Старомодный

I'd like for you and I to go romancing.

      Мой дорогой друг,       У нас так много вина, свободного времени и весёлой музыки. Никуда не скрыться от пьяных, ни на секунду не замолкающих голосов. Почему ты сидишь в углу, скрестив руки на груди? Слишком уж взрослый и сознательный; взгляд – безумно задумчивый и глубокий. Крутишь в руке бокал вина, глядя на переливы света на рубиновой поверхности. Мы, кажется, поразительно похожи, ведь оба добровольно отказываемся от веселья в пользу путешествия в дебри собственных мыслей. Так, что голова начинает гудеть от усталости, а не уходишь только из вежливости и чувства долга.       Интересно, думаешь ли ты о том, какой следующий шаг необходимо предпринять, чтобы подобраться поближе к боссу, или уже зашёл куда дальше? Смог бы ли я прервать этот поток, коснувшись твоих кудрей? Прояснились бы твои лазурные глаза, подойди я ближе и пригласи тебя на танец? Мне стоит набраться решимости, вернуть себе всю ту смелость, что резко пропадает, когда речь заходит о тебе. Не знающий и толики страха, когда речь заходит о чём угодно, вплоть до убийства, до самых страшных преступлений, но почему же я не могу сказать всего лишь несколько простых слов?       А я, кажется, безбожно смущаюсь и даже краснею. Всё бы на потеху публике, но это уже третий бокал красного — никто не заподозрит.       Мы ведь можем себе позволить, хотя бы сегодня, хотя бы один раз. Когда ещё мы сможем повеселиться все вместе? Сейчас или никогда. Сейчас и навсегда. Может ли быть так, что я слишком старомодный, раз не могу не выказать вычурный жест, протягивая тебе руку?       “I can dim the lights and sing you songs…” — Потанцуем?       Тучи расходятся. Я вижу волшебную ясность, удивление, мягкую улыбку. Но самое важное: протянутую в ответ ладонь.       Всё отдаётся сладостным покалыванием в груди, страх опадает и отвернуться от тебя теперь уже невозможно. Совсем нельзя.       Может ли быть так, что я слишком старомоден, раз ещё верю в любовь с первого взгляда?       Испытываю, первый и последний раз в жизни. Мы так похожи в этом глупом и, наверное, чересчур героическом стремлении к справедливости, но поймём это только через время. И никогда не пожалеем об этом, чего бы оно не стоило.       Голоса вокруг будто бы совершенно затихают, когда ты даёшь своё молчаливое согласие протянутой в ответ рукой. Только сейчас, когда моя ладонь ложится на твою талию, я, наконец, понимаю, насколько пьян. Только сейчас, когда огни вокруг расплываются вместе с очертаниями остальных фигур, я могу осознать, что последний бокал был лишним. Только сейчас, едва сумев сфокусировать взгляд на твоём лице...       “Be your Valentino just for you”.       Ты смеёшься. Так звонко.       Я впервые слышу твой смех, по-глупому засматриваюсь, заслушиваюсь и путаюсь в ногах, едва ли не падая. Всё можно списать на алкоголь. К тому же, ты меня удержишь, как и всегда. Скрутишь, изменяя форму моего сердца, и излечишь. Прямо над ухом слышу, что кто-то громко произносит моё имя, сопровождая ругательствами. Быстро утягиваю тебя подальше, не желая нарываться на ссору, лучше уж снова закружить в танце, наблюдая, как развеваются золотистыми волнами твои волосы. Когда ты успел распустить косу?       “Can you feel my love heat?”       Шаг за шагом, поворот за поворотом, пока к нам не начинают присоединяться остальные, не ясно по какому принципу разбиваясь на пары. Интересно, кто научил тебя танцевать? В каждом движении такая грация, такая естественность, словно ты лёгкой походкой вышел на вечернюю прогулку. А я не поспеваю за твоим ходом, хоть и очень стараюсь.       