***
В тот злополучный день стояла ужасная духота, и все окна в маленькой, но не тесной гостиной были распахнуты настежь. Едва заметный ветерок колыхал выцветшие от солнца молочные шторы с узором в мелкий коричневый листочек, пахло раскалённым асфальтом, дорожной пылью, свежестью зелени из парка через дорогу и немного — холодной лапшой, которую готовила аджума из 38 квартиры. Восьмилетний Чонгук сидел на полу у низкого бамбукового пошарпанного столика, заваленного стертыми на краях цветастыми учебниками для младших классов, и задумчиво грыз кончик белой автоматической ручки: ему нужно было поскорее закончить задание на лето, потому что уже через пару недель должен был состояться межгородской этап кросса по пересечённой местности, на котором он обязательно победит и получит трёхнедельную путёвку в крутой палаточный лагерь. За окном раздавался шум проезжающих мимо машин, заливистый хохот детей и удары тугого резинового мяча о землю, а в квартире сохранялась абсолютная тишина, прерываемая только отзывающимся на едва доносящийся аппетитный аромат желудком и раздражённым пыхтением мальчика — одна из задачек по математике никак не хотела решаться. Солнце косыми жаркими лучами до того нагревало столешницу, что она жгла ободранную на локтях кожу, поэтому вскоре Чонгук не выдержал и прервался, чтобы взять на кухне стакан воды и посмотреть, что же мама оставила ему на обед, прежде чем вместе с папой уйти на работу. В кухне было чуть прохладнее, нежели в зале, поскольку до этой стороны квартиры солнце ещё не успело добраться. В оцарапанном с боков при переезде бежевом холодильнике, к великому счастью, обнаружилась стеклянная тарелка с парой яичных рулетов и кимбапом с курицей, а на нижней полке лежала двухлитровая бутылка домашнего лимонада с мелким колотым льдом. Мальчик не смог отказать себе в удовольствии чуть дольше нужного подержать дверцу открытой, дабы охладить изнывающее от жары, покрытое потом тело. Кусочки холодного рулета будто бы провалились в бездонную яму, оставив после себя лишь пару крошек на тарелке, зато вкусом кимбапа ребёнок решил насладиться сполна, откусывая маленькими кусочками и запивая морозящим зубы и горло напитком, стоя у покрытого с наружной стороны пылью окна и рассеянно наблюдая за тем, как папа его друга Чжин Ука развешивает на растянутых на столбах верёвках во дворе недавно постиранное постельное бельё. Он часто останавливался, чтобы утереть пот со лба, поправить козырёк своей любимой грязно-белой замызганной бейсболки и отлепить синюю, покрытую тёмными влажными пятнами майку, а после снова наклонялся, дабы взять очередную партию белья из большого бледно-желтого таза. Рядом, на недавно окрашенной в салатовый лавочке, сидела пара бабушек из 45 и 23 квартир. Они бурно обсуждали что-то, возможно, новую нашумевшую дораму, выходящую по вечерам вторника и четверга. Чонгук точно знал, потому что в эти дни его маму было невозможно оторвать от телевизора. Всё протекало мирно и спокойно ровно до того момента, пока где-то со стороны парка не зашуршал невнятно динамик, а потом не взвыла сирена. Не та, что у спецслужб типа скорой помощи или пожарных, но другая — та, о которой им на классных часах рассказывали в школе, предупреждающая о том, что произошло что-то… ужасное. Именно под её раскатистый переливчатый вой всё пошло наперекосяк. Папа Чжин Ука спокойно поставил таз на землю, и свисающий краешек синей ткани с ярко-оранжевыми звёздами увяз в слое земляной пыли. Мужчина запустил руку в глубокий карман растянутых спортивных штанов, доставая старенький телефон-раскладушку, и на полную громкость включил строго вещающее что-то радио. С каждой секундой речи диктора его дотоле спокойное, безмятежное лицо всё больше напрягалось и наполнялось страхом, а сидевшие на лавочке старушки, даже не дослушав, необычайно прытко затрусили к дому, неловко запинаясь по дороге о таз и опрокидывая девственно-чистое бельё прямо в грязь. Папа Чжин Ука же не обратил на это никакого внимания, нелепо заметавшись по площадке и отчаянно зовя исчезнувшего пару минут назад из поля зрения сына. Мальчик, всё это время играющий в мячик где-то за домом, проворно выскочил из-за угла, подбежал к взволнованному отцу и тот, поспешно подхватив его на руки, бросился к лестнице на второй этаж. Со всех внезапно будто оживших квартир послышался гул, отрывистые крики и отчётливый топот множества ног, обращая дом в подобие потревоженного