Заветное желание

– Сэ… Сэ… Сэссёмару… сама… – Рин! – Сэ… Сэ… Сэ… ссёмару-сама… – Рин! – Сэ… Сэ… Сэссёмару-сама, не могу! Не могу! – Рин… Сэссёмару пытался за мягкостью интонаций скрыть острые клинки отчаяния, чтобы они не ранили Рин. Но хотя та и была лишь человеком, хотя у нее не было волшебных способностей и даже духовных сил, как у Кагомэ, она все же обладала одним особым даром – слышать его сердце. Пожалуй, даже лучше, чем он сам. Вот и сейчас Рин хотелось плакать, но она ничего не могла с собой поделать. Не могла выполнить его просьбу. Слишком она его боготворила. Слишком высоко над собой видела сияние его лилового полумесяца. – Рин, ночью ты была смелее… – Я не хотела, Сэссёмару-сама! Честное слово! Не знаю, как так вышло. Оно как-то само… Рин действительно не знала, как так вышло. Но среди бела дня она бы ни за что на это не отважилась. – Может, вот так опять получится «как-то само»? – услышала Рин шепот обнимающего ее Сэссёмару, а потом почувствовала тепло его губ. На мочке уха… На виске… На щеке… На шее… На ключице… – Сэ… Сэ… – Рин! – Сэ…Сэ… Сэссёмару-сама, перестаньте, у меня все равно не выйдет! Сэссёмару не собирался сдаваться. Он бы предпочел убеждать поцелуями, а не словами – вторые давались немногословному великому ёкаю куда сложнее первых. Но как раз потому, что поцелуи – и не только они – этой ночью наконец-то помогли исполнить его давнее желание, он чувствовал, что еще раз того же эффекта от них не будет. По крайней мере, не так сразу. Не сегодня. – Рин! – Сэссёмару очень ласково и очень серьезно посмотрел на девушку. – Ты ведь даже в детстве ничего не боялась. Спокойно ходила ночью в лесу. Одна полезла на отвесную скалу, окруженную злыми ёкаями. Да что там - меня, Сэссёмару, не испугалась! А сейчас ты – взрослая женщина. Так чего робеешь? Ответь, кто ты мне, великому ёкаю Сэссёмару? Рин помолчала, словно пробуя слово на язык, а потом неуверенно, но с явным удовольствием произнесла: – Жена… – Вот именно. Жена. И скоро станешь матерью моего сына. Нашего сына, Рин. – Сэссёмару-сама, не шутите так! Мы же всего две недели женаты! Скажете тоже – скоро! Кто его знает, когда это будет. Вон у Инуяси и Кагомэ малыш только на четвертый год появился. – Пф! Не сравнивай меня, великого ёкая Сэссёмару, с этим жалким полукровкой! Удивляюсь, как он вообще смог сделать ребенка – сам ведь недоделанный! Сэссёмару на секунду замолчал, а потом снова притянул ее к себе и продолжил уже не презрительным, а каким-то непередаваемо проникновенным тоном, нежным и твердым одновременно. – Мне, Сэссёмару, и одной ночи хватило. Ты скоро станешь матерью нашего сына. У Рин оборвалось дыхание. Ее особый дар подсказывал, что муж не предполагает – знает наверняка. – То есть две недели назад… В ту саму ночь, когда мы… Душой и телом… – Да, Рин. В ту самую ночь, когда мы стали едины душой, телом и жизнью. – Но как же… Еще же даже не… Откуда вы знаете? – Запах. Я слышу его запах. Я же пес, Рин. Великий ёкай, белый пес Сэссемару, владыка западных земель. – С первого дня?! – С первого дня, Рин. Это же мой сын – такое бы учуял даже полукровка Инуяся, а уж я, чистокровный ёкай Сэссёмару… «Не сравнивай меня с Инуясей», – тут же откликнулось в Рин, и она мысленно улыбнулась. Сэссёмару снова начал целовать Рин – она чувствовала его трепет, его любовь, его жажду повторить то, что один раз уже сбылось… Веки… Уголки глаз… Губы… Шея… Снова губы…. – Рин! Я, Сэссёмару, прошу тебя… Или, если хочешь, повелеваю… – Я… попробую, – прошептала Рин, пытаясь отойти от потрясения и осознать услышанное. «Сейчас. Да. Сейчас, – почувствовал Сэссёмару. – Сейчас она наконец-то преодолеет эту несуществующую пропасть». – Сэ… – Наше вам с кисточкой! Рин, тут вот Кагомэ велела передать… Рин, сидевшая на коленях у Сэссёмару в ночной юкате, обернулась на голос Инуяси. Босой и обнаженный по пояс Сэссёмару, сидевший на полу в одних домашних хакама, даже не повернул в его сторону головы, а только зарычал: – И-и-и-ну-я-ся!!! Инуяся понял, что совершил как минимум две ошибки: не постучался и, что хуже, пришел не вовремя. Первое он справедливо считал лишним: Сэссёмару всегда чуял его приближение издалека. «Что ж его могло так отвлечь-то», – хмыкнул про себя Инуяся. Ему было неловко, но от смущения он не придумал ничего лучше своих обычных шуточек над старшим братцем. Дурацких шуточек. – Что, Рин, этот извращенец тебя еще не утомил? Клык