Часть 1
1 февраля 2020 г. в 02:13
Алистер Картер не любит Нила Робертсона, просто не любит. Его раздражает все: и блондинистая шевелюра, и белесые ресницы, и внимательно-надменный взгляд на шары, да и просто общее ощущение собственного превосходства Нила над этим бренным миром. Нил — в белом пальто, остальные так, побоку, бестолочь.
По крайней мере, именно так можно было сформулировать расплывчатые контуры мысленного раздражения Али, — так он пытался проговорить себе, что же именно так выводит его из себя при каждом матче с Робертсоном. Личный психолог советовал все проговаривать: «Когда вы говорите или записываете, вы загоняете проблему в рамки, и она становится осязаемой, измеримой, понятной, — значит, к такой проблеме уже можно применять поиск решения. Она уже не пятно, а квадрат, и не так пугает Вас».
Практика проговаривания помогала Капитану, но не всегда: в случае с Ронни он был обречен, поскольку там проблемы и не было, а Картер попал в собственную ловушку из смеси зависти, восхищения и непонятной, странной влюбленности. Такое не проговоришь нормально, получатся только обрывочные фразы и нецензурные междометия. Поэтому Али просто загнал то чувство в угол и постарался не вспоминать. У него почти получилось, а пилотирование «Боинга» окончательно привело мозги в порядок, — в небе Али чувствовал себя свободным.
Сара, его гражданская жена, догадывалась о своеобразных пристрастиях своего партнера, но не выносила мозг ревностью и ночными разговорами, — она была умной и рациональной женщиной и знала, что собственную природу не изменить. Их с Картером семья была благополучной и спокойной, — подрастал сын, Али учился на пилота, а Сара занималась волонтерством в фонде помощи людям с раковыми заболеваниями. И зачем разрушать рациональность, пусть даже и внешнюю, если она гарантирует душевный комфорт? Правильно, незачем.
Алистер Картер вспоминает одну восьмую чемпионата мира 2009, когда Нил разнервничался и вел себя скверно, пытаясь наглостью замаскировать волнение: оскорблял соперников, «отдавал честь», прикладывая руку к голове, шумно аплодировал стрикеру и делал вид, что флиртовал с ним, — бедолага несколько смутился, даже несмотря на то, что сам был обнажен. Тогда Али был моложе, спокойнее и здоровее, — вся хрень с химиотерапией началась позже, — и воспринял все шуточки Робертсона равнодушно. Но уже тогда Капитан ощутил странную потребность — когда-нибудь заставить этого белобрысого шалопая заткнуться и проиграть, причем проиграть со свистом, хрустом собственных зубов и злыми слезами из уже не надменных, а умоляющих серых глаз. Потребность была минутная, словно легкий удар током, — но Картер запомнил ощущение: подчинить. И ему понравилось. А затем это ощущение стало наркотиком.
Следующие снукерные встречи с Австралийским громом складывались для Картера не особенно удачно: они семнадцать раз пересекались на различных турнирах, и Картер выиграл только пять матчей. Он и сам не мог понять, почему Нил стал его своеобразным боггартом, — просто в какой-то момент турнира Али становилось все равно на победу, и он начинал терять фреймы. Дело, может, и обычное, но Картеру все же удавались камбэки, — однако не в случае с австралийцем.
Алистера всегда сбивала с толку надменность Нила, — оставалось впечатление как от ледяной статуи: красивая, но лучше не подходить и не трогать. А ледяные статуи не подчинишь себе. И именно этот кошмарный коктейль — зависть, раздражение, жуткое желание победы, невозможность подчинить себе соперника, именно этого соперника, Нила, заставить именно его нервничать и срывать удар за ударом, — здорово сводил Картера с ума.
Алистер и сам не знал толком, чего он хочет, — то ли сломать Робертсона, то ли самому сломаться, то ли подчинить, то ли подчиниться. Иногда ему казалось, что, побеждай он Нила постоянно, он потеряет к нему интерес, — если Гром покорится, то больше не за чем охотиться, и доза адреналина пропадет.
С другой стороны, Алистер подозревал, что адреналиновая зависимость была именно в самоунижении: постоянно гоняться за Нилом и не догонять — ни в снукере, ни в жизни, — а потом сидеть и морально пытать себя, — мол, я опять оказался хуже, я опять потерял контроль над собой и игрой, я снова зациклился на Ниле, я слишком слаб для борьбы. И ощущение нездоровости ситуации дополнительно выматывало Капитана: жить в вечном противостоянии себя-здорового, желающего выигрывать и не унижаться перед соперником и одновременно кайфовать от собственной слабости — та еще задачка.