гигантского улья. Чонгук же растерянно замер посреди кухни с куском недожёванного кимбапа во рту, не понимая, что делать: всё, что им рассказывали на уроках, посвящённых непредвиденным ситуациям, он совершенно забыл. Включать ли телевизор, звонить ли родителям, собирать ли какие-то вещи из дома или просто бежать вслед за остальными жильцами дома, что было первым, что вторым, что стоило сделать, а что — нет? Удушающая паника накрыла его с головой, и весь мир будто бы разом погрузился под грязную мутную воду — звуки стали приглушенными, едва слышимыми, а мысли словно увязли в клейстере для папье-маше: густом, затормаживающем, заставляющем глазами вяло водить по обклеенным светло-салатовой керамической плиткой стенам, но так ничего и не предпринимать, глупо растрачивая драгоценные минуты впустую. Пока не раздался спасительный звук, пробившийся сквозь, казалось бы, непроходимую толщу жидкости, одновременно вырывая маленького Чонгука из оцепенения: в старом, чуть заедающем замке трижды провернулся ключ, и в спешке распахнутая железная дверь с грохотом ударилась о стену. Шестнадцатилетний взмокший Сокджин, одетый в короткие джинсовые бриджи с нашивкой альпаки на бедре, серую футболку и пыльно-чёрные кеды, стоял на пороге с огромной тёмно-синей дорожной сумкой в мелко дрожащих руках. В его расширенных карамельных глазах плескался неподдельный ужас, а грудь тяжело вздымалась. Небрежно бросив ношу на пол у порога, он буквально подлетел к Чонгуку, и, схватив его за предплечья, крепко прижал к себе на секунду, а затем энергично потряс, одновременно с этим настойчиво крича: «Вещи! Собирай свои вещи!» Дверца комода скрипнула от приложенной силы, и из нижнего ящика в его опустошённый школьный рюкзак и спортивный тренировочный мешок полетела небольшая сумочка с деньгами и всеми документами, высокий детские носки с Железным Человеком и нижнее бельё, домашняя аптечка, которую попутно сунул туда Сокджин, пять футболок и пара штанов и шорт, кеды и его кроссовки для бега, на предложение оставить которые Чонгук ответил решительным «нет». В конечном итоге молния на заметно распухшем портфеле едва сошлась, верёвочные лямки мешка оказались затянуты до предела, сдерживая рвущиеся наружу вещи, а кнопочный телефон, украшенный переводными татушками из жвачки, был заботливо спрятан в глубокий карман бридж старшего. Наконец, закрыв за собой надсадно закряхтевшую дверь, они аккуратно пристроились в кромку сумасшедшего потока людей, текущего куда-то, куда указывала подоспевшая полиция. И сколько бы Чонгук, крепко вцепившийся и чуть не виснущий на руке идущего рядом Сокджина, не вглядывался в лица, пытаясь отыскать хоть кого-то знакомого, везде видел одно и то же выражение: ужас, отчаяние, страх. Он сам был напуган до чёртиков, хотя и не знал, что происходит, и если бы тёплая и слегка потная ладонь старшего не сжимала столь надёжно его ладошку в ответ, то он бы давно, словно испуганный зверёк, спрятался где-нибудь в укромном месте, известном лишь ему одному. Тогда мальчик ещё не понимал, что именно творится вокруг и куда все так спешно бегут, больно толкая его при этом. Лишь гораздо позже, вновь и вновь прокручивая в голове эти моменты, он с пугающей ясностью осознал, почему его, Сокджина и ещё нескольких детей пара полностью экипированных военных с автоматами на груди, перед этим проверив их документы и назвав имена кому-то по ту сторону связи в их гарнитуре, пропустили в огромное здание администрации района, а вот тех самых болтливых старушек, живущих на четвёртом и втором этажах их дома попросили подождать в стороне, для пущей убедительности погромыхав оружием. Военные не ожидали, что людей окажется настолько много, и придётся выбирать тех, кого пропустят в стремительно заполняющийся первичный бункер, а кого просто оставят на улицах или запустят в обычные, ничем не защищённые подвалы. Оставят мучительно умирать. Тогда никто ничего не понимал, скорее просто надеялись на чудо или на то, что это окажется лишь ложная тревога, учения, не более. Никто до конца не верил, не хотел верить, пока несколько тех самых военных с грохотом и усилием не закрыли за собой герметичные толстые металлические двери, отсекая холодным непроницаемым занавесом едва освещаемое, погружённое в почти кромешную тьму помещение от остального мира. Пока земля не начала оглушительно сотрясаться, потолок — зловеще скрипеть бетонными плитами и осыпаться