Накануне дня и ночи

Я был болен. Большую часть времени я мог контролировать себя: владеть голосом и телом, но не разумом. Я уверен теперь и сейчас, что никто не догадывался что со мной. Не потому что я хорошо притворялся, вовсе нет. Это чушь. Я действительно был нормальным. Меня даже раздражало то, с какой лёгкостью люди отмахивались от моих странностей. Никто не хотел это выяснить, никто не называл это сумасшествием, хотя по большому счету, то, что я вытворял никто в здравом уме повторить не мог. То было сумасшествием чистой воды. Таким кристально чистым помешательством. Но всем было все равно, потому что я мог … мог, мог обыграть это. И все тут же смеялись, забывали, думали обо мне, вероятно, как о чудаке. А о моих выходках, как о нелепостях, которым если не придать значение вроде бы и вовсе нет их. Даже иногда, мне казалось, как будто моя семья наоборот поощряла всю эту придурь, что жила во мне. Ну да что я все обо этом. По правде, пишу я все эти строки, только оттого, что сподобился сходить к доктору. Настоящему доктору. Не к шарлатану, а к мозгоправу. Хорошему такому, подленькому ловкачу. Я пришел к нему потому что больше не мог терпеть, как вернулся из Швейцарии все думал: а может и вправду лучше руки на себя наложить? Да заранее знал, что никогда не сподоблюсь на это. Вот и пошел к нему. От скуки. Он сказал пишите. Письмо – мышление высокого полета, поможет структурировать ваши мысли. Как будто мне нужно их структурировать, да по мне, так хоть кисель в голове пусть плещется, если это жизни не мешает. Стало быть, я стал писать. Думал, быть может письма, так оказалось, что мне не к кому мне письма то писать. А тут еще он. Почитатель. Петр. Петр был мне приятелем, так, из тех что и прогнать жалко и слушать неохота, короче оттирался он вокруг меня в Швейцарии, вот и сдружились. Я учил водить его машину – и смех и грех. У него в одно ухо влетело, через другое выпорхнуло, как со слабоумным общался. Только он совсем не таков. Я это знаю. Есть у него качество одно пренеприятнейшее: ловко владеет словом, очаровать может любое бесхарактерное существо и вечно норовит в душу залезть. Как-то раз завел он разговор, о чем не припомню, да только я так оттолкнул его, что рассек губы в кровь. Думаете он отстал от меня? Оскорбился? Куда там. Пуще прежнего бегал начал. Даже руку мне исхитрился поцеловать. Он опасен я знаю, да только мне все равно. После возвращение я поселился в доме матери, занял комнату наверху, думал – вот сейчас отдохну, приду в себя, а там и посмотрим. Но и дня без проволочек не прошло. Вчера притащились все: посмотреть на мое возвращение. Поприветствовать, так сказать. Даже Лиза была, моя невеста. Я все смотрел на нее и думал, неужели и вправду любит? Мать была недовольна мною, это мне давно известно. Как и то, что сердцем ее управлять легко. Стоит лишь слово доброе сказать, как она и оттает. На семейном ужине не одно из моих чудачеств не проявилось и поэтому все прошло сносно. Правда потом я долго ходил без сна. Все прислушивался к тишине и никак не мог понять утро на дворе или день. А возможно эта пощечина мне все из головы выбила. Она ко мне летела легко, а обрушилась тяжело. Но я не сержусь. Шатов мне зла никогда не желал, да и быть не может у такого человека как он в сердце зла. А вот Петр… Есть у Шатова сестра. Живет при моей матери. Правая рука ее, помощница, можно и так назвать. Из развлечений любит дерзить мне. Прямо в лицо пакости говорить. Вот давеча, пришла ко мне в комнату, якобы заглянула. Я был тогда в хорошем расположении духа, пригласил ее смотреть на бабочек. Так она присела ко мне на ручку кресла и говорит: «Вы больны, Николай Всеволодович, лечиться вам пора» и была такова, только я ее и видел. Ненавижу. Даже убить ее хотел. Не всерьез, конечно. Так, развлекался, размышлял. Я бы даже мог это сделать. Она внизу спала, комната с балконом. Тихая такая комната, но светлая, с пылинками в солнечном свете по утрам. Я бывал там. Один. Однажды даже задремал на ее постели. Когда глаза открыл, ба, она рядом сидит – на краешке пристроилась и смотрит на меня, будто я превращусь в кого-то, да и упорхну в окно. Только я ни в кого превращаться не собирался, да и не умел. В общем я гляжу на нее, а она на меня. Так и сидели бы до вечера, если мать ее не позвала.