623 секунды

— Пистолет, что ты мне дал, не выстрелил. Фёдор поставил чашку на потёртую столешницу. — Конечно не выстрелил, — устало проговорил он, потирая виски. Поздняя ночь уже стала ранним утром и роняла выцветшие холодные лучи сквозь пыльные кухонные занавески. Очередная квартира с почти непрозрачными окнами и свисающими со стен обоями… Она как побитая собака, казалось, была рада ему. Уставшему, худому и бледному, погруженному в свои мысли и почему-то решившему разделить её одиночество. — С чего бы ему стрелять? — спросил он, откидываясь на спинку стула и отпивая из чашки остывший кофе. Его собеседник замешкался. — Зачем ты тогда мне его дал?! — Чтобы ты его взял, — будто сам с собой, невесело усмехнулся Федор, — Я не сумасшедший. Я слышу тебя потому что ты есть, но кто ты? Пустая комната оставила его без ответа. Достоевский закрыл глаза, запрокинув голову. Вот уже несколько месяцев он пытался разобраться со своей больной головой. Всё началось с того, что он стал слышать кашель. В одиночестве, в толпе, на яву и во сне. Не часто, но достаточно, чтобы начать беспокоиться. Федор никому не доверял больше, чем самому себе, но как он мог быть уверен, что не сходит с ума, если единственный, с кем он говорил всё это время — это голос. Голос, последовавший за кашлем спустя какое-то время. Голос был негромким и хриплым, но не старым, нет. Он звучал то в отдалении, то совсем рядом, иногда казалось, что говорят на улице, или, наоборот, в маленькой комнате… Всё равно, где находился в это время сам Фёдор, голос отчётливо врезался в мозг. Фёдор раз за разом прокручивал в памяти обрывки фраз и отдельные слова, сказанные голосом. Он помнил их всё почти дословно, он пытался найти в них какую-то закономерность, понять о чём тот пытался ему сказать. В какой-то момент его осенило — слова эти обращены вовсе не к нему, кто бы их не произносил, он не имел ни малейшего понятия о том, что его слышат и слушают. Было похоже, что Фёдор просто по какой-то причине слышит, как живёт человек, как говорит с кем-то о погоде, о чём-то спрашивает, что-то просит и кашляет. Слова, разговоры — всё это приходило и уходило, но кашель… Кашель оставался всегда. Особенно по ночам. Он сухими колючками рассыпался в темноте вокруг Фёдора, не давая сомкнуть глаз. Холодильник дёрнулся, ударился о стену и загудел. Достоевский открыл глаза и, отыскав в длинном рукаве часы, сфокусировал зрение на циферблате. Через 623 секунды будет пять часов утра. Скоро начнут просыпаться люди, а Фёдор… Позавтракает и ляжет спать. Только не сейчас, сначала нужно вдохнуть немного воздуха, выбраться ненадолго из этого склепа. Зима до сих пор не началась и осень не смогла закончиться. На улице было сыро и очень холодно, но Фёдор был почти благодарен этому холоду: он отрезвлял. Нежное рассветное небо, испещренное чёрными трещинками голых веток… Скоро по нему разольётся бледное золото жидкого солнечного тумана. Полетят птицы, заговорят люди… Фёдор натянул шапку и выдохнул пар в светлое небо, чтобы его не было видно. Он любил гулять медленно, шагая через дворы, мимо крылец чьих-то домов и маленьких магазинчиков. Ему нравилось смотреть, как они просыпаются, открывая окна, как люди открывают глаза, — сонно и неторопливо. Подошвы его ботинок отчётливо хлопали по мокрому асфальту, как робкие аплодисменты. Магазины ещё закрыты, но Достоевский, видимо, выглядит очень голодным… Окошко хлебного ларька открывается перед ним. Теперь нужно скорее возвращаться домой, чтобы горячий ароматный хлеб не успел остыть. Холод хватает за ноги, обжигает лицо, будто не хочет выпускать из объятий. Квартира больше не кажется таким уж склепом. Здесь тепло. Фёдор выплеснул в раковину давно непригодный для питья кофе и налил чистую воду из большой пластиковой бутылки. Привычным движением сунул в чашку железную пружинку кипятильника и уселся на стул задом наперёд, положив подбородок на его спинку. Он в очередной раз прокручивал в голове тот день, когда голос впервые заговорил с ним. Фёдор как на яву слышал это «Добрый день». Тогда он не