда всё только случилось? — Помню, конечно, — ответил он мне, отведя взгляд куда-то в сторону. — Это было такой неожиданностью. До этого казалось, что ты можешь свернуть горы. Но в один момент всё просто… — Тодд издал звук, отдалённо похожий на свист. — И всё. Всё рассыпалось на мелкие частицы, словно ничего и не было. — Да... — меня аж передёрнуло, когда я наконец отвернулся от ленточки. Я вздохнул. Несколько секунд мы провели в молчании. Тодд лишь озадаченно на меня посмотрел. Я понимал его озадаченность, ведь не часто я начинаю заводить подобные беседы. Да и в целом такие разговоры первым завожу я достаточно редко. — Будь я верующим, я бы пошутил, что это бог наказал нас за все ранее совершённые грехи. На секунду я задумался. Действительно, где же был так называемый бог всё это время? Единственным "Богом", который был когда-то, являлся некий Александр Громов – учёный-программист, подключивший сознание почти всего населения к системе, которая как раз и уничтожила всё, что мы когда-либо могли увидеть вокруг себя. Будь у меня такая возможность, я бы медленно приблизился к нему, положил руку на его плечо и спросил: «Как же тебе без мыслительного аппарата-то живётся?», — а после свернул бы его тонкую длинную шею, наплевав на то, что скорее всего после этого я буду уже не жилец. Осознание того, что мы однажды впустили в нашу жизнь нейросеть, способную контролировать каждый наш шаг, хранить наши думы в своих архивах и предъявлять за них же, заставляет меня стиснуть зубы от бурлящего во всём моём теле раздражения. Мы слишком поздно осознали, что совершили самую большую ошибку в жизни всего рода человеческого. Я помню, как один из наших сказал мне, что стоит отпустить прошлое и жить дальше. Легко сказать, чем сделать! Он же андроид, пластиковая машина, а я – живой человек. У меня есть чувства, в конце концов. Любая машина с лёгкостью и даже с удовольствием забудет о каком-либо мешке с костями, если он не является частью миссии, которую ей необходимо выполнить. Плюс ко всему, готов поспорить на что угодно, что он даже не испытывал боли, будучи при смерти. А я не могу. Не способен я выбросить из головы эту очкастую рожу Громова, что без труда подмял под себя всю Америку, нет, весь мир. Тодд слабо потряс меня за плечо и это заставило меня прийти в себя. Секунду поколебавшись, я произнёс: — Да ладно тебе. Мутанты не сожрали – и то хорошо. А теперь идём, уже темнеет. Тодд слегка ускорил шаг, а я за ним. Мы уже почти вышли с площадки, как я развернулся обратно, дабы лицезреть ту самую ленту снова. Мною словно кто-то управлял, я уверен в этом, иначе я бы забыл об этой ленте уже через минуту. И как только я это сделал, брови мои подпрыгнули от непроизвольного удивления. Красной ленточки там больше не было.