мелкой пылью, а несколько и без того тусклых лампочек — то тухнуть, то вновь высвечивать отдельные заплаканные лица, охваченные первобытным ужасом, трясущиеся руки, сложенные в молитвенном жесте, бледные губы, спешно взывающие к Божественной милости шёпотом. Какофонический звон тысяч разномастных голосов отражался от замкнутых огромной коробкой стен, превращаясь в леденящий душу гул, ещё долго потом, гораздо позже, преследующий Чонгука в кошмарах. Тогда же он, бьющийся в истерике, лишь крепче вцепился в Сокджина, как в последний оплот надёжности, единственного знакомого и родного человека здесь, сидя на его скрещённых ногах, спрятал лицо в его худом юношеском плече, вжимаясь всё сильнее, хныча и шёпотом зовя родителей, постепенно успокоившись под тихий шёпот, лёгкие поцелуи в макушку и умиротворяющие поглаживания по спине. То ли заснувший, то ли свалившийся в обморок, Чонгук совсем не заметил крупной дрожи, которая пробивала старшего с каждой секундой всё сильнее, не заметил с силой, до крови, закушенной губы, не заметил падающих на спину капель, которые впитывались в тонкую ткань цветастой футболки, прилепляя её к загорелой мальчишеской коже.***
Даже спустя много лет после Катастрофы давно выросший Чонгук всё ещё тихо мечтал о том, чтобы, закрыв глаза, услышать счастливый заразительный смех мамы и папы, видящих его первую отметку в дневнике, а не о звенящей на километры вокруг, играющей на натянутых струнах его нервов тишине, прерывающейся восторженным чуть басовитым восклицанием в ухо по встроенной в костюм гарнитуре: — Чонгукки, ты только посмотри, что я нашёл!!! Ах, нет, как же он мог забыть. Всё-таки у Чонгука есть одна мечта, самая-самая заветная, об исполнении которой он исправно молился каждый вечер перед тем, как лечь спать в свою привычную, впивающуюся в рёбра тугими пружинами даже сквозь худой матрас холодную металлическую койку: «Боже, если ты действительно есть, то я прошу тебя только об одном. Прошу, пусть я закрою сейчас глаза, а открыв их, получу…» — Ну ЧонгуууууууууууууууУуууУууууукки!!! — плаксиво, с удивительными вокальными переливами, визжало из наушника, разрывая барабанную перепонку. «…нового напарника. Неужели я так много прошу?» Парень торопливо осмотрелся, прикидывая, куда мог исчезнуть этот выродок Сатаны, и, как, впрочем, и везде, увидел кругом одни оплавленные развалины некогда шумных и населённых людьми районов. Кучи осколков стекла, растёкшиеся и застывшие бесформенной лужей пластиковые рамы, глубокие ямы в асфальте, даже целые стены и крыши валялись на выжженной дочерна изменившимся Солнцем земле, создавая те самые пейзажи из многочисленных фильмов и игр про Апокалипсис, которые так любил смотреть и в которые так любил играть шестнадцатилетний Сокджин: неповторимые, завораживающе прекрасные в своей цепенящей ужасом опустошённости. Чонгук наконец определил местоположение напарника при помощи маленькой цифровой наладонной карты и уверенно двинулся к нему, переваливаясь, словно беременная медведица, через пару обломков бетонных плит, медленно лавируя меж кусками торчащей арматуры и матерясь так, что мог живо представить, как на это отреагировал бы Джин. Он бы наверняка схватился за сердце, говоря, что негодяй задел его тонкую душевную организацию, и что его собственный ребёнок не может так неприлично выражаться. «Собственный ребёнок» на это бы лишь закатил глаза и паскудно оскалился, тут же получив от родителя «исцеляющий от подобных непотребств» подзатыльник. Парень шустро (настолько, насколько позволял это сделать костюм) взобрался на лежащий на небольшом холмике асфальтного крошева оцинкованный забор, прошуршал шипованными подошвами по листу железа и недовольно цыкнул про себя на выбранный им излишне шумный путь, а затем тяжело съехал, собирая у ног валик из почвы, по обрывистому землистому краю в глубокий котлован, из которого и доносился голос его проклятья, его личного филиала Ада на Земле: с индивидуально повышенной температурой воды в дерьмовом котле, коптящим дряхлыми дровами и воняющим горелыми жуками кострищем и персональным чёртом, тыкающим ржавыми вилами с тупыми зубцами в его девственную голую задницу. Он мог бы даже сказать, что вполне себе привлекательным чёртом, если бы не одно но. Тэхён с головы до ног был обёрнут в не менее уродливый, чем у него самого, защитный костюм, с не менее отталкивающе выглядящей фильтрующей маской на лице, что, однако, не мешало