За кулисами шоу Трумена

Больше всего на свете она желала остаться женщиной-загадкой, нераскрытой тайной. Она появилась из ниоткуда, и Ренджи был уверен, однажды просто исчезнет, как исчезают кошки, когда чувствуют приближение смерти. Она пришла в чужой, пусть чистой, одежде, босая, с неаккуратно подстриженными волосами и полумесяцами грязи под ногтями. Она плевалась дальше всех в их компании, вопила, выигрывая в драках, вопила, проигрывая в драках, однажды на спор съела гусеницу, но всегда мыла руки перед едой и била их по спине, заставляя выпрямиться. Она ходила в общественную библиотеку и хорошо считала. Ренджи она казалась настоящей принцессой. Вредной, воинственной, невероятно красивой и почти волшебной. Возможно, она и была сбежавшей принцессой, уверился он, не зря же у неё такая прямая осанка, такие изысканные манеры. Потом уже он понял, что как он был по сравнению с ней неотёсанным чурбаном, так и по сравнению с настоящими леди она была всего лишь маленькой неотёсанной девчонкой. Был в ней и стрежень, и желание бесконечное, вот только ни знаний, ни возможностей. Она была принцессой мусорной свалки, на большее ей не суждено было претендовать, но любить её от этого меньше Ренджи, конечно, не стал. Со временем компания сузилась до них двоих: Джун сторчался, Кен полез защищать девушку в баре и ему вскрыли брюхо разбитой бутылкой, а Акари жила себе как обычно, вдруг заболела и в течении трёх месяцев погасла как костёр под мостом в прилив. Только последнюю похоронили как годится, у неё внезапно нашлись родственники, которые позаботились, чтоб было куда приходить помолиться. Ренджи не особо любил это дело, он молился только на тоненькую фигурку, на сурово сдвинутые брови, на громкий торжественный голос и прислонённую к его плечу черноволосую голову. До Ренджи добрались всё же социальные службы, зачислили его в школу, в которую он не ходил, но под пинками подруги он даже попробовал сдать экзамены. Смысла в этом, впрочем, не было никакого, так как денег на университет у них всё равно не водилось. В детстве их иногда посылали по мелким поручениям, за которые подкидывали если не деньги, то еду или ночлег, научили грамотному карманничеству, пустили в додзё, которое принадлежало местной группировке. Когда ему исполнилось восемнадцать, Ренджи пришёл в додзё и завалил там парочку подающих надежд парней, чем заработал уважение и место в банде. Лунная его принцесса стала официанткой. Они снимали крошечное совместное жильё, ели за одним столом, спали в одной кровати. Ренджи был счастлив. Она, укутавшись в тонкое одеяло, прислонив голову к его плечу, обещала ему, что когда-то они выберутся отсюда. Он, слишком влюблённый, не замечал, как она томилась. Он должен был догадаться, что с появлением в их жизни Кучики Бьякуи их простое счастливое существование кончится, всё кончится, ничто прежним уже не будет. Дракон выкрал принцессу из замка, а Ренджи даже не был принцем. Ему не стоило говорить ей о планах банды, глядя на прошлое с вершины мудрого настоящего, как день было ясно Ренджи. А ведь аники талдычил им: «не смейте, сопляки, хоть словом о делах обмолвиться при мамках, тётках или своих девках, бабы только то и умеют делать, что всё портить, растреплют кому нельзя, а я вас за это так вздрючу, мало не покажется!» Ренджи женщин уважал, но глядя на мамок-бабок приятелей, вынужден был признать правоту аники. Если не растреплют, то начнут мешать всячески, будут требовать прекратить ходить в додзё. Девушки оставались безмятежно слепыми и глухими, катались на мопедах, принимали подарки, но только заходила речь о том, откуда на эту всю сладкую жизнь появлялись деньги, сразу начинали причитать похуже клуш-домоседок. Его принцесса была совсем не такая, свято верил Ренджи, она знала цену деньгам, знала цену свободы. То дело было на порядок сложнее, опаснее и прибыльнее, чем всё, что они проворачивали до этого. Они собирались