Какой цвет у Греха?

             — Хватит с меня подобной чуши!       — Чуши? Когда ты последний раз интересовался тем, что важно для меня?       — Что важного в этом бреде?! Ты совсем спятил? Мне это надоело!       — И что же ты предлагаешь?       — Да мне уже насрать!       — Хорошо, я соберу вещи сегодня же и съеду к друзьям…       — Скатертью дорожка!              Когда всё это началось? Как мы до такого дошли? Кто в этом виноват? Я? Мы вместе? Он? Откуда взялось это безразличие? Оно было? Из-за меня? Я сделал что-то не так?       Но я старался! Я пытался сделать всё так, чтобы было хоть и не идеальным, но близким к этому.       Что я сделал не так? Что во мне не то? Почему я хочу, чтобы всё вернулось в начало? Для чего мне желать, чтобы время побежало вспять? Разве я мало страдал? Разве я не заслуживаю лучшего? Почему меня наказывают? За что?       Столько вопросов, от которых голова шла кругом. И продолжает идти. Я корил себя, когда отношения развалились. Ненавидел и презирал за то, что не смог этого предотвратить. Я любил его. Мои чувства были искренни.       Чем я это заслужил? За что он меня оттолкнул? Я был беспечен? Наивен? Отвратителен? Слишком требовательным? Почему меня одного это волнует? А любил ли он меня? Любил ли хоть самую малость? Он пользовался мной? Или я им?       Ничего не понять. Мысли точно клубок змей. Не хочу больше этого. Хочу, чтобы всё прекратилось.       Кто даст мне ответы на все мои вопросы?                     Обычное метро. Туннели слева и справа зияют темнотой провалов. Лампочка, что над головой, нисколько не раздражает своим тусклым светом и стрёкотом, который напоминал цикад. Прохладный ветер, что гулял меж грязно-серых колонн, развевал лёгкие белые волосы — они напоминали собранную в хвост, под тонкую длинную белую ленту паутину. Серебристые мертвенно-бледные искорки в них напоминали блёстки, которыми любили обсыпаться участники всяческих фееричных мероприятий.       — Наркоман! — зашептались бабки с левой стороны.       На чуть вытянутые уши надеты каффы в виде эльфийских ушек. Они сверкали яркими голубыми камешками, привлекая к себе внимание. С мочки уха свисала рельефная капелька на короткой цепочке, которая так же была осыпана мелкими стразами голубого цвета.       — Пидарас, — брезгливо бросил парень, и его друзья согласно закивали.       Поднятая рука с тонкой кистью и длинными изящными пальчиками, с ровно стриженными ноготками, поправила простенькие очки. Мягкие подушечки скользнули по ровному небольшому носу, прижимаясь к нижним векам глаз. Радужка будто сияла неестественным голубым оттенком, точно драгоценный камень. Длинные густые чёрные ресницы. Белые тонкие брови. На щеках с бледноватой кожей играл лёгкий румянец. Тонкие губы чуть напряжены. Красивое лицо портили тёмные круги под глазами и лопнувшие капилляры, что толкало на разные мысли. Но он просто устал. Который день без сна. И всё ради них. Тех, кто, не стесняясь, оскорблял его. Оскорблял за внешность, не зная души.       — Вот урод, — сморщила нос смазливая размалёванная малолетка, подруги с ней согласились.       Невысокий рост. Телосложение не хрупкое, но и до качка далеко. На левой руке широкий браслет в виде головы коня. От его краев шли длинные цепи, они обматывали предплечье. На шее тонкое ожерелье из чёрной бархатной полоски без всяческих украшений. Торс прикрывала облегающая чёрная футболка с узким воротом и коротким рукавом. Сверху накинута длинная тёмно-серая безрукавка с капюшоном.       — Срам-то, — пробрюзжал старик.       На правой стороне бедра висела рукоять меча. Без ножен и лезвия. Для окружающих она казалась простым украшением. Ненужным хламом. Но его обладатель знал, что это такое на самом деле и для чего он нужен. На чёрных джинсах не было пояса, украшений, каких-либо рисунков. Немного мешковатые, они казались ему большими, как минимум, на размер. На ногах тёмно-серые кроссовки с белой подошвой. И его образ был почти завершён.       А он интересный.       Чужие мысли, как открытая книга. Примерно такая же, какую он держал в правой руке. Черный переплёт. Ни названия, ни автора, ни единой буквы. Только в центре обложки алая капля, точно пролитая кровь. Он всматривался в пустые листки, видя многое и одновременно ничего. Он не перелистывал их, даже не пытался. Застыв в одной позе, он просто слушал. Слушал и слышал их.       Громкий гудок оповестил о приближении поезда. С тихим хлопком книга была закрыта и убрана за пояс сзади. Голубые глаза устремились перед собой, и взгляд встречался с ними. Без этих тварей никуда.       