То, чего хочет он

У Эдуарда очень красивые руки. Он не любит комплиментов ни этой своей части тела, ни любой другой, ни чему-то ещё - всё считает, что не заслуживает их, но Кристобаль вполне искренен. Наблюдать за руками Эдика удовольствие: пальцы его очень чуткие, а ладони маленькие, наполовину скрытые в длинных рукавах белого свитера - и это делает их ещё более трогательными. Он задумчиво вращает между пальцами карандаш, слушая очень серьёзно и внимательно. - …показатели вероятностной кривой будут именно таковы без малейших отступлений, и настоятельно рекомендую предать огню весь возмутительный вздор тех флорентийских еретиков. Хунта расчерчивает воздух, демонстрируя на графике показатели, секунду смотрит на результат своих действий, подобно художнику, влюблённому в каждый блик света на своей модели, и оставляет слушателей жить с этим знанием. Есть пара минут. Можно перевести взгляд. Например, на первый ряд столов. Заходящее солнце светит во все окна просторного амфитеатра, расплёскивается по полу и скамьям совершенно беззастенчиво и так и норовит пощекотать последним длинным лучом кого-нибудь из достойных магистров. Достойные магистры ведут себя из рук вон. Неприемлемо! Хунта соединяет ладони с резким сухим хлопком, от которого воздух тут же начинает пахнуть дымом. График, начертанный в воздухе, немедленно воспламеняется и опадает на пол горсткой пепла. Дверь в стене шмыгает в угол. Вздрогнувшие магистры возвращаются в сознание. - Попробуйте взять функцию Урблау-Ландышевского и прикоснуться ею к вектору преобразования вероятностей. Совмещение этих двух показателей сообщит невероятные по своей мощности, бешеные, сметающие колебания на горизонт событий! Будь Урблау, от скуки занявшийся выведением формулы на пару с таким же бездельником Ландышевским - в тот момент уплетавшим не слишком достойную копчёную сосиску и толкнувшим своего соседа под руку, вследствие чего тот написал не единицу, а четвёрку, коренным образом изменившую весь рисунок выражения, - ещё жив, я вызвал бы его на дуэль за возмутительное пренебрежение такой изящной вещью, как ситуативные варианты. Но не менее искренне пожал бы руку за успехи в искусстве сомнения, тонком и требующем безусловной прецизионности мышления. Возможно, руку его чучела. Но мы отвлеклись... Хунта вновь возвращается взглядом к фигуре на первой парте. Эдуард ставит точку в конспекте и выпрямляется. Пробегает взглядом по написанному. Задумчиво прикусывает кончик карандаша. Дьявол. Он чувствует взгляд Кристобаля, действительно чувствует. Сложно не чувствовать, когда воздух в аудитории становится сухим и потрескивающим, горячо и настойчиво прижимается ко рту, а шею ощутимо покалывает. Эдик медленно поднимает руку и касается открытой шеи. То ли загораживая её от взгляда, то ли впечатывая в себя ощущение на коже. Ещё один график обращается в прах. Хунта не был бы Хунтой, если бы не довёл лекцию до конца абсолютно спокойным и пугающе ровным голосом. Он рассказывает о ситуативных вариантах и гнусном еретике и десграсьядо Урблау полный следующий час, вдобавок заставив слушателей покрыть три страницы конспектов вопросами к размышлению: не в его правилах поблажки – не тогда, когда речь заходит о процессе передачи знаний. Но как только время, отведённое на лекцию, последней песчинкой падает в нижнюю чашу часов, а дверь аккуратно переползает на привычное место и Кристобаль жестом отпускает аудиторию, шестьдесят процентов магистров насквозь впечатлены предметом изучения отдела Хунты. Возможно, человек сорок из них займётся чтением публикаций. Семнадцать подадут статьи. Шесть из них будут пристойными. Пять - великолепными. Четверо сотрудников придут писать диссертации. Трое допишут. Двое защитятся. Один останется в отделе. Можно было бы применить к задаче метод, озвученный пять минут назад, и вычислить, кто именно, но иногда даже заведующий отделом смысла жизни позволяет себе оставить что-то на волю абсолютно беспристрастного случая. Аудитория пустеет. Хунта подходит к окну. Одну из вариант просчитывать не нужно. Он знает. Эдик чуть задерживает дыхание, почувствовав почти незаметный импульс в воздухе. Совсем лёгкое изменение структуры пространства. Аудитории вновь не существует для всего НИИ. Кристобаль прикрывает глаза, замерев в квадрате вечернего света, улёгшемся на паркете ленивым котом. Он знает, что Эдик ждал. Не признаваясь даже себе - ждал. Ждал и сам Хунта, но если иногда по истечении определённого срока лет учишься властвовать над своими желаниями и позволять себе тем более ослепительно-сладкие вольности, чем реже в них погружаешься, то в возрасте Эдуардо такая аскеза совершенно преступна. Возмутительно несправедлива. Можно, можно было подойти первым, лишить любой возможности исчезнуть, захватить укрытые свитером запястья, зацеловать до потери всех прочих чувств, до той нестерпимо прекрасной секунды, когда колотящееся сердце заглушает даже выбитое дыхание и Эдуард поспешно прячет за ресницами блеск глаз... но это слишком просто. И лишает выбора не только Эдуарда в данный конкретный момент, но и их обоих - в намного более широком смысле и в гораздо больший промежуток обозримого будущего. Он хочет не этого. Хочет его самого. Его настоящих желаний. Научить его слушать себя самого - не думая, не зажмуриваясь. Научить делать то, что хочется самому больше всего. Осмеливаться. Пробовать. Прикасаться. "Я не... я ничего не умею. Я не знаю" - голос Эдика лёгким эхом отдаётся в голове. "Не страшно. Ничто не страшно. Всё, что ты захочешь сделать, будет прекрасно. Потому что этого захочешь ты". Секунда. Секунда. Секунда. Каждая из секунд ожидания впивается колкой искрой. Но та, в которую Эдуард, подойдя близко-близко, первым прикасается к его раскрытым ладоням сзади - невыносимо сладка. Потому что этого хочет он. Первым шагает ближе. Первым скользит ладонями по плечам, неловко, порывисто, бог мой, мальчик, кто тебя такого создал... Первым коротко, сбивчиво выдыхает и прижимается к губам - медленно, как медленно, что же ты... «То, чего хочет он». За несколько секунд Кристобаль узнаёт так много, что вынести бы теперь. - Mi sol, - выдыхает он в губы Эдуарда. Колотящееся сердце заглушает даже выбитое дыхание. Эдуард поспешно прячет за ресницами блеск глаз. Солнце заходит. Но Эдуард с ним здесь и сейчас. То, чего хочет он.