В день лазурной звезды

Разумеется, она даёт ему имя. (Нет, нет, не так; всё начинается не так). Вначале она шепчет неантальцу с нечеловеческими светлыми глазами: — Мы должны бежать. Он пугает её: даже не смотря на то, что он болен, а ртом у него то и дело идёт пена и кровь, он всё равно может разорвать её напополам одним рывком. И притом надо учитывать: все прочие заболевшие уже мертвы или смирно позволяют добить себя людям, а этот всё ещё способен двигаться. Достаточно проворно, чтобы прорваться сквозь оцепление с младенцем за спиной, таща следом Асахон и второго ребёнка. Рагаз. Она помнит имя. Он стоял подле своего вождя во время провальных переговоров. Наверное, он выдающийся воин — других вожди на переговоры не берут. От людей на Белой Горе был Мубэк... Когда-то Асахон думала, что когда вернётся с посольством, у них с Мубэком могло бы быть будущее. Вместо этого она бежит за безумным от болезни и ярости неантальцем, у которого глаза цвета неба поздней весной и кровь такого же оттенка. Должно быть, это даже среди его народа выглядело отталкивающе — всё равно как если бы у человека были красные радужки. Они бегут, оставляя позади смерть и огонь, а когда Асахон падает без сил, неанталец забирает у неё ребёнка и уходит. Она, в общем, даже не удивлена. Асахон приходит в себя на следующее утро. Высоко поднявшееся солнце болезненно режет глаза. Земля качается под ней далеко внизу, а её щека лежит на жёстких, как звериная шерсть, тёмных волосах. Кое-где среди них виднеются выгоревшие на солнце пряди светло-коричневого цвета. Рагаз поправляется. Отлёживается в найденной им пещере, и за это время Асахон успевает привыкнуть к его глазам. В одну из ночей она находит ответ на вопрос, так ли отличается от человеческого в нём всё остальное.

***

Дети неантальцев растут быстро и мало нуждаются в присмотре, но в отличие от спасённых из пылающего Атрада приёмышей, её собственный младенец будет требовать заботы. Асахон думает об этом почти с облегчением. Конечно, ребёнок будет икту, полукровкой, но всё же не столь отчуждённым и самостоятельным, как старшие дети, которые звали её по имени и считали слишком мягкосердечной. Неантальские матери запросто оставляли потомство с отцами или вовсе с чужаками, если это сулило безопасность, но ни одна человеческая мать на такое не способна. Когда начинаются роды, Рагаза нет рядом: всё происходит слишком внезапно и слишком быстро. Асахон едва успевает подстелить чистую ткань, на которую выскальзывает дитя. Следующая волна боли застаёт её врасплох, однако к тому времени, как Рагаз бегом возвращается на крик своего первенца, подле Асахон лежат уже два свёртка. Рука Рагаза благоговейно прикасается к ним по очереди. Второй мальчик почти вдвое меньше крупного, подвижного и напористого брата, и Асахон прижимает его к груди крепче. Рагаз не станет возражать, когда она выберет младшему сыну человеческое имя. Асахон же не будет спускать Ын Сома с рук, так что на первенца у неё просто не останется сил. Она даже позволит Рагазу, следуя неантальскому обычаю, таскать грудного младенца на охоту и вылазки за травами, привязав его к спине. Неантальцы не понимают хрупкости детей, но по крайней мере её первенец окажется достаточно крепким для всего этого (в отличие от её крошечного, уязвимого Ын Сома; из окружающих Асахон неантальцев и полукровок Ын Сом сильнее всех будет нуждаться в ней, а значит, больше прочих будет походить на человека). Но это не значит, что Асахон не будет любить своего старшего сына. Она придумает имя и ему, но для этой истории оно не имеет значения — никто кроме неё никогда не будет называть его так. Рагаз станет обращаться к нему на гортанном языке своего народа, но и это имя не повторят более ничьи уста; всё, что Сайя будет иметь, он получит от Тагона, убийцы, бога, фальшивки. Пройдёт двадцать лет, и один сын Асахон возьмёт в руки нож, а второй станет вплетать в волосы цветы. Но сейчас Асахон лежит в пещере, глядя, как Рагаз впервые прикасается к своим сыновьям — над ней толща камня, своды смыкаются над головой, и ей неоткуда знать, как пылает в небесах лазурная комета.