выкрасть гостящего в их городке мажорчика, требовать за него выкуп. Мажорчик был внуком какой-то важной цацы в Токио. Учился семейному делу, видимо, но был не особо талантлив, либо же дерзок, раз отослали его представителем в самую глушь. В канунную ночь Ренджи спал плохо, ворочался, она сначала цыкнула на него раздражённо — ей-то с утра до закрытия завтра работать — но утром сменила гнев на милость и приготовила ему какао. Такие вещи она делала редко, только когда у него было совсем невыносимое похмелье или он болел, так что Ренджи не выдержал и рассказал ей. Лунная принцесса не была кисейной барышней, не была мнительной дурочкой, она была прежде всего соратницей, так что вместо упрёков попросилась в дело. Прокрадётся в чайную, где они будут вечером сидеть, напоит мажорчика до бессознательности и уведёт его уединиться. Противно было подкладывать любовь всей своей жизни какому-то негодяю в постель, но Ренджи редко мог предложить что-то, противостоящее её логике. Мажорчик оказался трезвенником и не оказался похотливой свиньёй. Свиньей высокомерной, вот кем он был, спутываться с официанткой было ниже его достоинства. Когда они подкараулили его, выяснилось, что он ещё неплохо дрался. Момент остановился. Он сообщил им, смакуя каждое слово, что запомнил их голоса и лицо фальшивой официанточки-шлюхи, что они все пожалеют, что сунулись в океан, когда их предел — лужа. Ренджи готов был убить его, если и так и так их найдут и с ними расправятся. Но убила его она. Выбежала, ударила мажорчика по щеке, как умеют только разъяренные женщины, плюнула ему в лицо, выдала, что за него отомстят, да только он не увидит уже этого, потому что утонет в той самой луже, над которой смеялся. В этот самый момент Кучики Бьякуя умер, Ренджи видел это по его глазам, ему знакома была эта маленькая смерть, когда ты перестаёшь принадлежать самому себе и кладёшь жизнь к чужим ногам. Её наглость обескуражила его, очаровала его, привязала к себе раз и навсегда. Удивительно как Бьякуя любил в ней именно непокорность и непосредственность, и с какой силой стремился задавить эти качества в ней. А она всегда была ведомой, была отражением мужчины, за которым следовала. Угрозы не сбылись, за ними не пришли — помиловали. Ренджи считал, что их существование вошло в обычную колею. Ещё одна ошибка с его стороны. Придя домой однажды вечером, он застал её с собранной сумкой. Она сидела у окна, задумчиво разглядывая город, и даже не сразу заметила его приход. Сердце заныло от предчувствия неминуемого. Когда он хлопнул дверью, она повернулась к нему с несмелой улыбкой. Впервые он видел её такой неуверенной и ранимой, с ним она всегда была жёсткой, суровой, уверенной. Призналась, что последний месяц, даже чуть больше месяца, виделась с тем Кучики, и сегодня он сделал ей предложение. Разве такое бывает, с тихим смешком сказала она, разве с такими как мы? Но всё как-то слишком быстро, она не уверена, что любит его, что ей делать, что делать? Лунная принцесса соблазнилась замком, не стала довольствоваться раем в шалаше. Правильно, она достойна большего, самого лучшего, Ренджи её таким не обеспечит. Как оказалось, обеспечить её сможет только она сама. Ренджи отпустил её, велел не терять времени, а то богатик очухается и передумает. Сказал — и пожалел тут же. В больших чернильных глазах что-то потухло, она подхватила сумку и, клюнув его в щёку на прощание, убежала. Размышляя об этом много лет спустя, он корил себя за то, что спасовал в последний момент, оказался слабаком, не выдержавшим амбиций своей женщины. Она хотела уйти, но не от него, а с ним, и, если бы в тот момент он упал на колени, попросил бы её подождать, она бы осталась. Ждала бы, сколько потребуется, чтоб он стал кем-то, сделал себе имя и увёз её из этой дыры. Но он довольствовался дырой и не видел из неё выхода. Легче было отказаться от любви. В конце концов, он последовал за ней. Она замолвила