Стараюсь не отставать.       Надеюсь, что никто не заметит моего раскрасневшегося лица, дрожащих рук и сбившегося дыхания. Никто, кроме тебя, перед тобой я уже безнадёжно провалился, выдал себя с головой. Тепло твоей ладони на моём плече, всполох светлых волос, что так хочется раз за разом пропускать сквозь пальцы. Сердце болезненно колет, когда ты смело откидываешься на моё предплечье. Прогибаешься в спине, а я тянусь за тобой, и мне так тяжело вдохнуть от восторга при взгляде на тебя, от давно позабытой радостной, хмельной лёгкости движений. Твоё лицо слишком близко. Настолько, что я могу чувствовать твоё дыхание на своих губах. Так непозволительно долго стою, замерев, не в силах оторвать глаз. Все ли уже заметили? Могу ли я?..       Резко поднимаешься, не давая нам столкнуться с двумя размазанными силуэтами. Поворачиваешь голову, смотришь на улицу и никак не перестаёшь укоризненно улыбаться.       Не сдерживаю ответной, виноватой улыбки.       “Say the word, your wish is my command”       Ладонь на пояснице, едва касаясь плотной ткани костюма. Не позволяю себе опустить ниже, сделать шаг ближе. Давно потерял нить, давно перестал вести, слепо следуя. Под пули, в огонь, на амбразуру. На два шага влево.       Как красив твой профиль в закатных лучах жгучего летнего итальянского солнца, освещающих помещение сквозь панорамные окна — разве не с тебя писали свои шедевры мастера Ренессанса?       “What're you doin' tonight, hey boy?”       Готов поспорить, что и сейчас ты не перестаёшь думать о насущных вещах, которые сумел отбросить я. Разреши нам стать звёздами этой ночью, одной ночью, позволившей нам что-то кроме: пройти бок о бок, помыслить что-то кроме, не возвращаться в реальность. Но перестанешь ли ты хоть на секунду, забудешь ли хотя бы на неощутимое мгновение?       “Hey boy where did you go?” — Давай выйдем на воздух? Посидим в тишине, пока никто не смотрит.       Словно вспышка прямо перед глазами. А ты всегда и во всём лучше меня, ты даже не осуждаешь за глупую недвусмысленную улыбку, растянувшуюся на моём лице.       Никто ведь не смотрит?       Молчаливый кивок и открытая дверь. Так хочется расслабиться, вдохнуть прохладный ночной воздух, глядя на звёздное небо прямо и не озираясь по сторонам, но весь вечер приходится быть таким внимательным, каждую секунду. И даже так не заметил, когда успело стемнеть. Так долго сохранять напряжение — слишком большая нагрузка. Не прекращать, даже выпив изрядное количество алкоголя — уже сродни преступлению. — Там душно.       “Everything's all right”       Снова кивок, мягкая улыбка, рука, схватившая за запястье. Мы ведь оба понимали, что это не ради того, чтобы посидеть в тишине.       Как бы мне хотелось взять твою руку и увести как можно дальше, забыть обо всём и не оборачиваться, больше никогда не смотреть назад. Но позволить себе мы можем куда меньше.       “Just hold on tight”       Неосвещённый угол, грязная стена, тёплые губы.       Неприятно прикладываюсь головой о шершавую поверхность. А ты, кажется, тоже совсем перестал контролировать силу, контролировать желания — давно ли это взаимно? Осмелюсь ли я, успею ли признать то, что между нами, назвать то, что между нами, своим именем. Нам нельзя быть сентиментальными и чрезмерно чувственными, но лучше бы мы были обычными подростками, случайно встретившимися в летнюю жару в одном из проулков Неаполя. Сейчас, пока ты с таким чувством целуешь меня, придавив к грязной стене в переулке, пока я тяну тебя ближе к себе, обняв за талию, крепче, едва ли не до хруста в рёбрах — могу я вообразить?       