Dance little liar

Под землей перестаешь различать день и ночь. Для помощника Хадсон стало так: день — это пытки, ночь — их отсутствие. В один из особенно мучительных дней она решилась. Хадсон осталась совсем одна в этой живодёрне, сегодня умерла малышка Элис — двадцатилетняя красотка, которой просто хотелось домой. Элис не выдержала боли и скончалась, а эдемщики сбрили ее роскошные волосы и оставили здесь. Не выдержавший боли не достоин чести Крещения. Помощник Хадсон — единственная живая душа среди гниющих тел, и надежда на то, что кто-то придет за ней, истончилась. Это не надежда уже, а отчаяние. Она окликнула Иосифа Сида на пороге, убедившись, что его проклятый братец уже отошел далеко и не услышит: — Побудь со мной немного. Немыслимая просьба. Это как просить дикого хищника подставить брюхо под ласку и втянуть когти. Невозможно. Страшно. Бессмысленно. Иосиф Сид медленно улыбнулся и развел руками: — Я лишь смотрю. С тобой побудет мой брат. «Брат» — это Иоанн Сид, мясник, от которого у нее кровь стынет в жилах. Эдемщики называют его почтительно — Креститель. Почти второй отец, приведший в веру. Для нормальных людей суть другая, конечно… Сегодня он склонился к ней с ножом и с увлечением расковырял каждую рану. Поставил отметки: одну, вторую, третью… Как скоту. К Иоанну Сиду было страшно приближаться, потому что ножи были продолжением его рук, ладоней, пальцев. Она однажды слышала, как он назвал себя «художником». Нож был его кистью. Такой вот Креститель — хочется сплюнуть. У Иосифа Сида не было ножа. И кобуры тоже видно не было. Стоило только уговорить его сесть поближе, и ещё, и ещё… Ломать шеи — не так уж сложно, она научилась делать это незаметно. Сторонний зритель подумает, что это просто интимная ласка, и его щеки могут запунцоветь, он отведет взгляд. Смертоносное движение и сладкий, сладкий хруст костей привлекут его внимание слишком поздно, слишком поздно… Он выстрелит в нее, конечно, и попадет в голову, в сердце, в лёгкие. И тогда она умрет, зная, что захватила с собой на тот свет виновника всех мучений и стонов в округе Хоуп, штат Монтана. Она умрет счастливой. — Пожалуйста. Я лишь хочу сказать… Опустить глаза, нерешительно вздохнуть: смотри, смотри, я беспомощна, я в твоей власти — утверди же её, завладей мною, как вещью. Выполни мою робкую просьбу и наложи на меня руку в торжественном обычае, как делали древние римляне, покупая себе раба. Одна просьба — маленькая цена. Посиди со мной немного. Шаги. Иосиф Сид ходит бесшумно, как человек, который знает, что за каждым его шагом наблюдают. Но в мастерской Иоанна тихо - космический вакуум тишины, потому что трупы не издают звуков, Верный, стоявший у двери, замер, словно манекен, а сама помощник Хадсон, кажется, почти не дышала от волнения. Поэтому звук шагов слышно отчетливо. — Что ты хочешь сказать, помощник Хадсон? Иосиф сел на скамью, возвышаясь над ней. Она сидела на полу, как потерянный ребенок. А он, выходит, ее отец. Не скривиться бы от отвращения. — Хочу рассказать о своем грехе. Тебе. Иосиф Сид прищурился и оглядел ее. Потом сказал: — Хорошо. Я готов выслушать тебя, дитя. В кровавом свете ламп не получалось различить выражение его лица. Его как будто и нет — выражения. Иоанн Сид всегда ухмылялся, или хмурился, или распахивал глаза в приступе ярости, или тяжело дышал от волнения. Его братец-пророк — непроницаем, как тьма. Помощник Хадсон заглянула в бездну и боялась, как бы бездна не посмотрела на нее в ответ. Начала, стараясь говорить нараспев и не запутаться в деталях. Чтобы не запутаться в деталях, не выдавай никаких деталей. — Однажды я убила человека. Это было… Ещё до того, как я поступила на службу в органы. Мне было двадцать. У меня был парень. Нерешительная пауза. Пять секунд. Семь. — Продолжай. Хадсон села на колени и будто невзначай коснулась его ног, для опоры. Посмотрела снизу вверх. Это должно быть красиво. Иосиф верно растолковал этот жест, взял ее за плечи и усадил подле себя. Так-то лучше. — У него была тяжелая форма рака. Щитовидка. Метастазы в мозг. Слышал