Танцуя

— Ещё виски, сэр? — устало-вежливо поинтересовался хмурого вида бармен за стойкой, пожалуй, лет на пять старше его самого. — Спасибо, нет. Возможно, чуть позже. — Бармен кивнул, и Гарри, встретив его равнодушный взгляд, смутился. Вот странно. Человек может пройти сквозь лишения, потери, горе, преодолеть чудовищ — реальных или же порожденных собственным сознанием, но в душе так и остаться неуверенным в себе одиннадцатилетним мальчиком из чулана под лестницей, стесняющимся до невозможности, стоит взрослым заговорить с ним на равных. Брюнет еле слышно хмыкнул, вторя своим мыслям, и отвернулся от стойки, обратив взгляд на танцпол. Воздух этого маггловского клуба в Сохо был наполнен безудержным весельем, беззаботностью и свободой. Так почему бы ему не подняться сейчас, залихватски расправив плечи, и не присоединиться к этим дрожащим в едином ритме жизни существам из мира, существующего прямо параллельно его? Прошло уже больше года как каждая частица покорёженной души Воландеморта обратилась в ничто, равно как и его бренное тело. Герой этой войны хотел бы иметь возможность сказать, что на этом битвы за существование прекратились, но это было бы лишь полуправдой. Нет, напротив. Они, те, которые сражались за «мирное небо над головами», наконец его заполучив, теперь боролись с самими собой, каждый день, ежечасно. Чтобы просто жить, как ни в чём не бывало, ведь время лечит, Гарри. Чтобы учиться или работать, пожимать руки случайным прохожим, которых не было с тобой в разрушенном храме знаний в тот роковой день, нарочито не замечать отсутствующего уха Джорджа, покупать парадную мантию перед очередным благотворительным балом в Министерстве, смотреть в глаза Андромеде и маленькому Теду — прямо, Гарри, все мы кого-то потеряли, целовать яркие цветом молодости губы Джинни Уизли, смотреть в глаза матери Фреда — Гарри, прекрати отводить взгляд, это нелепо. Словно кто-то сказал ему, что, отыграв свою роль, он получил тайм-аут на свою жизнь, и краски поблекли, и внутренний голос приобрёл глухое эхо, и больше ничто не имело смысла. Ему, правда-правда, ничего не хотелось. Закончить школу — Герои не сидят за партами. Стать аврором — навоевался. Жениться на дочери Молли — ну, это да, в новом мире ему нужно быть образцом, так что, конечно, необходимо всех сделать счастливыми, но всё-таки сложно так скоро из чёрной робы переодеться в белую парчу, золочёную по краям. Да и вообще, просыпаться по утрам — зачем, кому это надо, всё, что мог, он для этого мира уже сделал, пусть и не без роковых ошибок. Его, конечно, можно было понять, ведь не каждому дано прожить целую жизнь до своего восемнадцатилетия. И сейчас, когда её кульминация уже отгремела свои фанфары, Гарри с горечью осознавал, что его — просто Гарри — в сюжете этой повести как бы и не было. Он сросся с лейблом, ядом пронизавшим всё его существо и вытатуированным изогнутой линией на лбу, а ему самому осталась наполненная вакуумом пиала. Наверное, ко всему привыкают, Гарри, и ему действительно однажды придётся свыкнуться со всем этим. По крайней мере, так ему на миг подумалось при встрече с дном гранёного стакана. Со временем чувство пустоты, воткнутое иглой в каждую пульсирующую кровью вену, станет хроническим, а это значит — всё ещё неприятным, но уже таким незаметным, что с этим вполне можно будет жить. Парень уже хотел было вновь обратиться к бармену с очередной просьбой об искусственном спиртовом дыхании, но тут его чуть поплывший взгляд захватил в свой фокус некое движение. Это была, что вспышка. Супернова. Эти широковатые для девушки — а девушки ли, полутьма клуба шалью укутывает лицо — плечи двигались, казалось, в совершенно особом ритме, ими она покато выписывала свою отдаленность от всей этой толпы, и в этом мире не было никого, кроме неё. Пышный зад, обтянутый в безобразно кожано-красную и неприлично короткую юбку, — ну вот зачем, при таких-то формах всё равно любоваться нечем — Гарри позволил себе явную усмешку, однако глаз оторвать всё равно не мог: каждая извилина этой ни на кого не похожей незнакомки дышала жизнью, и это гипнотизировало его. Казалось, она уже обрела все ответы и потому могла себе позволить попросту наслаждаться действительностью. Поттер решительно отставил стакан. Музыка и другие сторонние звуки ватой уплыли на грань бытия, в ушах у него отдавалось лишь то, как стремительно сердце принялось пропускать кровь через всё его тело. Уже в шаге от девушки он вдруг застыл в нерешительности. Конечно, ему, как гриффиндорцу, храбрости должно было не занимать, но где-то в подвальной камере его души до сих