Долгая короткая ночь

Дитя, лежавшее в колыбели, умирало. Маленькое личико сморщилось от боли, под белоснежным одеяльцем – он знал – скрывались гноящиеся язвы. Протянув руку, он увидел, что с пальцев капает кровь и проснулся от оглушительного грохота. В комнате было темно и тихо, слышалось только тиканье часов. Разбудивший его грохот – такой, как будто дверь пытались высадить прикладами – был стуком его собственного сердца. Он сел в кровати, подтянул колени к груди и стиснул зубы, унимая озноб. Перевел дыхание. Сдернул с изголовья халат, оделся, не сразу попав в рукава. Медленно поднялся, дошел до стола – осторожно, на ощупь. Опустился в кресло и беззвучно зарыдал, зажимая рот ладонью – и вдруг словно увидел себя со стороны: скорчившаяся, щуплая фигурка. Он, человек, которого считали почти всемогущим – он, Неподкупный – плакал от бессильного отчаяния. Республика – дитя, которое появилось на свет раньше срока – умирала. И он не мог ее спасти. Он не знал, сколько просидел так за столом – давясь слезами и думая только о том, чтобы не издать ни звука, не разбудить Симона Дюпле, спавшего в соседней комнате. Глаза невыносимо жгло, сейчас ему стало бы больно даже от слабого света свечи, но он в нем не нуждался: все было под рукой – стакан с водой и флакон из темного стекла. Пальцы уже почти не дрожат, вытащить пробку и отмерить три капли густой, терпкой настойки… Ровно три, Максимильен. Не пять, не четыре – всего три. Dosis facit venenum. «…постыдный личный порок, не имеющий совершенно ничего общего с Революцией…» - Что значит – «не могу на него повлиять»? А кто тогда может? Меня он не слушает. Я пытался поговорить с ним неделю назад, но Камиль вел себя, как безумец… я сказал бы – как пьяный, но мне показалось, вином от него почти не пахло… - Скорее всего, тебе не показалось. Он, надо полагать, опять нажрался опия. - Что? Дантон!.. - Ты удивлен? Можно подумать, ты его плохо знаешь. Распущенный, слабовольный… - Подожди. Ты говоришь – опий? - Лауданум. - Но это же лекарство. - Зависит от дозы. К нему привыкают. Особенно, если смешивать его с выпивкой. И принимать все чаще и чаще. Больше и больше. - Дантон! - Что? Я сам только недавно узнал, что он… злоупотребляет. Это все, пойми, это конец. Он уже не остановится. Кто-то другой – мог бы, но Демулен… - Ты! Ты… подсунул ему эту… дрянь, ты! - Он хотел успокоить нервы, - последнее слово Дантон презрительно выплюнул. – Слушай, да к черту Демулена, я не за тем пришел… - Люсиль, мне надо поговорить с Камилем. Это очень важно. - Извини, Максимильен, - карие глаза блестят дерзко, почти яростно, - он не хочет тебя видеть. - Люсиль. Я знаю, в чем дело. Камилю нужна помощь. - Если и нужна, то не твоя. Я должна идти к сыну. Луиза! Бледная, растерянная горничная мнет передник, не поднимая головы. - Проводи гражданина Робеспьера. - Фукье говорит, Демулен вел себя безобразно, - четко очерченный рот Сен-Жюста недовольно кривится. – Устроил истерику. Трясся, как припадочный. Глухо, еле слышно: - Это что-то меняет? Сен-Жюст пожимает плечами: - Нет. Маленький флакон обернут платком и крепко зажат в кулаке, в кармане. Привратницкая Люксембургской тюрьмы провоняла табаком и потом, здесь холодно и в то же время душно. Он ждет. Ждет. Ждет… Тяжелые шаги. Одного человека. - Гражданин Робеспьер… - усатый гвардеец топчется в дверях, не зная – то ли встать навытяжку, то ли ссутулиться, убавив себе роста. – Заключенный Демулен… э-э-э… от свидания отказался. Но… кхм. Прикажете привести? - Нет-нет, – он разжимает пальцы, достает из кармана платок. Касается лба и висков, различая – или ему это только кажется? – в нежном аромате вербены примесь другого запаха, тошнотворно-горького. – Зачем же. Спасибо, гражданин. …Ты просил о милосердии? Я принес тебе его эликсир – во флаконе из темного стекла. Мне нужно всего три капли, чтобы заснуть – а сколько понадобилось бы тебе, чтобы не проснуться? Камиль… Так и не притронувшись к лаудануму, он встает из-за стола – не забыв отодвинуть кресло медленно, чтобы не скрипнуло. До кровати три шага, до рассвета – не больше двух часов, конец июня, светает рано. Нет времени на сон, времени нет уже почти ни на что, оно утекает, секунда за секундой, капля за каплей – тик… так… кап… кап… так… кап… Будь благословенно, забытье без сновидений, пусть и краткое – нечаянная и, может быть, последняя радость. Будь благословенно. - - - - - - - - - «(Sola) dosis facit venenum» - буквально «(только) доза делает яд»; обычно переводят как «яд или лекарство – зависит от дозы».