Мемуары Дженни

На фоне играет попса восьмидесятых, затертые Boney M, на такой дискотеке еще твоя мама отрывалась. Дженни морщится едва заметно: так себе обстановка, пошарпанные стулья, помятая публика, душный запах дыма и духов, слепящий стробоскоп. Дженни попала в эту забегаловку как Алиса в кроличью нору — от большого отчаяния. Дженни хочет общения, тепла и ласки, Дженни хочет наконец хоть что-то почувствовать. Например, желание жить. После нескольких шотов виски, Дженни не становится лучшее, веселее и просто удобоваримее, Дженни все так же плохо, Дженни теперь еще и пьяна в дым, и все ведет к тому, что новый день она встретит со свинцовой тяжестью в голове, рвотой и сожалениями. Дженни отмахивается от нескольких предложений познакомиться: ей неприятны все эти люди, они не вызывают желания пойти за ними. Клубная толпа весела и разнузданна, но Дженни бесит пьяный смех, он не вызывает желания присоединиться, и Дженни раздражает громкая музыка, она не отвлекает, а только создает дополнительный шум в голове. Дженни бесят счастливые лица людей, потому что они не имеют на это никакого права: у всех есть проблемы, ведь так? У наряженной молодежи, у престарелых ловеласов, у барыг, у диджея, у барменов, у владельца клуба, у всех. Но всем весело, очень весело всем, кроме Дженни. С каждой минутой Дженни понимает все более явно, что пойти в клуб было очень плохой идеей, ей не легче, ей не хочется выпивки, неловких танцев и тела на одну ночь, Дженни совсем ничего не хочется. Дженни плохо, у Дженни все признаки клинической депрессии, нежелание вставать по утрам, нежелание жить, булимия на фоне расстройства пищевого поведения, отсутствие друзей, страх обращения за помощью, а еще два богатых любовника, крупная сумма на банковском счету и две машины. У Дженни с виду проблем чуть меньше, чем у всех: она прекрасно отражается во всех зеркалах, и знает, какое впечатление производит со стороны. У Дженни приятная внешность, изящная фигура, дорогие шмотки, кожаная сумка и туфли, но Дженни все чаще ловит себя на мысли, что пора бы со всем этим заканчивать. Однажды и насовсем. Дженни становится жалко себя. Настолько сильно, что вроде бы, даже трясутся губы. Дженни пропускает еще один шот, а потом ее склеивает Лалиса. Лалиса вынырнула из толпы, высокая и худая, с короткими темными волосами и в толстовке с мерцающим лого, назвалась по имени, начала разговор совершенно дурацким подкатом, и рассыпалась всеми этими "ты такая красивая". Дженни хотела сказать, что да, такая молодая, такая красивая, но почему так плохо-то все, а вместо этого промолчала. От нее, прямой и строгой, с высокими скулами и стрижкой от лучшего парикмахера Сеула, такого никто не ожидал услышать, и Лалиса в том числе. Дженни разбирает негромкий горький смех — надо же, ее хочет снять нескладная девчонка Лалиса. Лалиса ей улыбается, что-то щебечет, явно хочет дотронуться, тянется пальцами как к открытому огню, но обрывает себя в начале движения, вместо этого теребит край своей юбки, пряди темных волос. Лалиса смотрит на Дженни действительно так, как если бы она была самой красивой, самой чудесной, волшебной, и самой-самой. Дженни хватает сил, на то, чтобы улыбаться Лалисе в ответ. Лалиса напитана алкоголем, молодостью и безрассудностью по самое горлышко, по самые изящные тонкие запястья, по кончики волос и ногтей. Лалису трясет мелкой дрожью от простого желания вверить себя едва знакомой девушке, Лалиса такая пронзительно юная, беззаботная, беспроблемная, что Дженни внутри себя будто бы теплеет и разгорается, как свеча, как тихий огонек, бросающий слабые отсветы по сырым стенам. Дженни внутри себя кивает и на все соглашается, Дженни отбрасывает все сомнения. Они целуются долго и вкусно, Лалиса пахнет пудрой, под пудрой у нее смущенный румянец, на губах ее алкогольное послевкусие. - Поехали, - Лалиса решается и называет нужный адрес. В такси Лалису совсем развозит, она буквально растекается по спинке сиденья, она нежно улыбается Дженни всю дорогу и выглядит не опаснее месячного щенка. Лалиса проводит пальцами по щеке Дженни совсем внезапно, неожиданно, и Дженни смотрит на нее удивленно, но Лалиса только пьяно хихикает, что "у тебя тут глиттер размазался". Дженни не находит никаких слов в ответ. Лалиса живет в странном районе: еще не трущобы, но уже бедность. Низкие, плотно прижавшиеся друг к другу дома и лачуги, связанные-спутанные переходами да лестницами, на голой земле мусор, бумажки, жестянки и крысы. Лалиса ведет Дженни по лестнице за руку, хватка у нее неожиданно крепкая, рассохшиеся деревянные ступени скрипят под ногами забытым звуком из голодного детства. Дженни пытается выкинуть воспоминания из головы, но плохие мысли липучие и вязкие. Дженни вспоминает узкие дороги, нищие кварталы, своры собак, почти постоянный страх. Дженни узнает аккуратно заклеенные цветной бумагой окна, рассохшуюся дверь без номера, усталый всхрип замка. У Дженни сейчас дома пять комнат, не считая гардеробной, и горничная по четвергам. Дженни захлебывается от тихого звонкого ужаса внутри. У Дженни не хватает сил думать о том, что все это — не невесть что, не шок-контент