обратил на это внимания, он был уставшим, впрочем как и всегда, ему не было дела до болтовни голоса. Прошло несколько минут, но попытки поздороваться не прекратились. — Ты… Обращаешься ко мне? — неуверенно спросил Фёдор у пустоты. — Разумеется к вам, ведь здесь больше никого нет, — раздражённо послышалось в ответ. - …Чем могу помочь? — Мне нужен пистолет. У Достоевского был пистолет. Он повсюду носил его с собой вместе с Библией, мохнатой шапкой и кипятильником. Этот, почти старинный, пистолет был дорог Фёдору, но он ни на секунду не задумался, со стуком выкладывая его на стол перед собой. — Такой вас устроит? — Вполне. Достоевский не сводил глаз с оружия, но так и не заметил куда же оно пропало в следующее мгновение. Всё внутри замерло. — Сколько с меня? Фёдор вздрогнул, он уже успел забыть о собеседнике, слишком много мыслей промчалось в его голове за эти пару секунд. — Что? — растерянно переспросил он. — Сколько за пистолет? — напряжённо повторил голос. - … Как ваше имя? Пришла очередь голоса недоуменно замолчать. Фёдор уже решил, что не получит ответа. — Ипполит, — сдавленно прошептал собеседник, тут же задохнувшись приступом сухого, надрывного кашля. Достоевскому было отчего-то больно слышать это. Он и сам не смог бы ответить, если бы кто-то спросил какое дело ему до умирающего Ипполита? Быть может, смерть этого человека, наконец, освободит его самого от постоянных кошмаров и бессонницы. Мысль об этом неприятно царапала сердце. Когда-то Фёдор не был уверен есть ли оно у него вообще… Вода в чашке закипела, её плеск заставил Достоевского вернуться в реальность. Бесцветные комочки сухих листьев окрасили воду приятным зеленоватым цветом. За последние несколько месяцев Фёдор часто пил кофе, но когда не было необходимости бодрствовать, предпочитал чай. В запахе разнотравья ему мерещился покой. Горячий пар обжигал подбородок, но он и не думал отстраняться. Что-то металлическое почти беззвучно опустилась на стол. — Ипполит, — окликнул Фёдор, не оборачиваясь, — тебе известно, что пули не слишком хорошо влияют на мозг? В ответ не раздалось ни звука, но он знал, что за его спиной, на столе лежит пистолет, а значит Ипполит ещё здесь. — Не всё ли равно, — наконец, хмыкнул тот, слова давались ему с трудом из-за ужасной хрипоты. — Юность — время, когда жизнь не стоит даже слез, — невесело усмехнулся Достоевский. Иногда он чувствовал себя древним стариком в этом напрочь оглохшем мире. — Моя жизнь слишком коротка, чтобы иметь хоть какую-нибудь цену. — Ты умираешь, — спокойно подтвердил Фёдор, задумчиво глядя в потолок, - разве это повод... — Жизнь не имеющая смысла — противоестественна, — с жаром перебил его Ипполит, в дрожащем голосе звучала ярость обречённого, — Мне осталось от силы несколько недель. Я… Я больше ни на что не способен, кроме как достойно прекратить всё это! — В твоей жизни гораздо больше смысла, чем в сотнях других. Посмотри на них! Они способны на всё, но не делают ничего. В их долгих жизнях не происходит ничего, а в твоей… Забудь на секунду о том, что будет через несколько недель и взгляни, что происходит сейчас! Кто ты, Ипполит? И кто я? Разве ты до сих пор не понял? Мы — люди из разных вселенных, почему же мы слышим друг-друга?! Фёдор резко замолчал, прерванный срывающимся на хрип смехом Ипполита. — Ты — безумец, — выдохнул он сквозь кашель, — Я знаю этот взгляд, я каждый день вижу его в зеркале… Ипполит говорил что-то ещё, но Фёдор его уже не слышал. — Взгляд? Ты… Видишь меня? — резко перебил он Ипполита. Повисла тишина. Достоевский в напряжении замер посреди комнаты. — Дай мне руку, — сказал он протягивая раскрытую ладонь пустоте перед собой. Фёдор почувствовал, как сомкнулись чужие пальцы на его запястье и едва не отшатнулся от неожиданности. Он ждал недоверия, вопросов, хлопка двери, наконец, но так даже лучше. Если получится… Должно получиться, иначе зачем всё это? Он выдохнул и изо всех сил потянул. Пустота неохотно подалась навстречу и, пока веки его сомкнулись и разомкнулись вновь, в мире Фёдора Достоевского появился Ипполит.