А еще вынужденное вегетарианство — по состоянию здоровья — так или иначе заставляли друзей Картера сравнивать его то с Эбдоном, то с Робертсоном.
— Смотри, на одной морковке только Эбдон может прожить, ты же не сдюжишь, — подшучивал знакомый.
— Ну, Грому в своей Австралии, кроме травы, питаться нечем, а тебе-то это зачем? Ах, по рекомендации врачей… Врачи ваши, видно тоже фаны Робертсона, — издевался другой.
Али только отмалчивался или вежливо огрызался, если особенно доставали. С Эбдоном он одно время дружил, и именно Питер убедил Алистера попробовать отказаться от мясного, назвав кучу физиологических и психологических причин в духе: «Свободный от мертвого мяса мозг смотрит на мир яснее, значит, лучше видит и позиции на столе».
Про Нила же Картер не думал, — вернее, почти не думал. Когда он, заказывая в веганском кафе очередной салат, пробегал глазами меню, то невольно спрашивал себя: а что бы взял себе Нил? Ему бы понравилось это блюдо? Но Али тут же одергивал себя, продолжая читать составы.
Между соревнованиями Али не общался с Робертсоном лично, — переписка в твиттере была не в счет, там шли ничего не значащие комментарии и обмен шуточками. И, естественно, Капитан ничего не знал о том, как Нил к нему относится, — Али мог только предполагать, и иногда накручивал себя до такой степени, что приписывал Нилу крайне презрительное отношение к себе.
После таких накручиваний от окончательного съезжания с катушек спасало одиночество и самолеты, — сидя за штурвалом, Али упивался ощущением иллюзорного контроля. Но именно это ощущение и подвело его в полуфинале европейского Мастерса 2020 года.
Предыдущий Мастерс, на который Али попал случайно, заменив отказавшегося от участия Ронни О’Салливана, сложился для него почти удачно, — он дошел до финала, проиграв Бинэму. Здесь же ему пришлось продираться через дебри квалификации и сетки. Но Алистер с успехом дошел до полуфинала, в котором ему предстоял Нил Робертсон — роковая ледяная статуя для Капитана.
Начало вроде бы не предвещало беды: Гром взял первый фрейм, Али — следующий и даже успел несколько расслабиться в третьей партии, ведя 51 очко, — но ошибка на последнем сложном красном отдала стол в распоряжение Нила, и тот «украл» фрейм, зачистив стол. А в следующем фрейме Али был нужен один снукер, чтобы вытащить партию, но он не пошел к столу, просто согласившись со счетом.
Состояние прострации захватывало Али все сильнее: вот Нил забивает сложный дальний, вот Нил ставит снукера, из которых приходилось выбираться, хотя к столу выходить не хотелось; вот Нил делает серию, пусть и полусотенную, но все же серию, вот Нил проводит очередной клиренс, вот он наказывает Капитана за ошибку в отыгрыше… Нил был везде, а Али понимал, что никакие психологические барьеры не спасут от дикого неудовлетворенного желания — увидеть, как Гром сдается и плачет, как хрустят его ледяные ресницы и пропадает извечная надменность из глаз, как он становится более человечным, а не покрытым ледяной коркой.
Положительно, в этом матче было слишком много Нила, — и поэтому Картер не ушел, а буквально вылетел из зала на перерыв: голова кружилась, было душно и тошнило, в висках билось: «Очередной полуфинал, опять проигрывать Робертсону, — да даже Салливан был терпимее», — пальцы слегка дрожали.
Алистер сел и развязал бабочку — сбросить удавку, впустить хоть немного воздуха, — но перед глазами мелькала белая макушка Нила, расслабиться и отвлечься не получалось. На вопрос самому себе: «Чего ты хочешь?» — Капитан услышал: «Его. И покоя».
— Но это же бред, черт подери! — воскликнул Али. — Что вообще со мной творится на всех турнирах, где я играю с этим… этим Робертсоном? Словно глазит кто-то!
«Потеря концентрации, — ехидно шепнул внутренний голос, — не связана с угрозой проигрыша, как это ни странно. Ты хочешь подчинить человека, а не кубок, ты хочешь контроля над личностью, а не над куском металла, ты хочешь Робертсона, покорного тебе. Ты готов на все, лишь бы он лежал у твоих ног, ты готов даже проиграть».
