Я Вас люблю!

Она бы хотела, чтобы каждый ее вечер проходил так. Рядом с ним, в темной комнате, освещаемой лишь тусклым огнем, почти погасшей свечи. Сейчас все было там, за окном. Все страхи, боль, смерть, запутавшись в холодном декабрьском ветру, уносились прочь, за облака. И сейчас в мире не существовало ничего, кроме него, ее и почти погасшей свечи. — Плачешь? — зачем-то спрашивает он. — Нет, — зачем-то отвечает она. Он встает с кровати, садясь напротив девушки. За это время она сильно изменилась. Они познакомились еще в Санкт-Петербурге. Первый раз он увидел ее на собрании у Рылеева, где Кондратий их и представил друг другу. — Рекомендую, Павел Иванович! Варвара Михайловна, младшая сестра моей жены. Варвара Михайловна, Павел Иванович, мой очень хороший друг. Он влюбился в нее сразу. Влюбился в ее голубые наивные глаза. Влюбился в ее непослушные, кудрявые волосы, которые так и наровились выбиться из строгой прически. Влюбился в тихий голос, нежные руки, мягкие губы. Влюбился в ее мысли, в ее эмоции. Он тонул в ней и наслаждался этим. Они гуляли по улицам ночного Петербурга. Какой вздор! Полковник русской армии и столь юная особа, они не имели права существовать вместе. Не имели права видеть друг друга, разговаривать. Он не имел права думать о ней, писать, мечтать. Но ему было все равно. Он просто смотрел, как ее шаль развивает проморзглый ветер Петербурга. Он просто целовал ее маленькие холодные руки, надевал на них свои огромные офицерские перчатки. Он просто обнимал ее за худые плечи, прижимал, в надежде растворить ее в себе. Он жил лишь несколько месяцев в своей жизни. Жил рядом с ней. Но он не любил ее. Не тогда. Для нее он был идеалом. Ей хотелось любить его, любить по-настоящему, как во французских романах, которые она тайком воровала у старшей сестры. Она писала ему стихотворения, играла ему на клавесине, вышивала ему платки со своими инициалами. Она так хотела показать свою невероятную любовь к нему, но ей это никак не удавалось. Сколько раз она кричала ему это злосчастное «люблю», столько раз он снисходительно улыбался и трепал ее по волосам. — Я не ребенок, Павел Иванович, и если Вам не нужны мои чувства, не нужна я, то просто прекратите это! — прокричала она однажды ему вслед, после очередного признания в любви,— прекратите меня мучать! И он опять улыбнулся. — Идите домой, Варвара Михайловна! Не стойте на ветру. А как-то раз во время обеда Кондратий сказал ей: — Вы не любите его, Варвара Михайловна. Вы любите любовь к нему, не больше. Но она не поверила. Она любила его. Всегда. Он зашел к ней попрощаться, когда отправлялся в Чернигов. — Я здесь не останусь, Паша, — тогда она впервые его назвала так, — ты…ты не имеешь права так со мной поступать! — Я ни в чем Вам не клялся, Варвара Михайловна, а значит, я имею права поступать в этой ситуации так, как я считаю нужным. Поэтому ты остаешься тут, — он отчеканил эту фразу холодным голосом, будто отдавая приказ своим подчиненным, а не прощаясь с любимой девушкой. — Ты… Вы правы, Павел Иванович. Ваша воля для меня закон, и если Вы прикажете мне остаться здесь, я поступлю лишь так. Лишь так, как Вы велели. Мне остается лишь надежда на Ваше снисхождение ко мне. Я Вас люблю… — Варя… — Прошу, не перебивайте. Моя любовь не пройдет, будь Вы за годы пути от меня, я буду любить Вас всегда! И я всегда буду на Вашей стороне. Я буду Вам сторонницей, защитницею, кухаркой, крепостною. Я буду Вам женою, буду матерью Вашим детям. Я буду Вам верна всегда, везде. И вне зависимости от Вашего решения, я не откажусь от своих слов. Но смею лишь просить об одном — позвольте мне быть рядом… И вдруг он понял. Сейчас она смотрит на него таким же взглядом. Пронизывающим, мудрым, и даже горькие слезы не затмевают того, что творится в ее глазах. Он полюбил ее тогда. В то самое мгновение, когда она, ребенок, подписала себе смертный приговор. Ради него. Сколько всего ее ожидало в этой жизни. Сколько было уготовлено ей судьбою. Она могла бы стать счастливой женой, матерью. Она могла бы жить. — Прости. Мгновение, и ее взгляд меняется. Она улыбается и прижимает его к себе, зарывается своими тоненькими пальчиками в его волосы, целуя его в лоб, будто маленькое дитя. — Я так тебя люблю! — шепчет она, задыхаясь. — Господи, как я тебя люблю! Она так старательно прятала от него свои слезы. Старалась не обременять его собою, своими чувствами. Он и так позволил ей слишком много. Она писала под его диктовку письма, отрывки "Русской правды", выстраивала порядок в его мыслях об изменениях. Приносила ему еду, когда он допоздна засиживался за работой, научилась чистить револьвер. Укладывала его, когда у него случались приступы. По ночам будила его от кошмаров, читала ему книги. А когда он засыпал, она тихо плакала. Она и сейчас думала, что он спит. — Паша, он ведь предал тебя, да? — она хватается за края его рубашки, сжимая их в своих кулачках, пытаясь его удержать, — тебя теперь казнят? Первый раз за все это время она показала ему свою слабость. Он знал, как ей тяжело, как ей больно, но и сделать ничего не мог. Отправить ее обратно в Санкт-Петербург? Уже не выход. Она с ним, а значит против них. Она умрет. — Ну почему ты молчишь?! — она срывается на крик, и он притягивает ее, усаживая к себе на колени. — Тише, Варенька, — он целует ее в висок,— я обещаю тебе, ты будешь счастлива. — Я не буду счастлива без тебя, — она утыкается носом ему в шею, — ты слышишь? Я без тебя умру! — Варя, — он поднимает ее на свой уровень — пообещай мне, чтобы не случилось, ты будешь жить. Пообещай! — и тут он срывается на крик, — ты будешь жить, Варя! Ты будешь жить! — Обещаю. На него надевают мешок и затягивают веревку на шее. Она закрывает глаза. Раз. Два. Три. Треск. Шум. — Трое упало! Трое упало! — кто-то кричит. Она открывает глаза.

Не он.