пор жил тот полузадушенный слизеринец, которому хотелось всё просчитать, избежав ошибок. Какая-то там вульгарная маггла не сможет ему объяснить, как заполняются пустоты. Она просто до смешного не умеет танцевать и до одурения пьяна, вот и всё. К этому нет никакой глубины. И тут, когда Гарри уже было устремился обратно на заветное место у стойки, к нему резко обернулись. Целая секунда прошла в неловкой паузе, когда замер, казалось, не только сам Герой, но и вся тщетно бьющаяся в своих ритмах вселенная. Он тщился разглядеть лицо девушки (женщины?), однако вновь не преуспел: то ли цветомузыка пёстрым занавесом плясала вокруг неё, открывая слишком много и вместе с тем — ничего, то ли сам парень, которого стало бросать то в жар, то в холод, не мог сфокусировать взгляда. Пока гриффиндорец верно шёл ко дну в нелепом сюрреализме всего происходящего, его уже успели затянуть в самый его водоворот: на плечах — ласковая тяжесть её рук, её томно вздымающееся дыхание — вплотную к его рёбрам, и от всего её сущего пахнет корицей и — почему-то — морем. Гарри потерянно щурит глаза. Кто ты, будто спрашивает он, в то время как его язык предательски перестает поддаваться. Рот его неожиданной партнерши в полутьме выстрелом из лука изгибается в ослепительную усмешку. Она чуть отстраняется, берёт лицо брюнета в свои ладони и проводит большими пальцами, кажется, почти ласково по боковым дужкам его очков. — Ну и как ты поживаешь, Поттер? — шёпот у неё хрипловатый, глубокий, и Гарри так сосредоточен на его немелодичности, что сразу не улавливает смысла фразы. А потом его будто отталкивает от неё взрывной волной, морок спадает, и вот он уже судорожно вспоминает, в каком из карманов джинс у него лежит палочка. Взгляд тоже проясняется, как если бы по его очкам прошлись дворниками: тяжелый подбородок, порочно пухлый рот, хищные брови вразлет и — долой гармонию, при такой-то личности — тонкий прямой нос истинной аристократки. — Паркинсон, что ты здесь делаешь? — Танцую, Герой, почему гриффиндорцам обязательно нужно спрашивать об очевидном? К тому же: разве ты не хотел присоединиться? — Но, Паркинсон, это же маггловский клуб… — Гарри знал, что перешёл на ту стадию непонимания, когда он обычно начинает растерянно мямлить. — Как я и говорила! — почти довольно прокричала девушка. — Поразительное внимание к тому, что у тебя прямо перед носом, Поттер. А теперь, сделай милость, — и, совсем рядом, свистяще, почти касаясь жаром кожи чуткого уха, — заткнись. И Гарри с несоответствующей моменту покорностью сдаётся, делает шаг вперёд, в пропасть, и начинает движение в вечности с этой странной как будто всё ещё неизвестной ему девушкой, внешне представляющей собой точную версию ещё со школы ненавистной — как и все они — чистокровной пустышки, одной из тех, по другую сторону баррикад. Она отдаётся музыке до конца, поглощая её каждым изгибом, и эта слепая отдача моменту заразой проникает в него через её бездумную улыбку, тяжелое дыхание и цепкие пальцы. Рубашка назойливо прилипает к телу, мышцы пульсируют усталостью, очки чуть скосились набок. Это чистой воды сумасшествие, да, Поттер? Что ты забыл тут с ней, Золотой Мальчик? А его руки обхватили всю её мягкость в цемент, и его зубы сверкают улыбкой ребёнка в свете неоновых лучей, и почему-то весь мир и то, что было, перестают иметь значение, смыслы смешиваются и своей пестротой наполняют его до краев, размазывая многочисленные пробелы души, — и Гарри вдруг чувствует, как в голову солнечным ударом врезается счастье момента. Наверное, дело в танце, мелькает где-то на грани его сознания ответ. Или в клубной музыке. Или в виски. Или в отчаянии. Такие, как он, могут неустанно искать оправдания своему счастью. В какой-то момент они оба выдыхаются. Паркинсон сипло предлагает «пойти подышать», и парень, в этот раз успокоив себя тем, что слишком устал, чтобы с кем-то сейчас спорить, молча кивает и следует за ней к выходу. Ночной воздух ранней осени приятно холодит. Панси идёт в расстоянии трёх очень широких шагов от него, покачиваясь всеми своими формами на даже не особо высоких шпильках, и Гарри сначала думает, что неплохо бы предложить ей опереться на него, потом — что это же Паркинсон, как же глупо, а потом ещё — что как же глупо, только что они вжимались друг в друга так, что и игла бы не прошла между, а теперь так странно было бы попытаться хотя бы чуть сократить эту пропасть с метр. — Так, — Поттер прочищает горло, он так долго молчал, что голос его словно бы успел покинуть, — что нового с тобой за этот год? Да, всё снова возвращается на свои места, ведь все они