Sonne

Щербина медленно плёлся в сторону дома, глубоко засунув руки в карманы. Он и личного водителя отпустил, и такси вызывать не стал – ему надо было прогуляться и хорошенько так подумать. Да, он любил свою работу и всякие заграничные командировки, связанные с ней; это было интересно, почётно и неплохо оплачивалось, а Щербина знал, что возможность заработать упускать не стоит – тем более теперь, когда он живёт не один (и неважно, что его любимый мужчина зарабатывал тоже, порадовать его лишний раз чем-нибудь особенным Щербина очень любил). Но одно дело – командировка, когда максимум через неделю ты возвращаешься в привычную, уютную рутину, которую, к тому же, есть с кем разделить. А сегодня ему предложили пост с долгосрочным контрактом в Германии, и Щербина был так ошарашен, что согласился, не подумав. Впрочем, бумаги предстояло подписывать только завтра, так что время отказаться ещё было. И он брёл по темнеющим московским улицам и размышлял. С Валерием Легасовым, профессором из Курчатовского, он познакомился на заседании одной из бесчисленных правительственных комиссий по энергетике. Вопросов на повестке дня было много, Щербина смертельно устал, а приглашённый вздорный учёный начал спорить и доказывать необходимость проведения каких-то там срочных работ и проектов… и всё же, спустя примерно полгода их напряжённого, но плодотворного общения, Борис ни секунды не сомневался, придя первого сентября поздравить Валерия с пятидесятилетием и в качестве подарка преподнеся золотое кольцо и предложение жить вместе. И с тех пор ни разу не пожалел об этом. Прошло уже три года, а им было невероятно хорошо вдвоём, как, наверное, может быть только у людей, встретивших друг друга на закате жизни. Борис был вдовец, Легасов – разведён, оба уже знали, чего хотят от жизни и от отношений. Было в этом нечто таинственно-прекрасное, но Щербина, как человек прагматичный, любил в их отношениях и простые, повседневные вещи: объятия, ужины, тепло и запах любимого, и даже такие смс-ки, одна из которых пришла ему сейчас: «Я в магазине, что взять на ужин – индейку или курицу? =)» Борис умилённо улыбнулся и быстро набрал в ответ: «Индейку. Только не бери к ней тот томатный соус, как в прошлый раз, он был ужасен. Возьми чесночный, я скоро буду». «Не торопись, – тут же прилетел следующий ответ. – Я задержался на работе». Они оба неисправимые трудоголики, с той же дурацкой влюблённой улыбкой подумал Борис, убирая телефон в карман. Хорошо, что никто из его ведомства сейчас Бориса не видит, с таким выражением лица. Валера уже давно стал его светочем, его опорой, так что сложившуюся ситуацию нужно просто обсудить с ним. И потом уже решить, ехать или нет на этот долгосрочный контракт, а Валера обязательно поможет ему принять правильное решение. Успокоившись на этой мысли, Щербина тут же поймал такси и направился домой. *** На душе Бориса было странно, чертовски тоскливо. Вокруг сиял пафосными огнями недавно перестроенный терминал В в Шереметьево, сновали люди, то и дело надоедливо пиликал фальшивый сигнал, предваряющий объявления о регистрации и посадке. Щербина сидел в одной из аэропортовских забегаловок и пил кофе – рейс предстоял ночной, а спать в самолёте он не очень хотел, не тот возраст был уже. Он всё-таки улетал в Германию. В тот вечер он с тяжёлым сердцем рассказал Валере о предложенном контракте. Учёный тогда взял его за руки и, успокаивающе поглаживая выпирающие от возраста венки и костяшки, ласково сказал: – Я знаю, что ты этого хочешь. И я знаю, что ты такой, какой ты есть – политик и карьерист, и я полюбил тебя именно таким. Так что езжай и не переживай – я знаю, что у тебя будет возможность выбираться время от времени в Москву. Может даже необходимость. И я очень рад за тебя. Ты правда этого заслуживаешь. И Борис в ответ крепко обнял Валерия, пообещав себе привозить любимому самые лучшие дорогие