поганцу, словно угорелому кролику, каждый чёртов раз при вылазке ускакивать в такие дремучие ебеня, что раздражённо скрипящему зубами Чонгуку приходилось выискивать его по координатам маячка, спрятанного в задней части фильтрующей маски. Впрочем, как и в этот раз, благо, с момента выхода из бункера они продвинулись всего на пару десятков километров, не больше, и отыскать гиперактивного напарника среди куч мусора не составило труда. Каждый чёртов раз Тэхён опрометчиво срывался с места, видя где-то на горизонте очередную глупость, мчался к ней, забывая обо всём на свете: и о правилах нахождения на поверхности, и о безопасности, и о Чонгуке, и о том, что каждая подобная его выходка обязательно заканчивалась каким-нибудь непроходимым дерьмом, из которого они чудом выбирались живыми, а Намджун, как старший в их Секторе не по возрасту, но по разуму, неизменно проводил после долгие, нудные, скучные, обременительные, утомительные лекции на тему их безалаберного отношения к собственным жизням. Чонгук, к примеру, ооооочень дорожил своей, ведь, фактически, это единственный подарок, что остался у него от наверняка уже одиннадцать лет как погибших родителей. Он никогда не верил в те бредни, которые ему пытался втереть Сокджин: что их родители точно живы, просто так получилось, что их распределили в другой Сектор. Давно уже смирился с тем, что, вероятнее всего, они погибли ещё при Первой Волне Выброса, и принял то, что отныне его семья — те люди, с которыми он делит Отсек. Чонгук оооочень любил соблюдать правила и быть осторожным, но его напарник — Тэхён. Тэхён и осторожность — что вода и вылитое в неё масло: всегда где-то рядом, но недостаточно, чтобы она проникла в его существо, заставляя быть более предусмотрительным. Чонгук ооооооочень хотел другого напарника, но, увы, в их секторе смогли создать всего две пары исследователей: собственно, они сами, и Хосок с Мичжин, у которых такой жутко страстный love/hate, что в пору ушами краснеть, слушая их «ругань» по ночам где-нибудь в коридоре у спального отсека. Так что никто (разве что какой умалишённый типа Тэхёна) не осмелился бы лезть в их отношения, не говоря уж о расформировании их пары. Но, если честно, Чонгук втайне, где-то в глубине души, чем-то очень злым надеялся, что когда-нибудь с одной из вылазок кто-то, неважно, кто, вернётся в скорбном одиночестве и, притворно рыдая, расскажет о безвременно ушедшем напарнике, павшем в неравном бою с Тварью, а на самом деле лежащем где-то среди обломков домов, стукнутый по голове чем-нибудь тяжёлым. Тогда, возможно, у него хотя бы появился бы шанс. А пока оставалось лишь молиться Богу перед сном и с усталыми вздохами смотреть на то, как Тэхён устроился своим большим (исключительно из-за размеров костюма) шуршащим (по той же причине) задом на крохотном, всего пару метров в диаметре, удивительно зелёном в силу особенно сильного излучения в этом районе пятачке сорной травы и мелких, но густо цветущих ромашек. Он ловко, что удивительно, учитывая толщину рукавиц, переплетал между собой жёсткие стебельки, перемежая их с небольшими продолговатыми листиками, и увлечённо пыхтел и кряхтел в микрофон, чуть не оглушая очень недовольного, уже почти вскипающего Чонгука. Прошло всего три минуты, и вот на туго затянутой в капюшон голове Тэхёна красовался ромашковый венок, на лице, наверняка (Чонгук не видел, но точно знал), довольная белозубая лыба от уха до уха, а в бессловно протянутой руке — симпатичный букетик из нескольких самых крупных цветов. Преувеличенно интимный шёпот Тэхёна звучал так, словно тот стоял очень близко, и в какой-то момент Чонгуку даже показалось, что он ощущает тёплое дыхание на своей шее: — Скромный букет для самого красивого цветка на этой планете. Вот и ещё одна причина, по которой Чонгуку просто необходимо было сменить напарника. Тэхён, изначально особняком держащийся рядом с Чимином — ещё одним парнем из их Отсека и, по совместительству, являющимся соседом Чонгука по кровати (его койка расположена сверху), несколько месяцев назад внезапно стал откровенно клеиться к Чонгуку, уделяя ему нелепые и неказистые, но всё же знаки внимания. Парень тогда не воспринял это всерьёз, считая всё шуткой и баловством, попыткой разбавить напряжённую атмосферу последних недель, и даже подыгрывал, когда было настроение, пока однажды Тэхён не попытался прижать его к холодной бетонной стене коридора между столовой и жилым