— Только вот не будет он лежать у моих ног, — процедил сквозь зубы Али. — Неважно, проиграю я или выиграю.
Перерыв кончался, нужно было идти к столу и продолжать бороться.
Следующие фреймы получились частично «цыганскими»: при перевесе Али по очкам к столу выходил Нил и фактически крал фрейм, — а Алистеру оставалось только наблюдать. Он даже не вышел к столу искать два снукера, — уже не оставалось никаких сил, хотелось только, чтобы матч поскорее закончился.
… Нил улыбается, выиграв со счетом 6:1, Али поздравляет его, что-то говорит в микрофон, дает кому-то автограф, — но профиль его грустен, а мысли далеко. Он не помнит, как вышел на улицу, чужую, австрийскую улицу, как поймал такси и поехал в отель. Он вообще мало что помнит, и особенно то, как он оказался в странном баре, где на сцене танцевали под «Eins, zwei, polizei» крепкие парни в фуражках и кожаных трусах.
Пред Алистером стоит бокал пива, — ему, вообще-то, нельзя алкоголь, но сейчас ему все равно, тем более, что названия напитков покрепче по-немецки он не знает, — приходится пить то, что понял из меню.
Картер в клетчатой рубашке с открытым воротом периодически отпивает из бокала и смотрит прямо перед собой пустыми глазами, — ему хочется забыть этот кошмарный полуфинал, собственную слабость и мерзкую обессиленность, неспособность переломить ход матча, забыть светлые волосы и серые презрительные глаза, забыть белесые ресницы, которыми Нил часто моргал при своих неудачных ударах. Алистер честно хочет выкинуть все это из головы, но не может, — тем более, что на его плечо опускается чья-то рука, и в поле зрения внезапно появляется та самая белая макушка.
— Привет, — Нил подсаживается напротив, в руках у него бокал с чем-то зеленым. — Я присяду, не возражаешь?
Алистер пожимает плечами, — мол, ты и так уже сел, зачем уточнять.
— Да, конечно, — говорит он деревянным голосом. — Привет.
— Что, не спится? Отдыхаешь после матча? — осторожно начинает Нил.
Алистер молчит, глядя сквозь пиво.
— Что тебе нужно? — наконец, произносит он. — В этом городе много баров, но ты зашел именно в тот, где я. Неужели следил за мной? И зачем?
Нил чуть краснеет — он уже успел выпить половину зеленого напитка.
— Ну, хм… Слушай, что с тобой сегодня творилось на матче? Ты же никогда раньше фреймы просто так не сдавал. Да и играл словно нехотя.
— Нехорошо себя чувствовал, — отрезает Алистер. — Все в порядке, можешь валить отсюда.
Грубо, конечно, но Картера выбешивает этот псевдосочувствующий тон: бля, я ведь проиграл тебе, ты в финале, — зачем ты приходишь и спрашиваешь о причинах? Это, как минимум, неэтично, а вообще — шел бы ты нахуй, Нил…
Картер не произносит этих слов, но они, видно, хорошо читаются у него во взгляде, потому что Нил вдруг резко встает и хватает Картера за кисть.
— Пошли, — отрывисто говорит он.
— Да иди нахуй, Нил! — наконец прорывается Али, который резко стряхивает пальцы Нила со своей руки. — Какого хера тебе нужно?
— Пошли, — еще раз повторяет Робертсон, и Али почему-то идет за ним, оставив пиво на столе. Они подходят к барной стойке, и Нил кидает бармену:
— Два абсента, пожалуйста.
Только теперь Картер понимает, почему Робертсон такой разговорчивый: абсент — штука забористая, а Нил уже успел выпить пару бокалов.
— Я не буду! — шипит он. — Все, достаточно, мне в отель пора, — завтра вылет домой. Удачи.
— Погоди, — губы Робертсона изгибаются в кривой ухмылке, которая иногда снилась Алистеру в не самых пристойных снах, — погоди. Советую попробовать.
— Мне нельзя пить, ты же знаешь, — сопротивляется Картер. — Все ребята из мейн-тура знают…
— Да, знают: и про твои болезни, и про химиотерапию. Но ты многое теряешь…
Язык Нила начинает заплетаться, а невозмутимый плечистый бармен приносит им два бокала. Алистер заторможенно отпивает из своего, — как на автомате, заведенная кукла, а на фоне начинает играть «Barely» TR/ST.