Хочу ближе, хочу до боли. Я знаю, что должен любить тебя сильнее, но могу себе позволить лишь на один вечер и одну ночь. Вот бы ещё времени, ещё совсем немного времени, чтобы без спешки и беспокойства...       Твои руки под моим пиджаком.       Тонкие, изящные пальцы, разгорячённая кожа на моём теле. Больше нет сил терпеть. Ни секунды остановиться, ни секунды задуматься о чём-то кроме. Будь я подающим надежды художником — стал бы ли ты одной из моих прекраснейших муз? Запечатлеть каждую твою черту, коснуться каждого миллиметра кожи, вновь целовать, до жжения, до окончательно сбившегося дыхания и опухших, кровоточащих губ. Обхватить ладонями твоё лицо, насилу оторваться и попытаться разглядеть твой взгляд в практически кромешной тьме, под едва доходящими до нас отблесками света уличного фонаря. Как жаль, что всё бесполезно, что мы избежали встреч у Пантеона, прогулок по Гранд-Каналу и молитвы в Санта-Мария-ин-Космедин.       Но даже так.       Ты стал моей безумной мечтой, моим центром вселенной.       Не напомнишь ли, где запасной ход, где укрыться от таких лишних сейчас взглядов?..       Нам надо остановиться?       Не смогу сказать, уверен ли я хоть в одном своём действии в эту ночь, запомнил ли хоть что-то, кроме размазанных пятен, периодически возникавших перед глазами и отказывавшихся складываться в цельную картинку: улица, двери, лестница, двери... Я сам себе запрещаю видеть, запрещаю слышать что-то кроме. Не говорю ничего, но чувствую обострённо, до болезненного: кончиками пальцев, губами, разгорячённой кожей на груди, на бёдрах, губами, кончиками пальцев...       Я не хочу останавливаться.       Хочу лишь избавиться от лишнего, швыряю пиджак в сторону от кровати. Больше нет сил выслуживаться, нет сил спрашивать. С той же силой, что ты меня — к твёрдому кирпичу, я тебя — в чересчур мягкий пружинный матрас. Вжимаю, сцепив запястья над головой, слышу жалобный скрип кровати. Надолго не позволяешь — снова поцелуй, проскользнувшая по моей взмокшей пояснице ступня. Пока не в силах обнять руками — стискиваешь меня коленями, лодыжками, бёдрами, тянешь к себе так непозволительно близко. Кажется, остался ещё один лишний предмет, так грубо врезающийся в кожу, не дающий прочувствовать тепло твоей...       Как давно мне хотелось совсем не платонически обладать?       Всего лишь на одну ночь.       Кажется, слишком сильно, кажется, красные отпечатки моих пальцев надолго останутся синяками на твоих запястьях, плечах, груди. Кажется, ты совсем не против, когда я позволяю вырваться своей звериной натуре. Так грубо, что иногда забываю нежным поцелуем загладить вину, но остановиться сейчас подобно смерти. Слишком ли заметный след на шее, слишком ли болезненное, резкое движение? Тихие вздохи, хриплые стоны – давай ближе, я так хочу слышать, ближе, отчётливее. Всхлипываешь.       Только для меня.       Когда ты оказался сверху?       Запрещаешь мне прикоснуться, делаешь всё сам, упираясь ладонью в спинку нещадно скрипящей кровати. Если наши соседи недостаточно пьяны, то сна им не видать, а наша участь — с утра сгорать от стыда. Если в двери не постучат сейчас, то сделать язвительное замечание позже уж точно не побрезгуют. Остаётся надеяться, что у них тоже было вино. Остаётся надеяться, что они — такая же разгорячённая и забывшая обо всех правилах приличия пара...       Так не пойдёт.       Оставляю свои отметины на твоей спине, несдержанно дёргаю за волосы. «Прости, прости».       