крылом с недвусмысленным намерением поцеловать. Прямо в губы. Очень… по-взрослому. Ещё одна причина, почему стоило бы сменить напарника. Чонгук ни в коем случае не был против того, что ориентация Тэхёна голубее того самого неба, на которое он столь сильно мечтал посмотреть. Странно вообще быть против таких отношений, когда на Поверхности сплошь Апокалипсис и мутировавшие от испарений и ядовитого света монстры, а в Секторе кругом милующиеся несмотря на всё это парочки. Просто его коробило даже от одной мысли о том, что он, скорее всего, никогда не сможет ответить взаимностью, тем самым раня близкого человека, в буквальном смысле прикрывающего его спину. Слишком уж он боялся глубокой привязанности в мире, где каждый миг — ожесточённые бои со Смертью в попытке отвоевать хотя бы ещё один ничтожный день жизни. Тэхён, он не в силах этого отрицать, нравился ему. Как личность, как напарник, как друг. Но не как возлюбленный или потенциальный партнёр в постели. Поэтому Чонгук лишь закатил глаза и раздражённо отпихнул от себя протянутую руку, выбивая из неё милый в своей скромности, а от того ещё более болезненно сжимающий сердце букетик. Мысленно посчитал до десяти и обратно, глубоко вдохнул, закусывая треснувшую от сухости губу, слизнул выступившую капельку солоноватой крови, ощущая на языке её металлический привкус, и прямо-таки увидел разочарованную, но всё равно мягкую и успокаивающую, такую красивую улыбку Тэхёна, какую он показывал каждый раз, получая неизменный отказ. Как хорошо, что за фильтрующей маской совершенно не видно лиц. Чонгук стиснул зубы, отвернулся и твёрдым шагом направился к одному из удобно торчащих обломков, пиная попадающиеся под ноги камешки и куски древесины, наплевав на все меры безопасности, особенно про пункт «о соблюдении тишины». Настроение скатилось куда-то за отметку «совершенное говно», он устал, потому что костюм, усовершенствованный их гениальной командой учёных, вообще-то, не пушинка, и даже по ровной поверхности передвигаться в нём сложновато, не говоря уж о развалинах города, за чертой которого устроено их убежище. Ухабы, ямы, провалы в дороге, поваленные электрические и телефонные столбы, чудом сохранившиеся, но всё равно полуразрушенные дома, и кругом один серый бетон с опасно торчащей концами арматурой. И небо, заволоченное монохромными густыми тучами, отчего за пределами бункера всегда зловеще, темно и промозгло. Чонгук проверил на надёжность свою импровизированную скамейку, что есть сил давя на неё руками, и чуть подпрыгнул, усаживаясь на холодящий кожу даже сквозь толстый костюм бетон, повернувшись, наконец, к Тэхёну лицом. Тот сидел со скрещенными ногами прямо на траве, опустив голову, и ковырял обёрнутым в плотную перчатку пальцем рыхлую суховатую землю. Чуть нервно выдергивал кустики зелени, поддевая их из-под земли ладонью, а когда венок, не удержавшись на гладком капюшоне, сполз вниз, закрыв одну из линз маски, раздражённо отбросил его в сторону, закидывая в щель между нагромождёнными друг на друга бывшими стенами чьих-то домов. У Чонгука болезненно защемило его сердобольное сердце, и в какой-то момент он, морщась от пощипывающей ранки, разомкнул губы, собираясь попросить прощения, пока Тэхён не ухватился за один из стеблей многочисленных ромашек и не дернул его, намереваясь, видимо, вырвать несчастную ромашку с корнем. Он тянул и тянул, стебель всё не кончался, а шокирующе укладывался гибким шлангом у Тэхёна в ногах, и они оба, замерев, ошалело смотрели на это явление, пока нахмуренного Чонгука внезапно не прошибло с головы до пят осознанием и холодным потом. — Рядовой Ким Тэхён! — гаркнул что есть мочи в гарнитуру, громко дыша от резко подскочившего пульса. Тэхён остолбенел мгновенно, медленно повернулся и недоумевающе наклонил голову, наблюдая за тем, как Чонгук, бубнящий под нос очередную порцию ругательств, которые не следовало знать девятнадцатилетнему, судорожно бил себя по всем располагающимся на костюме зажимам и отсекам для оружия, напрягся внутренне, замечая, как того потряхивало, и как слова становились всё грязнее с каждым проверенным карманом. — Слушай меня внимательно, Тэхён, и не пререкайся, понял? — наконец, обронил Чонгук совершенно спокойным, противоречащим его состоянию голосом. — Сейчас ты медленно, слышишь? Медленно встаёшь, не отпуская эту штуку из своих рук, понял? Давай, ты справишься. Тэхён, словно заколдованная дудкой заклинателя