телевизора, не привязчивый кошмар родом из детства, и что Лалиса, молодая симпатичная девочка, — так и живет каждый день, выживает среди грязи и паразитов. Что из хорошего у нее — бесплатный вход в ужасный клуб по четвергам. У Дженни не хватает сил думать о том, что несмотря на то, что она красит веки палетками Диор, а сумочка у нее от Прада, в депрессивном состоянии почему-то она, а не Лалиса. - Что-то не так? - Лалиса улыбчивая и внимательная, она доверчиво жмется к Дженни локтем и бедром, и заглядывает в глаза. Бедность щерится кривозубым ртом из каждой щели Лалисиной квартиры, потому что у бедности нет денег на дантиста. У Лалисы нет денег на новый ковер и покрывало, непроженное сигаретами, у нее есть грязный таз с бельем, есть пятна на стенах и вздувшийся пол, есть тусклая лампочка под потолком, Лалиса замечает взгляд Дженни, и выключает свет. Последнее, что ловит Дженни, перед тем как комнатка погружается в неверную темноту, — то, как Лалиса уязвленно вскидывает подбородок. Лалиса набрасывается на Дженни ураганом шепотных ласковых слов, мелких поцелуев по всему лицу, и теплых маленький ладоней на талии и спине. У Лалисы вкусно пахнут волосы, а кожа на вкус пресная, только вода и мыло. Возбуждение вновь принимает Дженни в свои жаркие объятия, оно разгоняет и горячит кровь, толкает вперед, в руки и губы, в Лалису. Неонового свечения рекламной растяжки за окном хватает для того, чтобы наспех раздеться и дойти до кровати. Дженни берет что дают, Дженни прикусывает шею, оставляя засосы, теребит яркие небольшие соски, Лалиса вздыхает и охает, путается в коротких волосах Дженни. У Лалисы груди-то — четкий первый размер, но это нормально и гармонично, она вся тонкая, несгибаемая и все время натянутая как струна. Дженни ее хочется. Простодушно и пошло, лишь бы утолить голод тела, зацепиться за этот свет, жаркое солнце, горячую сердцевину пламени. У Лалисы бархатные глаза как у лабрадора, она кончает быстро и с тихим вскриком, она отзывчивая и дарит ласки в ответ, ничего не стесняется и отдается с таким яростным напором, искренним желанием любви, что Дженни даже завидно. Похоть бьет в голову похуже виски, все мысли вымывает волной неудовлетворенности и голых инстинктов, Дженни даже умудряется кончить с Лалисой, а наедине с собой давно уже не получалось. Дженни благодарно целует Лалису куда-то между ключиц, и в шею, и в щечку, немножко пухловатую, странно круглую щечку на всем ее очень худом лице. Лалиса уходит в душ, а Дженни лежит под прожженым сигаретами покрывалом, выцепляя детали, раньше скрытые от ее внимания. Дженни хорошо и спокойно, уставшее тело требует сна, и Дженни лениво выхватывает их по одной: щербатая посуда, старые растрепанные книги, повисшая дверца шкафа, за которой что-то блескучее, праздничное. Дженни даже подходит, чтобы рассмотреть ближе. И оно того стоило: это концертные костюмы, слишком красочные, щедро усыпанные пайетками и кристалликами. - Я танцую, - поясняет Лалиса. Дженни закрывает лицо ладонями, сама не замечая своего нервного жеста, Дженни издает невнятный звук, может, плача, а может, смеясь. Танцовщица! Ее красивая худая девочка оказалась танцовщицей из клуба в ярком макияже и вызывающих нарядах. Дженни знает не понаслышке, какой это тяжелый и малооплачиваемый труд, Дженни знает о наружности и изнанке этого напомаженного, но в сущности очень грязного мирка. Дженни знает все о привлекательных танцовщицах, которые почти проститутки, и о хозяевах клуба, которые почти сутенеры. Дженни знает и помнит каждый свой день в роли танцовщицы, Дженни помнит каждый приват, и к сожалению, помнит, что бывает после того, как стихает музыка и завершается танец. Дженни прекрасно знает, какая скользкая та дорожка, по которой она вышла из бедности, Дженни знает, что пусть сейчас она где-то необозримо выше Лалисы, у нее лучше квартира и сытнее кусок, но ей понятно, к сожалению, очень пронзительно ясно, как именно живется этой хрупкой ласковой Лалисе. Дженни не беспристрастная наблюдательница и не зажравшаяся богачка, Дженни такая же: слабая, на все согласная, безвольная и бедная. Дженни вспоминает всех призраков прошлого, все сальные шутки, нежеланные прикосновения, измятые купюры. Деньги не пахнут? Пахнут, да еще как. Спермой богатых иностранцев и парой вынужденных абортов. Слезами матери и нежеланием гробить молодость на одежной фабрике за чашку риса в день. Дженни не выдерживает. У Дженни не хватает сил. Она получила, что хотела: приятное недолгое общение и бурную ночь, но ей только хуже, ей отвратительно, ей муторно и тошнотворно, ей хочется никогда-никогда-никогда больше не поднимать эту тему, не ворошить старого, или потерять память, или потерять самое себя. Лалиса смотрит на нее чересчур понимающе, она ничего не просит, но Дженни торопливо выуживает деньги, оставляет на покрывале. Дверь за Дженни закрывается с недружелюбным хлопком. Через пятнадцать минут такси увозит Дженни в мегаполис, в ее привычную жизнь обласканной любовницы. Дженни оправляется быстро, Дженни делает выводы. Она дочитывает "Мемуары гейши" и записывается к психотерапевту. Невозможно убежать от того, что внутри нас.