подарки, какие только сможет найти в Германии. В тот момент он был счастлив, и назавтра летящим росчерком украсил предложенный контракт, и всё было идеально до того момента, как он оказался в девять вечера на пороге их квартиры с чемоданом. Нехорошее чувство засвербило внутри: он проведёт ночь в аэропорту, в самолёте, в машине по пути в предоставленные ему немецкие апартаменты, вместо того, чтобы сейчас принять тёплую ванну с пеной и лечь на чистые простыни, и заснуть глубоким сном до утра, обнимая любимого мужчину… Но Борис тут же одёрнул себя: слишком он расслабился к семидесяти годам. Раньше вон и летал и ездил и спал, где попало и как попало, особенно после того, как из жизни ушла жена, и ничего, жив, а тут на те, пожил три годика и привык к комфорту и даже некоторой роскоши. Хватит, сказал он себе, но легче от этого не стало. Наоборот, только ухудшилось, когда Валера обнял его за шею на прощание. Щербина впечатал его в стену и целовал так глубоко и долго, что только третий звонок личного водителя заставил его кое-как оторваться от любимых губ. «Не скучай», – сказал ему Легасов на прощание. Это всё усталость, подумал Борис, заказывая второй стакан кислого американо. Конечно, ни один кофе не сравнится с ядрёной смесью робусты и арабики, которую приноровился варить его Валера в турке на плите, никакая кофемашина не смешает так точно, как его неуклюжее рыжее чудо. У него уже седеют виски, а к следующему разу, когда они увидятся, наверняка появятся новые серебристые волоски и морщинки, такие очаровательные и одновременно печальные, говорящие о том, как всё быстротечно в нашей жизни. Борис резко вскинул голову. Они с Валерием оба не мальчики, и неизвестно, когда в следующий раз они действительно смогут увидеться. Германия прекрасна, но чем он там сможет насладиться без любимого? С кем, целуясь и дурачась, будет готовить ужин, кого обнимать за просмотром какого-нибудь дурацкого телешоу? С кем будет гулять по ярко освещённым улицам, восхищаться ландшафтами, обсуждать утреннюю газету? Один? Неужели теперь и правда, на несколько лет вперёд – один?.. Щербина слез с барного стула и решительным шагом направился к лифтам, игнорируя оклики бариста, сварившего ему вторую порцию, игнорируя металлически-холодный женский голос, объявляющий посадку на рейс «Москва – Дюссельдорф» и вереницу людей, устремившихся ему навстречу… всё это внезапно стало абсолютно неважно. Потому что он давно не политик-карьерист. Он уже три года как перестал быть им, но понял это только сейчас. Одной рукой придерживая у бедра сумку с ноутбуком, другой он пытался набрать телефон такси и тогда заметил, что у него дрожат руки. Мозг с трудом фокусировался на реальности – такси будет через десять минут, да, терминал В, спасибо, теперь надо спуститься на первый этаж, и в лифте куча народу с чемоданами… и плевать на чемодан, который уже сдан в багаж и улетит в Дюссельдорф, плевать на пропадающий билет, контракт, неприятности на работе, которые могут за этим последовать, чёрт возьми, он чуть не совершил самую ужасную ошибку в своей жизни. Борис выскочил из здания аэровокзала, слишком душного, слишком ярко освещённого, мечтая оказаться в родной квартире с приглушённым светом торшера, где уже наверняка спит, свернувшись калачиком, и видит третий сон его любимое солнце, его невозможный умник, умеющий быть и упрямым, и покорным, и жёстким, и ласковым, но неизменно самым лучшим для Бориса в любом его проявлении… Такси мчалось сквозь ночь, и водитель с ярко выраженным кавказским акцентом назойливо пытался завести разговор, пока Щербина на него не рыкнул. Возможно, это было крайне невежливо, но Борис сейчас ничего не мог с собой поделать, его трясло как в лихорадке, и никогда ещё путь через ночные Химки не казался ему таким долгим и выматывающим. Хорошо, что в этом такси он был постоянным клиентом и деньги считывались при заказе непосредственно