словечко, и его взяли в Сейретей. Жалкий и недостойный, без неё он жить больше не хотел, но и вернуть себе не мог. Осталось только смотреть на то, на что он её обрёк своей безвольностью. Что не было врождённо и вскормлено с серебряной ложечки, было с жестоким упорством привито искусственно. Бьякуя одевал Хисану/Рукию как куклу, водил к ней череду всевозможных учителей, пока это не стало — нет, не второй кожей — своеобразной униформой. Она была любимым проектом Бьякуи, его гордостью. Он понял, что пошло не так в их отношениях с Йороучи: она от него не зависела. Ему не нужна была какая-то дурочка, нет, он хотел быть опорой и защитником женщины самодостаточной, умной, покорившейся только ему. В сильных женщинах он жаждал вычислить слабость. Хисана/Рукия всегда делала всё как хотела, но хотела она того, что сделает ему приятное. Бьякуя методично лелеял и взращивал эту потребность в его одобрении и ласке. За своими манипуляциями, он упустил, как Хисана/Рукия потихоньку начала вить из него верёвки. Ему казалось, что он досконально знал её и что её могло порадовать. Ведь он добрый покровитель: взял к себе её непутёвого дружка, который света без неё не видел, убогий; нашёл ей непыльную работёнку в самом спокойном отряде; разрешил ей съехать в отдельную квартиру; разрешил уехать с Укитаке на год заграницу; закрывал глаза на неприемлемые отношения с Шиба. До поры до времени Укитаке тоже закрывал глаза на эти непристойности. Несмотря на то, что он редко присутствовал в офисах и бараках, он, конечно, знал всё, что в них происходило. Он относился ко всем хорошо, и ему отвечали взаимностью, отряд боготворил его, Кайен был ему что член семьи. Укитаке хватало любви и признания. Но несчастная девочка, не понимающая любви без боли, неожиданно быстро стала ему дорога как дочь. Кьёраку смеялся над ним, поздравлял со вступлением в клуб, Нанао-чан, Рукия-чан, девочки, которые сведут их в могилу раньше времени. Укитаке следил за её терзаниями по Кайену, не смея поднять эту тему с ней, позволяя ей изводиться своими горькими чувствами в одиночестве. Ей не с кем было поделиться этим, хотя все заметили, конечно, как не заметить, если бы она кричала о любви, и то было бы не так очевидно. Кто-то игнорировал, кто-то подшучивал, думая, что это несерьёзно. Кучики-доно же поняла как-то его немое сочувствие. И так вышло, случайно, в общем-то получилось — но всю нежность и заботу, отвергнутую Кайеном, она изливала на Укитаке. А он принимал её любовь, как будто бы она предназначалась ему с самого начала. После его очередного приступа, она вызвалась сама ухаживать за ним. Много веселья — ухаживать за прикованным к постели, обтирать его губкой, обсыпать его тальком, мыть его утку, выносить его хандру и нередкие колкие фразы. Укитаке был человеком мягким, но оказываясь раз за разом в плену четырёх стен, нелегко было спрятаться от обиды, самобичевания и злости. Она читала ему поэзию, он учил её языкам. Укитаке был молодым мужчиной, но выглядел как иссушенный временем старик, а она была дуновением свежего ветерка, возвращала ощущение молодости. И в благодарность за её милую дружбу и верность, он предал её подлейшим образом. Обернул её любовь против неё, вытащил её секрет на всеобщий обзор, уничтожил её. Кайен ослушался его приказа и, соответственно, должен был быть устранён. Укитаке дал Кучики-доно задание, дал выбирать, как будто бы имел право ставить перед ней такой выбор. Кайен знал, что выбора не было никакого в помине. Укитаке, Бьякуя, Айзен и Ямамото, весь мир застыл в ожидании решения маленькой девочки, даже сама Кучики не знала, чем закончится этот вечер. Лишь один человек не сомневался в том, как она поступит, как не сомневался и в том, что она любила его. Когда Кайен встретил её, она была похожа на зачахший цветок, зрелище, достойное только жалости. Перед ней лебезили, а за спиной перемывали кости, разглядывали её как экзотическую