Тебе ведь нравится?

      — Всё зло должно быть уничтожено! Сейчас! Иначе оно уничтожит нас!       Нет, Лань Сичэнь совсем не хотел пить. И та чарка оказалась в поле его видимости абсолютно случайно. И он также совершенно случайно перепутал содержимое с водой. А ещё вспомнил про то, что они — наследники кланов и собственное сердце обречено быть разбитым. Хотя, может и не случайно всё. Кто его знает? Уж точно не он сам, пьяный до беспамятства и шатающийся по ночному лесу с Шуоюэ наперевес и выкрикивающий все знакомые и незнакомые лозунги. Ему просто нужно себя отвлечь. А ведь ночная охота всегда с этим справлялась. Так почему же сейчас он не может отделаться от неподобающих адепту Гусу мыслей. И образов. Богатое воображение так и подкидывало почти очертания крупной, но оттого не менее грациозной фигуры юноши с высоким хвостом, резкими чертами лица и в одеждах клана Цинхэ Не. Он будто шёл всё это время рядом, смеялся, распевая боевые кличи и то и дело обнимал Сичэня за плечи, шепча на ухо о том, что сейчас они всех уничтожат и станут героями. Смогут делать всё, что захотят. Ведь героев не судят, так?       Поэтому Сичэнь не сразу понимает, что внезапно обхватившие его за талию руки — реальные. Он смеётся и смотрит на юношу, пытается высвободиться из железной хватки и снова смеётся.       — А-Цзюэ, А-Цзюэ, давай пойдём крошить нечисть, — и в его обычно звонком, но сейчас таком тихом и глубоком голосе слышится скорее утверждение, нежели вопрос.       — Нет. Ты пьян. Тебе нужно вернуться.       Чёткий голос резко выводит Сичэня из заблуждения о призраках и наваждениях, заставляя уставиться широко распахнутыми глазами на очень реального Минцзюэ. Сичэнь решительно берёт лицо друга в свои ладони и синхронно проводит тонкими пальцами по вискам, скулам, щекам, большой палец шаловливо скользит по пересохшим губам. Красивый. Да, Минцзюэ был очень и очень недурен собой: немного покрасневшее от холода (от холода ведь, да?) лицо и выразительные глубокие ореховые глаза.       «Я хочу в них потонуть», — думает Сичэнь и с силой отталкивается от груди Минцзюэ, падая спиной на мягкую, ещё сонную траву и увлекая того за собой. На его лице, уже давно покрытым алкогольным румянцем, распускается новый и Сичэнь улыбается. Нежно, задорно и искренне. Минцзюэ тут же отпускает его и отстраняется. Даже для него есть «слишком», есть черта, которую им ни при каких условиях нельзя переступать. А сейчас он стоит на самой её грани.       Мимолётное разочарование проскальзывает по лицу Сичэня и он слишком резко садится, от чего голова начинает болеть и кружиться. Он непонимающе усмехается и подается вперёд, вглядываясь в глаза напротив и пытаясь найти в них ответ.       — Но тебе ведь нравится! — И он искренне не понимает, почему, когда он, наконец, делает то, что всегда так нравилось Минцзюэ, тот отталкивает его и отстраняется. — Тебе ведь нравятся бои, погони, азарт. Почему сейчас нет? Почему сейчас ты хочешь, чтобы я ушёл? Почему?       Мозг отказывается соображать, а в уголках глаз предательски блестят слёзы. Ну совсем ребёнок. Теперь уже Минцзюэ аккуратно берёт лицо Сичэня в свои ладони и стирает невыплаканные слёзы разочарования. Его так легко вывести из себя, когда он пьян?       — В разумных пределах. Сейчас ты пьян. Если с тобой что-нибудь случится, я себе этого не прощу, ты же знаешь. И ты себе не простишь.       — Я всё равно не вспомню.       И Минцзюэ не может понять, какая именно нотка звучит ярче чем остальные в голосе Сичэня. Грусть, задорность, замешательство или… Его взгляд снова и снова скользит по Сичэню. Тот сидит в своих белых, небрежно запахнутых одеждах прямо на земле, волосы струятся диким потоком, обрамляя хрупкую, ещё совсем детскую фигуру. Некоторые пряди беспорядочно свисают прямо на лицо и Минцзюэ тянется, чтобы убрать их. И только сейчас понимает, что что-то не так. Очень весомое что-то.       — Где твоя лента?!       Сичэнь не отвечает. Лишь слишком мило посмеивается и тычет указательным пальцем в сторону самого Минцзюэ. Он прослеживает взглядом по всему направлению, даже за спину себе заглядывает, а Сичэнь всё тихо смеётся. Как звонкий, но невероятно одинокий колокольчик. Внезапно взгляд цепляется за собственное запястье. Вернее, за то, что на запястье: белая лобная лента, завязанная аккуратным бантиком.       — Что. Ты. Творишь?! — Голос Минцзюэ дрожит также сильно как и его пальцы, пытающиеся развязать и вернуть ленту. Глаза Сичэня снова начинают набухать от влаги.       — Я… я пойму, если ты отвергнешь меня, — и Минцзюэ кажется, что ещё немного и Сичэнь заплачет. Несмотря на то, что сейчас пытается выдавить из себя невинную улыбку.       — Ты пьян, — Минцзюэ не знает, как часто будет повторять это сегодняшним вечером. А может быть и утром. Они совсем затерялись во времени.       — Но тебе ведь нравится, — повинуюсь неизвестной последовательности уже спокойно заключает Сичэнь и накрывает чужие пальцы ладонями, не давая избавиться от ленты.       Минцзюэ тяжело вздыхает и притягивает Сичэня к себе, крепко обнимая. Он сдаётся. Он тренировал собственную выдержку даже больше чем тело, но сейчас, под нежным взглядом любимых глаз он сдаётся.       — Ты ничего не вспомнишь.       — Так даже лучше. Так будет проще.       «Ты прав» так и зависает в воздухе. Использовать Сичэня не хочется. Минцзюэ слишком любит этого милого юношу, но разве не он сам только что умоляет его об этом, нежась в крепких и надёжных объятьях. Сичэнь поднимает голову и тянется пальцами к заколке, сдерживающей волосы Минцзюэ.       — Просто верни меня на утро в мою цзинши. Я ничего не вспомню и пусть. Зато сейчас нам будет хорошо. Я хочу. Я знаю, ты тоже хочешь. Тебе ведь нравится это, да? Тебе понравится.       — Мелкий соблазнитель, — шипит Минцзюэ, отводя взгляд и заливаясь румянцем, а потом притягивает к себе чужое лицо, целуя прямо в губы неожиданно нежно. — Мне уже нравится.