когда-нибудь, как кричат люди с опухолью, когда им не достает морфина? Он кричал… Его рвало после химии, противорвотное не помогало. И химия не помогала тоже, — печально улыбнулась, как скривилась. — Его голова разрывалась. Взяла руку Иосифа, сжала посильней. Он слушал отчужденно, но с терпением. Смотрел на нее красно-голубыми бликами глаз. Что-то в них было, в глазах, но она не могла понять, что. Истинное выражение скрывал фасад спокойной, непоколебимой уверенности. — Он попросил меня оставить на его тумбе пакет с морфином. Просто оставить и уйти. Я сделаю все сам, сказал он. Только уйди, Джоуи, и не вздумай никому говорить о своей роли в произошедшем, сказал он. Задумчиво и с горьким сожалением. Пауза. Пауза. Пауза. Легкое пожатие руки: продолжай. Хадсон опустила голову и заговорила в пол: — Я послушалась его. Он уже не мог говорить, только шептал и захлебывался словами… То, что я сделала, было милосердно и отвратительно. На утро его нашла медсестра с пустой капельницей и остановившимся сердцем. Он отмучался свое. Отмучался. Помощник Хадсон подняла глаза на Иосифа Сида. Он сидел все также — неподвижно, спокойно. Бездна, что смотрит в ответ. Хадсон наконец поняла, с каким выражением — во взгляде было снисходительное любопытство крупного хищника, который хочет наиграться с добычей, прежде чем ее сожрать. Ей стало не по себе. Она мягко освободилась из его хватки. Положила ладони на плечи. Одну. Вторую. Приблизилась. Сейчас. Нет. Еще нет. Она прошептала: — Меня это мучает до сих пор. Что-то внутри бездны, сидящей напротив, шевельнулось. Окрасило взгляд пониманием и жесткостью: — Ты должна принять этот грех, помощник Хадсон. Убить человека — тяжкое бремя. Убить человека голыми руками — бремя вдвойне тяжкое, — он неуловимо изменился, почернел как будто, — ведь это великое, необъятное грехопадение — держать в руках бьющуюся жизнь, которая доверилась тебе, и прервать ее. Увидеть, как тухнет взгляд и почувствовать, как сердце прекратило стук. Сыграть на чужой беззащитности — это верх змеиной подлости. После такого становятся другими людьми. Он говорит о своей дочери, поняла Хадсон. Какая мерзость. — Я не… — Ш-ш. Не надо ничего говорить, — покачал головой Иосиф и сверкнул глазами. Хадсон увидела в них проблеск ярости, сгинувший в непроницаемой черноте фасада. — Говорить теперь буду я. Он имел в виду и меня, снова поняла Хадсон. И задохнулась от ужаса: он всё знал. И он играл. Сейчас. Ее звериный рык прокатился, должно быть, по всему бункеру. Но никто не прибежал на помощь, только Верный, стоящий в углу мастерской, наконец зашевелился. «Вот моя смерть, » — мысль была желанной и приятной. Захватить бы только с собой этого ублюдка. Она не успела сжать руки на его шее — Иосиф перехватил ее запястья и отвел от себя подальше. Дал неуловимый знак Верному, чтобы не вмешивался. Опалил дыханием ухо: — Я наводил о вас самые подробные справки, помощник Хадсон. Обо всех вас. И я знаю, что ты рассказывала совсем не свою историю. Вкрадчивый шепот остро прошёлся по хребту, взрезая кожу и только-только зажившие раны. У Иоанна были ножи как продолжение рук, а Иосиф был ножом сам. Она просчиталась с выбором противника. — Твоя женская хитрость не сработает. Как и твоя ложь. Во вратах Эдема ценится правда, и только она. А правда в том, — он с неожиданной силой толкнул ее на пол, а сам встал на ноги, — что ты преисполнена жаждой мести и высокомерием. И мы, — его ботинок опустился на ладонь, вырвав из горла крик, — мы тебе поможем от них избавиться, помощник Хадсон. Иосиф пошел к выходу, на пороге остановившись: — Скажу Иоанну, что нужно вырезать на тебе Гнев и Гордыню. Кажется, все из Сопротивления ими страдают, но это исправимо. Нужно лишь уверовать и сказать слово, которое так хочет услышать от тебя мой дорогой брат. Последнее и самое страшное, что она увидела на лице Иосифа Сида в тот день, была улыбка. Широкая и тронувшая глаза улыбка дьявола. Тихое напевное: «О благодать», раздающееся эхом по коридору. Потом дверь бесшумно захлопнулась, отрезав все звуки.