зверушку, а Кучики, приняв гнусные идеи Бьякуи за истину, не смела глаза поднять. У Кайена двое младших, сестра и брат, он привык вступаться, развел свою браваду. Она наконец подняла к нему голову, посмотрела благодарно, и Кайен пропал. Он, конечно, не понимал в полной степени какое влияние имел на неё, для него она просто вышла из депрессии, стала настоящей собой. Но после знакомства с Кайеном она расцвела. Прежняя она была лишь зыбкой тенью, всё, что было до него — всё вело к этому, к ней теперешней, к ней, познавшей себя и все тайны вселенной. Влюблённая женщина становится полководцем, самым хитрым интриганом, постигает вершины мудрости и глупости человеческой. Кайен, наивный мужчина, винил во всём себя: пригрел на груди, заморочил девочке голову, в то время как Кучики выучила его распорядок дня, манеру его общения, что он ел на обед, какие напитки предпочитал, с какими людьми водился, а каких терпеть не мог. Составила подробный план как сталкиваться с ним, как войти в офис, чтоб он её заметил и первым поздоровался, чтоб позвал с собой на обед. И чтобы всё происходило само собой, естественно, не вызывало подозрений. Конечно, весть о Мияко, той, что с третьего этажа, из бухгалтерии, приятной, красивой, тихой и доброй, не могла не разбить ей сердце. Ненавидеть её не получалось, строить планы и козни за её спиной тоже. Полководец признал поражение, Кучики смирилась и отпустила — а вот Кайен нет. Не отпустил. Не смог уже. Не хватило ни сил, ни благородства. И свободы не дал, и заявлять права не стал. Кайен любил жену. Любил, любил ведь? Приятная, красивая, тихая и добрая Мияко почувствовала, что он отдалился, маялся чем-то. В силу своего характера, она избегала конфликтов, не желала выяснений отношений. Ушла в работу. Всё пройдёт. Перебесится и вернётся. Во многих семьях такое случается, и ничего же, потом живут счастливые. Может, так бы и сталось, если бы Кайен принял происходящее, разрешил бы себе этот грех, но он всячески отрицал его, не смея так поступить с Мияко, не смея опускать так Кучики. Так долго продолжаться не могло. Кайен, которого любили две лучшие женщины на всём белом свете, имел привычку пыжиться, геройствовать, но он был достойным и совестливым человеком. Кайен собрался во всём сознаться жене, попросить у неё прощения, попросить у неё понимания. Ему надо было разобраться с собой, им надо было какое-то время пожить раздельно… Мияко не была никаким бойцом. Не была важной фигурой в тринадцатом отряде. Она была бухгалтером. Поэтому её смерть была совершенно случайной, никому не выгодной. Разбитым компьютерам и то больше внимания было уделено в отчёте. Укитаке попробовал удержать его за руку: не глупи, мальчик мой, прошу тебя, во имя общего блага… Кайен выдернул свою руку. Он начал одиночную партизанскую войну во имя мести. Едва заключенное перемирие грозило закончиться новой войной, ещё более кровопролитной. Он, наверное, смерти искал. В отличие от простого бухгалтера, не отомстить за всё ещё числившегося сятейгасера Ямамото не мог. Но Ямамото перехитрил его, вот ведь старый лис. Если бы кто-то из Айзеновских убил его, тогда перемирию был бы конец. Если бы он остался жив, перемирию был бы конец. Решение напрашивалось само собой. Кайен, перевязывая раненную руку в одном из своих тайников, не мог не признать, что съоркестрировано красиво. О месторасположении его тайников не знал никто. Ну, кроме одного человека. Которым не являлась его покойная жена. Глядя в кучиковские бездонные глаза, Кайен со свойственным ему юмором подумал о том, что они не зря сошлись. Его учили, что для настоящего мужчины главное долг, для настоящей женщины — любовь. Мужчина откажется от семейного счастья, чтоб пойти в армию, будет работать до поздней ночи, чтоб сделать задание блестяще и обеспечить семью. Женщина скорее предаст Родину, чем собственное дитя, не станет доказывать правоту, лишь бы за столом не разгорелось