с карты – в таком состоянии он вряд ли смог бы оплатить поездку и не напутать ничего. Он с трудом помнил, как выбрался из машины, поднялся до квартиры и очнулся только тогда, когда повернул ручку двери и из прихожей заметил, что в спальне до сих пор горит свет. Час ночи. Валерка в такое время всегда спит. Скинув обувь, Щербина на цыпочках прошёл к источнику света, даже забыв оставить своё неизменное пальто на вешалке. То, что он увидел, едва не лишило его остатков самообладания. Валера дремал полулёжа, уронив голову на страницы альбома с их совместными фотографиями. Даже в эпоху цифровых носителей они оба, рождённые в Советском Союзе, предпочитали бумажный альбом с его особым запахом фотобумаги и шелестом страниц. Старомодные очки Легасова покосились, пластиковая дужка впилась в веснушчатый висок, а Борис стоял и смотрел на это, пытаясь справиться с перехватывающим дыханием. Валера разглядывал их старые фотографии и заснул… Щербина опустился на колени перед постелью и, обхватив любимого поперёк спины, уткнулся лицом в мягкий живот под фланелевой пижамой. Как он думал, что он бы смог прожить без этого всего? Как он вообще представлял себе жизнь без своего умника? Волна колоссального облегчения затопила Бориса с головой, и дрожь пробежала по всему телу, а тугой комок, засевший в горле ещё с вечера, внезапно растворился и выплеснулся наружу в виде обжигающих глаза слёз. Конечно, от прикосновений и громких рваных вздохов Валера проснулся и потянулся рукой к волосам Щербины. – Боря? Боря, это ты, что ли? – сонно прошептал он, и Борис снова вздрогнул от мысли, что мог лишить себя возможности слышать этот чуть севший со сна, ласковый голос. – Что-то случилось? Рейс отменили? Что-то с самолётом? Ты в порядке, Боря? Щербина только помотал головой и крепче вцепился в пижаму любимого, снова уперевшись лбом в живот. Легасов приподнялся, поправляя очки, и потянул Щербину на себя, заставляя его сесть рядом, но почти сразу снова был опрокинут на постель под натиском отчаянно-нежных, влажных от слёз поцелуев, градом обрушившихся на его лицо и шею. – Я люблю тебя, я тебя люблю, Валерочка, Валера… – хрипло бормотал Борис, не прекращая хаотично зацеловывать всё, что попадалось по пути. – Я тоже люблю тебя, Боря, что происходит? – уже действительно обеспокоенно отозвался Валера. Легасову удалось стащить с полуневменяемого любимого пальто, просто бросив его на пол, и, наконец, уложить его рядом с собой, крепко стиснув в объятиях. Прошло минут десять, прежде чем Щербина подуспокоился, перестал загнанно дышать, смог связно говорить и мыслить, хотя продолжал цепляться за учёного, как младенец за мамочку. – Боря… – Я никуда не поеду, – наконец сказал он, поднимая глаза на Валеру и встречаясь с ним взглядом. – Но ты же так этого хотел! – Я не хотел. Я с самого начала не хотел. И больше никогда не захочу. – Но… почему? Послушай, если какие-то проблемы, ты знаешь, что я всегда… – Потому что там не будет тебя. Повисла пауза. Щербина внимательно всматривался в лицо Валеры, по которому пробежала тень печали. – Боря, я… Я не очень хотел тебя отпускать, но говорил себе, что это эгоистично, и я должен тебя поддержать. Потому что так поступают любящие люди. – На самом деле ты не хотел, чтобы я уезжал? – Я н-не уверен… я был рад, искренне рад за тебя, но… наверное, да, не очень хотел. – Я не уеду. Больше никогда дольше, чем на неделю. Я просто не смогу без тебя. Валера улыбнулся, и эта улыбка была такой ослепительной, такой милой и счастливой, что Борис в очередной раз убедился, что поступил правильно. К чёрту работа, к чёрту красоты Европы и вообще весь белый свет, если Валеры не будет рядом. Он с любовью улыбнулся в ответ, а потом поцеловал эту самую лучшую в мире улыбку. Валера – его дом, Валера – его солнце, его душа и смысл жизни. И он в этом снова в очередной раз убедился, и теперь убедился уже насовсем.