говорят об «этом годе» с особой интонацией, будто бы именно в этот краткий промежуток всё их чёртово поколение и должно было, наконец, вкусить жизни. — Этот год? Поттер, а ты действительно рассеянный. Мы с тобой не виделись вот уже как два с половиной года, — девушка рассмеялась грудным карамельным смехом, хитро поглядывая на собеседника из-под веера густых ресниц над чуть раскосыми пронзительными глазами. Тут Гарри впервые заметил, что они зелёные, когда отражают тусклый фонарный свет, но не такого же оттенка, как его собственные, а на пару тонов темнее, будто неумолимая болотная трясина. Он нахмурился, недоумённо пожал плечами. С этой девушкой ничто не могло быть на своём месте. — Паркинсон, у меня никогда не было особых причин следить за развитием событий в твоей жизни. — Ну да, — фыркнула брюнетка в ответ. — К тому же, ты был несколько занят тогда. Гарри вздрогнул. В середине шестого курса он был «занят» тем, что выслеживал Хорька по закоулкам Хогвартса, мня его самой большой опасностью на момент, и просиживал до ночи в кабинете Дамблдора, который так и не потрудился известить его о близящейся смерти — ни своей, ни его, Поттера, собственной. — Но раз уж ты спрашиваешь, — нарочито легкомысленным тоном продолжила Панси, — то я отвечу, что ничего особенного. Закончила Школу Чародейства и Волшебства в Вашингтоне, поступила в местную Академию Магии, почти вышла замуж за своего троюродного племянника…а потом решила, что мне ещё нужно пожить и вернулась в Лондон, радоваться и тратить папочкино наследство. — Так твой отец?.. — Поттер, — протянула Паркинсон, театрально закатывая глаза, — не мучь окружающих этими выматывающими паузами, мой тебе совет. Друзей прибавится, гарантирую. Гарри замедлил шаг и теперь выжидательно смотрел на неё, почти не отрываясь. Девушка обернулась, раздосадовано цокнула языком. Остановилась. — Окей. Иллюзия такова, что ты как бы и так должен знать, что стало с неудачниками-Пожирателями и их семьями. Брюнет всё ещё напряженно молчал. — Ты невыносим. И как только Грейнджер с Уизелом до сих пор тебя терпят? Или они уже сдались, наконец? — Панси иронично приподняла брови. — Ладно, твоя взяла. Моя семья, пусть корнями и идёт из Англии, когда-то давно и удачно осела в Штатах, ещё в рядах первых колонизаторов. Поэтому все наши «интересы», — а, у неё ямочки на обеих щеках даже при таком язвительном тоне, очаровательно, — там, и как бы Воландеморт нам вообще не сдался ни на что. Но мой папочка в своё время, как девочка-фанатка, несколько увлекся и набил татушку, да. А потом уже было не отвертеться. Я не знала ничего, кроме Англии, но я рада, что семья забрала меня отсюда, когда запахло палёным. А папулю в день смерти кумира кто-то из твоих приложил. Может, что и ты. Повисла очередная пауза, только на этот раз застывший Гарри отводил глаза, а слизеринка с непроницаемым выражением наблюдала за ним, не отрываясь. — Мне очень жаль, — наконец, выдавил из себя парень. — Поттер, ты что, серьёзно? — Паркинсон усмехалась почти восхищенно. — Вот только не надо корить себя и из-за смерти врагов. Все знали, на что шли. Уголки рта Гарри выгнулись в скорбную тетиву. Девушка сделала шаг к нему навстречу. — Хорошо, пожалуй, что и не знали. Но, признай, у них был выбор, так что и результат — их ответственность. — Много ли ты знаешь, если тебя там не было? — огрызнулся Золотой Мальчик, сбитый с толку поворотом, который принял их разговор, и мрачнеющий на глазах. Положим, лично Панси была анти-фанаткой Воландеморта. Или, скорее, стала ей. Но что, ей совсем плевать на смерть близкого человека? Когда он, Гарри, так переживает за каждую неизвестную жертву этой нелепой войны? — Ну и хорошо, что не было. Поэтому хоть кто-то из нас двоих теперь всё ещё умеет улыбаться не только в пьяном экстазе танцев в клубе. Поттер дёрнулся под ударом неприятной правды, и она сразу же это заметила. Как в замедленной съёмке, Панси, всё так же покачивая бёдрами, подошла к нему и каким-то знакомым, будто интимным жестом стянула с него очевидно полюбившиеся ей очки. А затем, не раздумывая, прикоснулась неуёмными губами к его, лишь на краткое мгновение. Поцелуй был неожиданно нежным. Пока Гарри моргал в полуслепой растерянности, она уже оглядывала переулок: — Вроде никого. — Что?.. — Ох, Поттер, — и опять этот будоражащий грудной смех. — Говорю, найди меня. Если захочешь снова улыбаться. Надев обратно очки, в последний момент втиснутые ему в ладонь, он осознал, что Паркинсон успела аппарировать, и лишь чувство полной дезориентированности могло послужить ему напоминанием о недавнем столкновении.