змея, подчинился железной уверенности в голосе парня, и сначала аккуратно встал на колени, не выпуская из рук странный пугающий цветок, а затем уже медленно поднялся полностью, в то время как ромашка всё продолжала тянуться из-под земли гибким шлангом. — Ты молодец, — похвалил Чонгук таким тоном, словно успокаивал находящегося на вот-вот взорвущейся мине человека, от чего Тэхёну всё больше становилось не по себе. Он смотрел на ромашку, на чуть наклонившегося в его сторону, находящегося в боевой стойке напарника, снова на мутировавшую ромашку, и, наконец, до него тоже дошло. Парень распахнул глаза в неприкрытом ужасе и ничего не смог с собой сделать, когда из его рта вырвался громкий прерывистый вздох. Весь мир за пределами этой уже не такой привлекательной поляны будто обволокла густая тьма, и всё, что Тэхён видел перед собой, — крепкую фигуру вынужденного стремильно стать взрослым отважного мальчишки, слышал только своё неровное испуганное дыхание и его голос — такой мягкий, окружающий будто бы со всех сторон, успокаивающий: — Всё будет хорошо, слышишь меня, ТэТэ? — и сжавшему губы от досады Тэхёну захотелось плакать навзрыд, потому что это ласковое прозвище он хотел бы услышать явно не в такой ситуации. — Всё будет хорошо. Как только я досчитаю до десяти, ты отбросишь то, что держишь в руках, как можно дальше, и бежишь отсюда, не оглядываясь, понял меня? Тэхён не согласен, о чём тут же сообщил, усиленно мотая головой. Он, вообще-то, старше, и кашу заварил тоже он, поэтому с чего бы это ему нужно бежать? Он разберётся со всем, ведь это его вина, так с чего бы ему перекладывать её на чужие, хоть и широкие, но хрупкие плечи и спасать свой зад, трусливо поджав хвост? Но Чонгук мог говорить столь уверенно и твёрдо лишь по одной причине: он знал, что Тэхён подчинится, несмотря ни на что. Не потому, что тот ниже по званию, не потому, что в их паре, как ни странно, младший — глава, а потому что это его слова. Что бы Чонгук не сказал, Тэхён выполнит это беспрекословно, сколь долго бы не противился этому. Поэтому, когда оцепенение и повисшая тишина разрушилась прозвучавшим, словно приговор, «десять», Тэхён, зная, что под маской всё равно не видно, скуксился, удерживая солёную влагу в уголках глаз, бросил эту чёртову ромашку куда-то за пределы завала и побежал, на ходу запрыгивая на первую выступающую из обрывистого бока ямы плиту, хватаясь за выступающие края соскальзывающими перчатками, чертыхаясь и взбираясь наверх настолько быстро, насколько вообще позволяла физическая подготовка и тянущие вниз семь килограммов защиты и фильтров, обмирая от прозвучавшего за спиной шипения Твари. Чонгук, внутренне приготовившийся к, вероятнее всего, сразу обрёченному на поражение отчаянному бою, зажал в рукавицах на вспотевших руках пять по счастливой случайности забытых в одном из задних карманов метательных ножей и проклял свою безответственность, благодаря которой не захватил хотя бы какой-нибудь, даже самый плохенький, но пистолет, и забывчивость, потому что для кого Намджун не раз и не два повторял, что у Тварей слишком хорошо развито обоняние, и даже при небольшой ране они способны учуять кровь за многие километры. Чонгук дышал медленно и глубоко, стараясь унять учащённое сердцебиение, и облегчённо выдохнул, видя боковым зрением, как спина неуклюже взбирающегося Тэхёна скрылась за пределами ямы, позволив себе на секунду беспечно прикрыть глаза. Прямо перед ним извивался и подпрыгивал, как минимум, восьмиметровый экземпляр взрослого и весьма токсичного Кэмезавра: помеси дождевого червя, крота и улитки с элегантным кокетливым штрихом в виде расположенных по бокам туловища лепестков ромашки размером с ладонь взрослого человека и громадных, раздувающихся в ярости и предвкушении обеда ноздрей. Безглазая, покрытая слизью голова обнажила пасть с четырьмя рядами острых и мелких зубов в приветливом оскале, из которой настолько несло гнилью, что, будь фильтры хоть стаступенчатыми, не смогли бы нейтрализовать эту мерзкую вонь. Чонгука всего колотило от ужаса, голова начинала кружиться от частых и глубоких вдохов, а от вида и смрада чудища к горлу подступило отвратительное чувство желчи. Инстинкт самосохранения истерично верещал о том, что геройства можно оставить кому-нибудь другому, а ему следовало бы бежать, но вот оставшимся спокойным умом парень понимал, что он не спасётся бегством, даже если найдёт (что очень