Поезд затормозил медленно и неохотно. После дверцы, громко скрипя, открывались также растянуто. Какая-то наглая мамаша с пацаном лет десяти на руках, пыталась пролезть первая. Но она столкнулась не с тем, с кем хотела, а с не менее злобной старухой. В их вопли и крик встрял брюзжащий старик. А тот, кого они оскорбляли всем скопом, неспеша зашёл в вагон в другую дверь.       Из года в год ничего не менялось. Людские пороки, ярость создаваемых ими грехов. Вечное недовольство и жалобы. Жалобы-жалобы-жалобы… На себя, на жизнь, на правительство, на соседа, на семью. Нескончаемый поток негатива и тёмной энергии, что подпитывала их.       Перед ним стояло три парня и девчонка за ними. Он смотрел точно на девчонку, но сквозь её дружка, который обернувшись пару раз, заметив, что тот на него таращится, как ему показалось, развернулся всем корпусом.       — Ты хули вылупился, пидрила? Давно пизды не отхватывал? — изо рта парня дыхнуло смрадом. Его карие глаза так и сверкали недовольством.       Седовласый глянул на него мельком. Без интереса. Зачем ему такая сошка? С ней справятся и остальные. Ему нужна более опасная добыча.       — Ты оглох? — рыкнул парень, наклоняясь ниже. Изо рта уже слюна течёт, дышит так, как будто чем-то болен. А он и болен. Пороками и грехами. Ненавистью к себе. Отвращением к миру.       — Интереса, — от тихого голоса седовласого в дрожь бросило всех, кто его услышал, — ты не представляешь.       Седовласый вытянул руку, почти прижимая её к груди хулигана, и подвластная ему сила оттолкнула того в сторону, освобождая обзор на девчонку. Его не волновали потуги парня освободиться. Его волновала она. Волосы выкрашены в ярко розовый. В ушах большие серьги, что оттягивали мочку. Размалёванное ярким макияжем лицо. Тонкая кофта не скрывала, что она без бюстгальтера, а соски проколоты пирсингом. Короткая юбка, которая ничего не прикрывала. «Лямки» розовых трусиков вытянуты так, что можно и до плеч натянуть. Разодранные ядовито-зелёные чулки в сетку. И розовые босоножки на высокой платформе.       — Чё уставился? — спросила девчонка, активно жуя полный рот жвачки и вытягивая её пальцами, а после заталкивая обратно. — Нравлюсь? Трахнуть хочешь? — она издала странный звук. Вроде, это смех.       — Ах, — посмеиваясь, протянул седовласый, — похоть. Разве ты не видишь, кто я?       — Ёбнутый! Чё, обдолбался? Героин? Или травка? Нормас тебя так накрыло! — заржала та, согнувшись пополам.       — Ты взрастила грех, — шепнул седовласый.       — Чё блядь? — девчонка расхохотался ещё громче. Так старалась, что даже жвачку выронила изо рта. — Ну блядь! Ты, блядь, посмотри чё наделал! — завизжала она. — У неё ещё вкус не ушёл!       Седовласый смотрел на девчонку спокойно. К слову, его так и зовут — Спокойствие. Благодетель умиротворения. Пастырь и защитник. Ведомый Светом, он карал Тьму и её порождения. Чистый душой, телом, сердцем и помыслами. Держатель одного из двенадцати небесных ключей, что правят миром. Правят? О, нет. Пытаются уберечь то, что когда-то помогли создать.       — Ты должна покинуть Мир, — голос Спокойствия начал двоиться, и девчонка замерла.       — Ты заёб, педик ссаный! — рыкнул второй из тройки парней, замахиваясь кулаком и целясь точно в лицо Спокойствия.       Спокойствие сделал один шаг назад, резко поднял руку, перехватывая кулак парня. Тот пыжился так, что даже побагровел от недовольства. Дёрнув его на себя, Спокойствие сделал несильную подножку, и тот завалился на грязный, непонятно чем заляпанный пол. Остальные кинулись на защиту друга и, пока Спокойствие тратил на них время, девчонка, что с зерном похоти внутри души, рванула в другой вагон.       — Догони меня, тупой святоша! — завопила она, перескакивая через скрепляющие тросы.       — Похоть, — выдохнул Спокойствие и покачал головой. — Как будто я дам тебе уйти.       Сорвавшись с места, Спокойствие, точно тонконогая лань, преодолел разделявшее их расстояние. Вокруг померк свет. Пропали голоса и звуки. Осталась только темнота. Темнота и страж Света, против порождения Тьмы.       — Знаешь, — проворковала похоть, вихляя объёмными бёдрами, — мы могли бы подружиться.       Спокойствие растянул губы в улыбке. Смотреть на прелестницу Тьмы было невыносимо. Алая кожа, на ногах и руках она переходила в огненно-рыжий. Длинные острые бордовые когти. Распущенные красные волосы, волнами спускающиеся на плечи и спину. Обнажённая грудь, колышущаяся от каждого движения. Непонятно из чего сделанный треугольник, прикрывающий пах. И горящие чёрные глаза без зрачков.       — Боюсь, я тебе не по зубам, — мягко улыбнулся Спокойствие.       — Если ты предпочитаешь мальчиков, я могу стать и красивым мужчиной.       — Меня это не интересует.       — А, целомудрие. Святость тела и девственная пиписка до конца жизни. Никогда не хотелось кого-нибудь поиметь? Или чтобы взяли тебя? — похоть развратно изогнулась и сжала руками груди.       — Ах, похоть, наивное и глупое дитя, что не знает Света. И уже, увы и ах, никогда не познаешь. Ты по собственной воле отказалась от Света. Теперь же будешь наказана.       — Усрался он мне, — фыркнула та. — Мне нравится трахаться! Знал бы ты, какое это удовольствие, — она потянулась рукой к промежности, — когда в тебя проникает чужая плоть! — пальцы начали активно тереть и проникать в вагину. — Когда твёрдый, точно камень, член задалбливает так, что обоссаться от удовольствия хочется!       — Твои разговоры меня не тронут, как и действия, — отозвался Спокойствие. Вытянув руку с браслетом, он тихо шепнул: — Цэррэ!       Украшение вспыхнуло ярко. Мгновение - и перед Спокойствием стоял массивный, крупный белый конь.       — О, так твой ключик жеребчик, — похоть попыталась посмеяться, но от вида столь сильного создания ей становилось не по себе. — На него себя насаживаешь? Член-то, наверное, изо рта вылезает!       — Глупая девчонка, — вздохнул Спокойствие. — Ты была в нескольких шагах от спасения. Но предпочла упасть в пропасть. Я взывал к тебе как мог, но ты оставалась глуха. Цэррэ, — он положил руку на шею коня, — её нужно уничтожить.       — Попробуй, сраный девственник! — прорычала похоть. — Твой год тебя не спасёт!       Спокойствие мягко улыбнулся. Цэррэ — один из двенадцати годов сего мира. Он не был самым сильным среди своих собратьев, но был спокоен. Поэтому они и сошлись характерами.       — Да прибудет с нами Свет, — шепнул Спокойствие, сжимая руку на мече.       Разгорающееся вокруг пламя подстёгивало к действиям. Цэррэ с лёгкостью перемахнул через огонь, не опасаясь, что тот его опалит. Ввиду своих особенностей, он не был воином, но создаваемые им цепи могли удержать почти каждое существо этого мира. Похоть взревела раненым зверем, сколько бы она ни замахивалась на Цэррэ когтями, никак не могла до него достать. Но сбивала её ни какая-то особая сила, а исходящий от животного свет.       Выждав нужное время, спокойствие перепрыгнул через пламя, поморщился от боли, мягко приземлился и хотел было рвануть на помощь другу, но замер. Вокруг тела похоти, спирально уходя ввысь, появились ярко сияющие полосы. Они создавали иллюзию цветка. От похоти мало что осталось. Личина греха распадалась на глазах, а вместе с ней и тело несчастной девчонки, что впустила её в себя.       — Всё так печально, — вздохнул Спокойствие.       — Ничуть, — Цэррэ мотнул головой.       — Тебе их не жаль?       — Они идут на это осознано. Не трать своё сострадание на невежд.       — И милосердие нам чуждо…       — Для греха…       — И Тьмы.       Яркий свет погас. Тело осыпалось в прах, который развеял отсутствующий ветер. Дар затихал. Грех пал. Боевые товарищи и защитники смотрели на тусклый огонёк. Вздохнув, Спокойствие протянул к нему руку, и тот, мигнув более ярко, точно обрадовался, полетел к нему.       — Дать ли второй шанс, — Спокойствие вытянул вторую руку, и огонёк падшей души застыл между ними, — или уничтожить? Грехов было так много. Не счесть. Так юна и так порочна.       — Сотри, — сказал Цэррэ, обращаясь в серебристый дымок и возвращаясь на руку Спокойствие в виде браслета. — Она давно пала.       Прислушиваясь к другу, Спокойствие опустил левую руку. Огонь опасливо опустился на правую и, как только коснулся ладони, вспыхнул и исчез. Этой душе уже никогда не вернуться. Тяжесть грехов оказалась сильнее.       Это правильно.                     Когда я первый раз ощутил подобное. Я не задавал вопросов о своём бывшем. Не спрашивал об отношениях в целом. Мне был дан второй шанс. Новое тело. Очищенные разум и душа. Я взялся за меч. Принял Год. Я стал тем, кто я есть. И хоть я помню нанесённые мне обиды, всё что испытываю, так только спокойствие.              Свет в вагоне мигнул. Люди сидели, занимаясь своими делами. Никто ничего не видел. Только помнили, как парень погнался за девчонкой. Нет… и об этом уже забыли. Не было никакой девчонки, никакого парня. Просто вагон с людьми. Обычное метро. Самый обычный день.       Спокойствие легко улыбнулся, ощущая, как внутри растекается умиротворение. Новый день. И очередной грех. Сквозь расстояние, взгляд Спокойствия столкнулся с другим. Нехорошим. Злым. Улыбка стала шире:       — В тебе грех, а значит, от меня не уйти…