ссоры. Они с Кучики действовали не по схеме: он ради жены наплевал на всеобщее благополучие; она выбрала работу, а не его. Он не стал обороняться, потому что его действия и впрямь никуда не вели, да только отступления не было уже. Мияко мертва, как ему жить без неё. Даже если бы Кучики предложила ему сбежать сейчас вместе, жена оставалась бы вечной тенью над ними, вечным напоминанием о трусости и обмане. Нет, он должен был поступить как верный муж. Тем более, что умереть от её руки не страшно совсем. Он не сомневался в том, что она выберет — и уже простил её. Кайен оставил ей своё сердце. Остальное только остановило бы его бесстрашную девочку на пути завоевания мира. * — Поверить не могу, он заглотил наживку! — ухмыльнулся Гин. — Потому что я делаю работу как надо, — огрызнулась Рукия. Улыбчивый помощник Айзена пугал её, поэтому она хотела как можно быстрее закончить с отчётом и сбежать от его общества. Он напоминал ей склизкую змею, овившуюся вокруг неё кольцами, смеха ради сжимающуюся всё крепче, грозя перекрыть ей воздух. Она нетерпеливо побарабанила пальцами по чашке кофе, из которой не сделала ни глотка. Из принципа не принимала от него ничего, не ела и не пила в его присутствии. В сырую погоду она чувствовала свои шрамы. Они не то, чтоб болели — просто она ощущала их чужеродное присутствие, словно натянутая тонкая плёнка, заденешь неаккуратно и порвётся. В их паршивом городе, конечно, был круглогодичный сезон дождя. Усмешка растянулась ещё шире, уголки рта загнулись, превращая его в карикатуру. — Нет, прости, дорогая, мне кажется, тут нечто большее, — уверенно сказал он. — Прошло столько лет, а он до сих пор носит твой жучок с собой. Ведь это подарок. Даже не подумал проверить его, у него даже мыслишки такой не закралось. Настоящая любовь! Рукия внутренне скривилась, ей совсем не по душе было направление, которое принял разговор. Показать, что её задели его слова, и змея никогда не отпустит её. Она состроила безразличное лицо. — Мне-то какое дело? — Снежная Королева! — восторженно хихикнул Гин. — Или правильнее Соде-но-Шираюки? Буравил её взглядом, надеясь на реакцию. Рукия задумалась над тем, чтоб опрокинуть на него случайно кофе, но отказалась от этой затеи. Гин разочарованно померк. Рукия оставила его разбираться со счётом, не давая ему и возможности проводить её — небось ещё предложит подвезти, а она не желала находиться рядом с ним ни секундой более. Вышла из ресторана и подставила сигарету Ренджи, натренированному после встреч с Гином первым делом давать ей прикурить. Кинула сумку в машину, села, закинула ноги на спинку переднего сиденья. — Отвези меня к тётушке, — велела она, выдыхая дым в приоткрытое окошко. — Нии-сама скажешь, что были в галерее. Хотя вряд ли он спросит. Ренджи вымученно посмотрел на неё через зеркало заднего вида, но не стал спорить. Он был правой рукой Нии-сама, роль, для которой он родился. Ренджи всю жизнь искал объект, которому можно было бы посвятить свою бесконечную преданность: он был предан Джуну, лидеру их шайки, был предан владельцу додзё, был предан ей — и они все не приняли такой ответственности, бросили его, наивного слепого детёныша. Нии-сама подобную преданность принимал как должное. Потому Ренджи всего себя посвятил тому, чтоб верно ему служить, а когда-нибудь и умереть за него. Ренджи сам запер её в комнате после того, как они забрали её из Каракуры. От воспоминаний о её кратком пребывании в Каракуре у неё всегда на душе кошки скребли. Она выкинула коммуникаторы, не выходила на связь целый месяц — две недели дольше положенного её нахождения там. На миг она позволила себе поверить в сказку, плюнуть на всё, но потом она, конечно, пришла в себя. Примерно в тот момент, когда Ренджи держал её, не давая вырваться, а Бьякуя стоял над бездыханным Ичиго. Ичиго выжил, а её жучок начал работать. Рукия снова предала дорогого ей человека. Предала Ренджи, предала