Своей рукой накрываю твою ладонь. «Не останавливайся».       Ни за что.       До последнего движения, до искр, до слепоты, до... «Я тебя...»       Вздрагиваю буквально всем телом. Горячо, липко, тягуче. «Не смей подниматься, не двигайся».       Я ещё не закончил.       Протягиваешь мне зажигалку, облако дыма в полумраке расползается, отбрасывая на потолке тени под светом ночника. На исходе ночи не остаётся практически ничего, за задёрнутыми шторами забрезжит рассвет, но мы ещё можем себе позволить вздремнуть на влажных от любви простынях. Притвориться, что нет ничего, нет целей и нет опасностей, что можем забыться в комнате, где пахнет табаком и сексом. Ты говоришь, что предпочитаешь Нурагус, и мы долго спорим о сардинийских винах, смеёмся, целуемся и затягиваемся сигаретным дымом, разбрасывая неосторожным движением содержимое переполненной пепельницы.       Тянешь ко мне руку. Говорить ничего не нужно, кладу сигарету фильтром между твоих пальцев и ещё горящий уголёк нечаянно падает на гостиничные простыни. Быстро бьёшь ладошкой, но прожжённое пятно уже никуда не денешь. Твой черёд виновато улыбаться.       Выдыхаешь дым и подбородком бессильно падешь на подушку, возвращая недокуренное обратно. Не сдерживаю смешка, веду пальцами сквозь твои влажные и окончательно запутавшиеся волосы.       Я говорю, что предпочитаю Бароло, а ты отвечаешь, что терпеть не можешь красное сухое, и мы долго мечтаем поехать в конце января в Турин, а в феврале — в Путиньяно, ведь я уже видел венецианский карнавал. Целуемся и смеёмся. Ты и без слов знаешь всё. Устало щёлкаю зажигалкой, будто очередная выкуренная сигарета отсрочит восход солнца.       Переворачиваешься на спину, подтягиваешься и садишься в кровати. Нет времени приводить себя в порядок — всё это успеется с утра. Небрежно откидываешь волосы, укрываешься по пояс одеялом. Разрешишь?..       Провожу подушечками пальцев по оставленным мной же отметинам, выше, к шее, после — к щеке, тянусь за поцелуем, очередным, нежным после всех тех зверств, что мы творили этой ночью. «Хочешь третий раунд?»       Усмехаюсь. «Хочу».       Всё это лишь пока в комнате за задвинутыми тяжёлыми шторами окончательно не просветлеет.       Смотрю на твой профиль, разглядываю, когда поворачиваешься в анфас. Не могу перестать трогать твои волосы, раз за разом и снова пропускаю их сквозь пальцы. Пока я так неприлично открыт, а ты так невыносимо красив — последний бокал явно не был лишним, ведь пьян я тобой. И я могу мечтать о тосканских деревушках, невинных разговорах ночами напролёт и вновь о вине, ведь тебе так подойдёт букет Монсордо: ваниль, специи и сладковатая пряность. Но ты терпеть не можешь красное сухое.       В комнате уже слишком светло, а мы так и не сомкнули глаз. Сдержать разочарованный вздох оказывается сложнее всего, и снова смелости нужно набраться мне. Встать и протянуть руку — моя практически невыполнимая миссия.       Тесная душевая кабина дешёвого номера на двоих, слишком маленькое для нас обоих зеркало. Пока ещё можем подурачиться, отталкивая друг друга и растрёпывая едва уложенные волосы, иногда украдкой поцеловать в губы, дёрнуть за ворот костюма и снова пихнуть бедром, но...       Стук в дверь. Я быстро застилаю постель, расправляя одеяло и наспех закрывая последствия прошедшей ночи — всё равно мы больше сюда не вернёмся. Прочищаешь горло, последний раз поправляешь аккуратно заплетённую косу и одёргиваешь рукава моего пиджака.       Целую тебя ещё раз. Стук повторяется, куда громче и нетерпеливее.       Насилу отрываюсь.       Пора возвращаться.