маловероятно) всё ещё работающую машину. Тело Твари начало скручиваться в пружину, очевидно, готовясь к броску, из разинутой пасти на покрытую травой землю капала токсичная слюна, под действием которой зелень тут же почернела и съёжилась, а Чонгук обречённо подумал о том, что же, блядь, в его жизни пошло не так, ведь это должна была быть обычная вылазка по разведыванию обстановки, а район — свободен от подобных монстров. Единственное, что, пожалуй, утешало — то, что Тэхён останется цел и невредим, и Чонгук хотя бы таким нелепым способом искупил вину за все те грубости, что наговорил, пытаясь оттолкнуть, не отказывая напрямую. Тварь зловеще прошипела, предупреждая жертву, и сделала резкий рывок в сторону парня, но тот, больно ударившись спиной и неуклюже откатившись по земле в сторону, не только успел чудом уклониться от пронёсшихся в паре сантиметров от его головы зубов, но и засадить один из ножей куда-то в голову чудовища. Оно замотало туловищем из стороны в сторону, сдирая грубой щетиной дёрн, кинулось опрометчиво в сторону, ударяясь об обломки бетона, будто бы оскорблённо прохрипело от боли, когда ещё одно из зазубренных и идеально заточенных лезвий попало в область лба. Затрещало, словно гремучая змея, своими ромашковыми лепестками вдоль хребта, и начало подниматься на хвост, судорожно прижимая голову к туловищу, будто пытаясь что-то проглотить. Уже вскочивший на ноги, запыхавшийся от приложенных усилий и зашкаливающего в крови адреналина Чонгук с леденящим душу ужасом осознал, что Тварь собирается прыснуть ядом, настолько токсичным, что при прямом попадании от него не останется ничего уже через секунд пятнадцать. Как с обречённой ясностью осознал и то, что ни укрыться, ни хотя бы выбраться из котлована он уже не успевал, потому просто с каким-то спокойным смирением застыл на месте и отрешённо наблюдал за тем, как голова Кэмезавра всё больше раздувается от накапливающейся слюны, думая, что это место станет не такой уж и плохой могилкой, вон, даже цветы… Были. Подумал, что прожил не такую уж и плохую, хоть и достаточно короткую, жизнь, сожалел, что не попрощался с вечно язвящим из-за недосыпа Чимином, переругивающимися, но вечно позитивными и смешливыми Хосоком и Мичжин, иногда нудным, но таким добрым и мудрым Намджуном, хмурым и нелюдимым Юнги, с заботливым и крикливым Сокджином, который для него почти что родитель. Чудище весьма активно продолжало копить яд, и в какой-то момент парню показалось, что оно похрюкивает будто от удовольствия, а противная морда выглядит донельзя довольной. Похоже, для тварюги этот бой, несмотря на торчащие из её башки ножи и сочащиеся тёмной жижей раны, не более чем редкое, но увлекательное развлечение: в конце концов, не каждый день увидишь, как от мелкого забавно прыгающего человечка не останется даже горстки пыли. Чонгук безмолвно смотрел прямо на неё, ощущая, как противно ныла отбитая поясница, и раздражённо провёл по ранке языком, в который раз проклиная свои вечно трескающиеся губы. Хмыкнул тихо, насмехаясь над тем, насколько абсурдно выглядели лепестки милых ромашек на этом отвратительном теле, и над тем, как сам своей неосторожностью и небрежностью сейчас отправит себя на тот свет. Пока тварь только готовилась к финальной атаке и почти не двигалась, лишь изредка предупреждающе шумя подвижными лепестками и раздувая ноздри, Чонгук безуспешно пытался вспомнить хотя бы одно слабое место Кэмезавра, выявленное путём многих жертв, проб и ошибок других исследователей. Оставшиеся ножи судорожно сжаты в трясущихся от страха ладонях, ноги готовы в любой момент отпружить по мягкой почве, унося владельца в сторону, а драгоценные секунды вновь, как и одинадцать лет назад, бесполезно утекали сквозь пальцы, приводя в отчаяние. Чонгук будет скучать по ним всем — обитателям их маленького, по-домашнему уютного Отсека, но в особенности он будет тосковать по своему, очень надеялся, спасшемуся напарнику. Надёжному, хоть и дурашливому, милому, хоть и назойливому, самому лучшему, что мог ему достаться, напарнику. Напарнику, другу, человеку… Теперь, когда смерть дышала не в затылок, а собиралась харкнуть слюной прямо в лицо, он как никогда жалел о том, что больше не заметит на себе пристальный, наполненный томной нежностью взгляд больших, безумно красивых глаз, в радужках которых тягуче плывёт горячий шоколад, никогда не увидит смущённо опущенных ресниц, когда они внезапно столкнутся в