Корица, бадьян, лимон

Сначала ему неловко. Неловко до такой степени, что со щёк не сходят два чётких красных пятна – смущённым румянцем вырвавшиеся наружу все его «не нужно», «не стоит», «неудобно. Эдик чувствует себя ужасно глупо. Длинная спортивная сумка с его вещами, одолженная у Витьки, похоже, разделяет его чувства. Кристобаль смотрит на дорогу перед собой, придерживая руль. Солнечные лучи скользят по лобовому стеклу, гладят едва заметные выбоинки, сверкая в них острыми алмазными вспышками. Он замечает, конечно, состояние Эдика, замечает и неосознанно барабанящие по колену пальцы, и тёмный взгляд вспугнутой птицы в зеркале заднего вида. И когда перед ними открывается участок дороги, полностью свободный от машин, Кристобаль кладёт ладонь на пальцы Эдика, мягко, но ощутимо сжимая их и переплетая со своими, забирая всё, что бродит в эдиковой голове. А потом перед ними вырастает дом Кристобаля – невысокий, наполовину скрытый разросшейся сиренью и дикими яблонями, наполовину оплетённый плющом – и последняя мысль застревает в горле тугим горячим комком. В этом доме не жили, понимает Эдик. Приезжали изредка ночевать, в лучшем случае доставали из холодильника что-то, чему повезло не испортиться, закрывали глаза, чтобы не успеть присмотреться к непреодолимой пустоте вокруг. Но не жили. А он здесь. Теперь он здесь. И одно то, что ему позволено видеть это всё и понимать, перебивает и его смущение, и неловкость, и сомнения. Солнце заливает подъездную дорогу, близкое к тому, чтобы превратить мелкую крошку гравия в пепел. Эдик открывает заднюю дверцу машины и, уткнувшись лбом в свою руку на краю крыши, задумчиво смотрит на сумку. Сумка предлагает ему дать себе шанс. Он с ней, кажется, согласен.

***

Кристобаль в джинсах – явление беспримерное. Эдик, расположившийся на широких ровных перилах веранды, не может удержаться от долгого взгляда. Хунта знает, конечно. Он подходит ближе, вооружённый толстой белой миской с горой блестящей капельками воды и восхитительно спелой на вид черешни, садится рядом на перила и закидывает в рот первую ягоду. Эдик, последовав его примеру, тут же жмурится от сладости, когда во рту лопается тугая тёмная кожица. Жарко, как жарко… Кристобаль, склонив голову, наблюдает за ним. Он непередаваемо влюблён в такие моменты – когда Эдик расслаблен полностью, как сейчас, совсем растворён в летнем воздухе, абсолютно безмятежный – и так неизменно остро восприимчивый к любым прикосновениям… Кристобаль поднимает одну ягоду за черенок и медленно касается ею губ Эдуарда. Эдик тихо выдыхает. Тому, что происходит между ними, уже тринадцать месяцев. Но его всё ещё так легко смутить, даже наедине. Смущение накладывает на светлую кожу лёгкий румянец, когда Эдуард приоткрывает губы. Дыхание сбивается моментально, но он всё ещё пытается оставаться спокойным, только где там: румянец проступает ещё темнее, пальцы беспокойно сжимают перила, ох, мальчик, ведь всё у тебя на лице написано, ты же нараспашку совсем… Кристобаль отнимает ягоду от губ Эдика и, неспешно – чтобы дать рассмотреть – прокатив по своим, кладёт в рот. Тишина летнего дня обнимает их, горячо прижимается к коже, качая, как на ласковых тёплых волнах моря в детстве – хочется откидываться назад в нагретый воздух, закрывать глаза и отдаваться этим волнам, точно зная, что они удержат, не дадут утонуть, какой бы пугающей ни казалась глубина под ними – так абсолютна бесконечность, сотканная вокруг них из тонких сияющих нитей. Бесконечность, в которую так непросто верить Эдику, едва касающемуся только одного её сверкающего края самыми кончиками пальцев. Бесконечность, знакомая Кристобалю, зовущая, ласкающая, проникающая в самые укромные углы сознания – незаметно окутывая облаком, падать в которое так сладко. Бесконечность, такая хрупкая и пугающая. У нас впереди несколько дней, думает Кристобаль, вставая перед сидящим Эдуардом и едва заметно обводя очертания его губ – не касаясь даже – предощущением прикосновения. У нас всё время мира. У нас его почти нет. Кристобаль спускается ниже, не касаясь теперь шеи Эдика, горячей, напряжённой, чувствительной. Не дотрагиваясь до ключиц. Нет-нет-нет… Когда его пальцы спускаются в ворот тонкой белой рубашки, выдержка изменяет Эдуарду – разжав стискивавшие перила руки, с коротким стоном он подаётся навстречу Кристобалю, тянется, обхватывает ладонями шею, не держась больше ни за что. В ту секунду, когда он теряет равновесие, руки Хунты надёжно ложатся на его талию. Волны горячего воздуха смыкаются над ними – падай, я удержу. Падай. Я удержу.

***

Всё дело в маленьких выборах. В возможности выбирать, которую Кристобаль каждый раз даёт Эдуарду. В оставленных ключах для второй спальни этого дома. В незапертых дверях – на вход и на вход. Данная однажды возможность уйти является для Эдуарда самым весомым поводом каждый раз оставаться. А за этим пределом выборы оказываются очень просты. Эдик проходит на кухню и, несколько минут задумчиво поизучав содержимое шкафов разных степеней антикварного состояния, заговорённости и общей необходимости, выбирает наименее хищного вида сотейник и вытаскивает из одного из ящиков коробку специй. Он искренне надеется на то, что припылённые склянки тёмного стекла с притёртыми пробками являются специями. Даже с поправкой на специфическое отношение Кристобаля к процессу готовки вообще и к вкусу приправ в частности… впрочем, разумеется, Кристобаль Хозевич не будет держать на кухне ничего несовместимого с жизнью… Корица даёт ощущение защищённости. Бадьян освежает мысли. Тонкий и радостный аромат лимона – для закрепления. Витя когда-то еле согласился одолжить переписать конспект драгоценной лекции Жиана Жиановича по аромалогии… Сняв сотейник с огня, Эдик переливает подогретое вино в два бокала. Смахивая золу с каминной решётки, Кристобаль прикрывает на минуту глаза и вслушивается в деликатные позвякивания с кухни. Очистить очаг и зажечь пламя можно было бы щелчком пальцев. Но он не делает этого ровно по той же причине, по которой Эдик сейчас не занимается материализацией. Пальцы Кристобаля теплеют ещё до того, как огонь разгорается. Эдик с лёгким тихим стуком ставит бокалы на столик и подходит ближе. Ладони осторожно опускаются на плечи Кристобаля. Пальцы медленно, едва заметно подрагивая, ведут по открытой коже прерывистые линии – движениями, будто неуверенными, можно ли, как именно можно… господь всемогущий. Кристобаль прячет улыбку, склонив голову. И коротко просит: позволь ему остаться таким как можно дольше, позволь не знать, как прикасаться, как нравиться – такому естественному, такому чистому и ясному. У меня под крылом солнце. Пусть оно не погаснет. *** Всё дело в маленьких выборах. Они помогают сделать основной. А корица, бадьян и лимон – для закрепления.

***