Нии-сама, предала Кайена-доно, предала Ичиго, не единожды подставляла свой отряд и Ханатаро, и Укитаке она тоже предаст — ему была отведена особая роль во всём этом спектакле. Через него она будет разрушать Сейретей, дом, построенный его отцом. Несмотря на то, что она была отвратительным человеком, мерзости, которые она творила, каким-то образом не марали её, скатывались как с гуся вода. Все видели в ней кроткую девочку, брошенную, недолюбленную — иногда Рукия и сама видела себя такой. Рукия выбросила докуренную сигарету в окно и вытащила новую. Ренджи снова с укоризной посмотрел на неё, но снова промолчал. Он всегда молчал после той ситуации, когда он запер её. Она была необычайно тихая, погружённая в ненависть к собственной персоне, как Ренджи в очередной раз зашёл к ней, чтоб проведать. — До сих пор дуешься из-за того дурачка? — с беззаботной безжалостностью спросил он. — Какая разница-то теперь? — угрюмо ответила она. — Нии-сама убил его, а скоро убьёт и меня. — Не драматизируй. Если тебе настолько это всё не нравится, то скажи, что хочешь прекратить. — Да? — внезапно развеселилась Рукия. — Вот так просто? — Ну психанул Бьякуя немного, — фыркнул Ренджи, — ты нас всех на уши поставила. Взяла и пропала. Закрыл тебя в пятизвёздочном отеле, вот ведь мучения! — Я не могу уйти, — сказала Рукия. — Через недельку он успокоится и всё вернётся на круги своя. — Ренджи, я никогда не смогу уйти, — уточнила она. В комнату зашёл Ханатаро, вежливо попросил Абарая-сан выйти, но Рукия велела ему оставаться. Пусть смотрит, с мрачным удовольствием думала она, пусть хорошенько посмотрит, пусть запомнит на всю свою жизнь. Ханатаро явно был смущён, но не стал спорить, деловито попросил её раздеться, а когда она сняла халат, принялся обрабатывать её многочисленные кровоподтёки. Ханатаро помог ей одеться, поменял повязку на ноге, медик в нём восторжествовал над другом, он начал игнорировать присутствие третьего. Ренджи не сказал ни слова, глядя на неё, не в состоянии отвести глаза от её избитого тела. Рукии хотелось посмеяться над ним, но было слишком больно, сломанное ребро, такое случается, когда бьют ногами. Поэтому Ренджи не спорил с ней и о её нечастых отлучках молчал. Рукии нравилась эта маленькая власть над собственной жизнью: Нии-сама думал, что контролировал всё, знал её досконально, но кое-что ей удалось уберечь. Не только от него, ото всех. Они все думали, что знали настоящую её, но самое ценное, самое сокровенное оно спрятала, оставила только для себя. В качестве напоминания о том, ради чего она всё это делала, ради чего терпела, ради чего убивала, предавала и ранила любимых. Она приняла это решение после встречи с Ичиго, после вынужденного расставания с ним, после того как Нии-сама едва не убил её. Укитаке помог, вывез её на год из города, нашёл укромное место, сделал так, чтоб никто и никогда не нашёл. Они остановились у автобусной остановки. Ренджи высадил её, получил распоряжение забрать завтра утром, и уехал. Наверное, думал, что возил её к какому-то любовнику, но никогда не спрашивал. Рукия не стала бы врать, хотя частенько, когда она говорила правду, мужчины думали, что она шутит или подкалывает. Она села на лавочку, покрыла голову платком, вытащила электронную книгу. Автобусы частенько опаздывали в глухой провинции. Автобус немного трясся, виляя на ухабах, но езды всего пятнадцать минут — двадцать зимой или в дождь, когда дорогу окончательно размывало. Но дождь тут редко шёл. Она зашла в небольшой дворик, залаяла собака, из окна выглянула пожилая женщина. В окне на верхнем этаже мелькнула чья-та голова, и приблизившись к дому, Рукия услышала топот босых ног по половицам. — Я как раз накрывала ужин, — поприветствовала её тётушка, легко касаясь плеча. — Мамочка! — бросилась на шею Ичика. Рукия вдохнула запах детской макушки и все беды отошли на задний план. — Умираю с голоду, — с улыбкой сообщила она, заходя в дом.