туалете, никогда не ощутит на волосах бережных, едва заметных прикосновений длинных изящных пальцев с аккуратными короткими ногтями, никогда не услышит ласкающий слух бархатный голос, произносящий… — Придурок, какого ж хуя ты просто стоишь там?! Помереть собрался?! Голос отчётливо кричал не в голове, но прямо в ухо, и Чонгук шокировано распахнул не пойми когда успевшие закрыться глаза как раз в тот момент, когда импровизированное копьё из куска чуть ржавой арматуры, пролетев несколько метров по кривой дуге, острым концом беспощадно пробило сквозь виски голову Твари насквозь, разбрызгивая кругом бурую кровь, и успел отпрыгнуть к противоположному краю ямы как раз в тот момент, когда она вместе с льющимся из неё маленькими порциями ядом свалилась на то место, где парень был секундой назад. Во время приземления шея по инерции откинулась в сторону, и Чонгук весьма неприятно приложился о гладкую поверхность камня до невыносимо громкого звона в ушах. Руки в шуршащем толстом костюме схватили его, дезориентированного и слегка контуженного, подмышки, с усилием и с громкими, но словно сквозь толщу воды слышимыми матами, потянули вверх, пока оглушённый Чонгук рассеянно смотрел на уже труп шипящего и разъедающегося собственным зеленоватым ядом чудовища, на тускло поблёскивающие лезвиями выпавшие из ладоней ножи, до конца не осознавая, что всё кончено. Монстр мёртв, а он, что очень странно при изначально неравной расстановке сил, и явно не в его пользу, жив. И это удивительно. Постепенно, очень медленно, к нему возвращалось ощущение реальности, и парень почувствовал все прелести своего последнего не совсем удачного рывка. Похоже, вывихнутую лодыжку било тупой пульсирующей болью, не до конца отошедшая от удара о бетон голова остаточно звенела и кружилась, будто её обладатель кучу раз подряд прокатился на карусели. Идущий от камней и земли холод заставлял находящиеся на них колени ныть, но самое главное и приятное ощущение дошло до него позже. Как только юноша более или менее пришёл в себя и осознал, где находится, то сразу почувствовал, как крепко его обнимали за шею, и как по телу привычно пробежали мурашки от звучащего в наушнике торопливого шепота: — Боже, я так боялся, что не успею. Прости, прости, прости меня, что сбежал, ничего не объяснив. Просто я подумал… Внезапная мысль озарила Чонгука, подобно тому, как после удара яблоком на Ньютона снизошло озарение, он резко вырывался из уютных успокаивающих объятий только для того, чтобы тщательно осмотреть напарника и тревожно спросить: — Ты не ранен? Нигде не болит? — А затем сорваться на раздражённый повышенный тон. — Я ведь сказал тебе сразу бежать, чего ты вернулся, дубина?! Тэхён замер на пару секунд, ошарашенный подобным финтом, а потом, рвано вздохнув, что есть силы ударил парня в обёрнутое уймой слоёв ткани плечо, гнусаво шипя в динамик: — Твою задницу вернулся спасать, придуууурок! Или так хотелось получить смертельный поцелуй той красотки?! Ну и вали тогда, кому ты нужен! Тэхён собирался вскочить было на ноги, но не успел, поскольку стонущий от усилившейся боли в лодыжке Чонгук крепко схватил его за предплечье, мягко утягивая назад, к себе в объятия. ТэТэ здесь, рядом — живой, тёплый, надувшийся правда, но оба знают, что ненадолго. Чонгук облегчённо и неверяще улыбался, прикрывая глаза, прижал сильно дрожащего, и, судя по задушенным, тщетно скрываемым всхлипам, плачущего Тэхёна, понимая, что и его сейчас колотило ничуть не меньше, потёрся о его упрятанную в шуршащий капюшон голову своей и хрипло ответил: — Прости, прости. Всё теперь в порядке. Мы в порядке, благодаря тебе. Ты спас нас. Не плачь. Давай немного отдохнём и вернёмся, ладно? Сокджин отпинает меня по всем новым синякам, а тебя, как обычно, напоит какой-нибудь вкусной бурдой с кухни. Тэхён несколько раз утвердительно кивнул, усмехнувшись, но всё равно продолжил назло громко хлюпать в ухо, уткнувшись маской в его плечо. Чонгук засмеялся облегчённо, чувствуя, как и из его глаз начали предательски вытекать слёзы, укусил виноватую во всех их бедах лопнувшую, уже затянувшуюся корочкой губу. Прижал напарника теснее, успокаивающе гладя по голове, и громко прерывисто выдохнул, глядя на всё также затянутое свинцовыми тучами небо. Ещё один чудом вырванный из жадных лап Смерти день. Кто знает, возможно, теперь он не будет молить Бога о новом напарнике, и его проклятье неожиданно даже стало благословением?