В какой-то момент краски меркнут, все вокруг сливается в сверкающий круг, и поэтому влажные губы Нила, мягко притянувшего к себе голову Али, не кажутся чем-то вызывающим или запретным, — напротив, Картеру кажется, что все так, как надо, так, как он хотел, — не правда ли, Капитан?
Ехидный внутренний голос произносит последние слова и умолкает. Нил берет Картера под локоть и ведет на танцпол.
«Lost love is scorn», — звучит в ушах Алистера «Barely». — «Да уж, упущенная любовь — это точно издевательство. Тем более, если я ее так и не нашел. Потерять то, что не находил, — мда, я лох феерический, да еще и ванильный», — думает Алистер.
В голове приятно шумит, и Алистер кладет ее на плечо Нилу. Тот аккуратно держит его за талию, как даму, и они оба танцуют под другие треки TR/ST.
— Тебе ведь не обязательно ехать в отель прямо сейчас? — пьяно спрашивает Нил.
— Не обязательно, — отвечает Картер. — А у тебя есть предложения?
«Стоп, что ты делаешь? — возмутился было внутренний голос. — Вылет ранний, а он неадекватен, — хрен знает, что сделает с тобой».
«Он не опасен, — шепчет Картер, усмехаясь, — теперь я это знаю. И что он сделает, я тоже знаю. И если секс поможет мне покончить со всей этой нилобредятиной и начать нормально играть и жить, наконец-то, — то я соглашусь, черт подери!»
«Какой секс, очнись, он тебе еще ничего не предложил, — уныло вздыхает внутренний голос. — Вали в отель, а?»
«Хватит! — мысленно фыркает Али. — И почему мой внутренний голос похож на нудную няньку?»
— П-предложения есть, — шепчет Нил. — Давай забудем…
Алистер широко открывает глаза, — и видит, что Гром чем-то расстроен и даже немного напуган.
— Ну и что случилось? — устало спрашивает он. — Учти, не я за тобой следил до бара, не я к тебе клеился и целоваться лез.
— Просто когда я напьюсь, да еще и на адреналине после игры, я … ну, ты понимаешь…
— Конечно, понимаю, — покивал Али. — Ты трахаешь парней, часто и соперников по игре.
— Ну, не так сразу…
— Но всегда. Скажи мне, — Алистер все-таки заставляет себя отойти от Нила, хотя ему этого вовсе не хочется, — почему именно я и почему сейчас? Тебе же плевать на меня было всегда.
— Ну, так, — Нил пьяно ухмыляется, — я ведь вижу, что ты на меня запал, причем давно, еще с того чемпионата мира… Мне просто стало интересно, насколько ты влип и на что согласишься. Судя по сегодняшнему матчу — на все.
— Да, на все, — эхом отвечает Алистер. — Иди-ка ты нахуй, Нилли! — Картер резко отталкивает высокого Нила и, не оборачиваясь, идет к двери бара — ловить такси до отеля. Робертсон что-то кричит ему вслед, но Картер не слушает, — ему слишком горько. В голове бьется лишь одна мысль: «Как можно быть таким подонком?!»
В отеле он сразу лезет под холодный душ, а потом засыпает до утреннего будильника. В самолете посторонние мысли тоже не лезут в голову, — небо спасает.
Накрывает Картера дома, — и хорошо, что в ванной, потому что парни не плачут, не рыдают и не сгрызают ногти от злости, проклиная какую-то «белобрысую шваль».
Нил тем временем выигрывает турнир. А у Картера остается незавершенный гештальт: его подчинили, его заставили рыдать, ему пришлось признаться в своих чувствах, — ему, а не ледяной статуе Нилу. И ночами Али все еще видит во сне Нила — то за снукерным столом, поднимающего кубок, то в австрийском гей-баре, и знает, что следующие турниры с Нилом будут еще тяжелее: тот не упустит шанса напомнить Алистеру про Австрию и странные чувства самого Картера.
Сара тихонько вздыхает, делая вид, что верит своему мужу, когда тот жалуется на тяжелую немецкую погоду и усталость. Она треплет Али по плечу и целует в щеку.
— Ничего. Все пройдет. Ты еще выиграешь, — улыбается она, а не сказанное «у него» висит в воздухе.
Но оба знают, что ничего не пройдет.