даю – донимает тебя всякими пошлыми желани… – Инуяся!!! – взревел Сэссёмару и молниеносно, но очень бережно ссадил Рин с колен. Младший брат не успел сообразить, что происходит, а старший уже держал его за шкирку одной рукой и готовился нанести удар второй. Рин привыкла к перепалкам, за которыми давно уже не стояло настоящей ненависти – братья скорее огрызались друг на друга по старой привычке. И Рин, и Кагомэ не без оснований считали это своеобразной семейной традицией. Но сейчас все было иначе – Рин не знала, действительно ли Инуяся помешал ей исполнить желание Сэссёмару, но была уверена, что тот думает именно так. Об этом говорило не только ее сердце, но и зеленая аура яда, которая уже окружила заострившиеся когти мужа. А значит, Инуясю нужно спасать. Срочно. Немедленно. Рин глубоко вдохнула и, словно делая шаг с края обрыва над несуществующей пропастью, изо всех сил закричала: – Сэт-тян! Сэссёмару выронил Инуясю. Инуяся выронил челюсть. Еще бы не выронить – его высокомерный брат за непочтительное обращение мог и убить, а случалось, и убивал. Мало кто, кроме матери и самого Инуяси, отваживался называть его просто Сэссёмару безо всяких экивоков, а уж чтобы уменьшительным именем, которое скорее подошло бы маленькому ребенку, чем могущественному ёкаю… Нет, Инуяся не мог себе представить, чтобы этот сухарь Сэссёмару стерпел подобное даже от Рин… А этот сухарь Сэссёмару вместо Инуяси уже держал на руках Рин, и, не давая Инуясиной челюсти вернуться на задуманное природой место, счастливо улыбался. Инуяся подумал, что кто-то из них двоих сошел с ума: либо он сам, и теперь ему мерещится невесть что, либо Сэссёмару, который на его памяти не улыбнулся ни разу – даже на собственной свадьбе. Ханъё допускал обе возможности. – Рин, любовь моя, повтори! Видишь, у тебя получилось! Скажи еще раз! – Сэссёмару-сама, пустите меня! Мы же не одни, перестаньте! Сэссёмару-сама! – Рин! На этот раз в голосе Сэссёмару не было отчаяния – только счастье. Он давно мечтал, чтобы Рин перестала смотреть на него снизу вверх и обращаться как к высшему. Чтобы она перестала видеть между ними пропасть и приняла его как равного – ведь они теперь и были равны. Едины телом, душой и жизнью. Нет, даже не равны – Рин была несоизмеримо выше и сильнее. Это слабое маленькое существо, которое постоянно нуждалось в защите, победило его без боя. Уничтожило равнодушного и жестокого демона в великом ёкае Сэссёмару. Он сам не понимал, когда случилось это поражение, обернувшееся победой для них обоих. Не знал, когда пропустил точку невозврата. Не знал, в какой момент их навеки связала неразрывная красная нить судьбы. Когда он проклинал Тэнсэйгу в преисподней, вдруг осознав, что невесомое тельце, которое леденеет в объятиях его тогда еще единственной руки, перевесило для него целый мир? Когда с деланным безразличием бросил: «Поступай как знаешь», а его неустрашимое сердце вдруг сжал страх, что она не пойдет за ним, а останется среди людей после жестоких, но правдивых слов монаха: «Ты – человек. Он – ёкай. Вы из разных миров»? Или чуть погодя, когда его страх не оправдался, но тут же сменился другим, куда более сильным и пронзительным, – после недетского вопроса маленькой девочки о смерти? Когда за тридевять земель различил ее зов и, не задумываясь, за один миг перенесся через леса и горы, чтобы подхватить падающую со скалы Рин у самой земли? Когда воскресил ее и позволил увязаться следом? Или когда впервые увидел счастливую улыбку, адресованную ему и только ему, на ее опухшем лице, покрытом синяками и запекшейся кровью? Сэссёмару не искал ответа. Какая разница, если сейчас у них одна душа и одна жизнь на двоих? Он сокрушил бы любой барьер, который встал бы между ними, но не знал, что делать с барьером, который создавала сама Рин. Как он ее ни уговаривал, чтобы та перестала называть его «Сэссёмару-сама», чтобы звала хотя бы по имени, а еще лучше – как-нибудь короче, проще и ласковее, все было бесполезно. Слишком она его боготворила. Слишком высоко над собой видела сияние его лилового полумесяца. Но прошлой ночью случилось невозможное. Рин наконец-то перестала стесняться близости и сдерживаться. Она уже не просто отвечала на его движения, а сама делала первый ход. Нетерпеливо подставляла грудь под его клыки, которые несли смерть всем остальным, но никогда бы не оставили на ее теле и царапины, а только едва осязаемо касались кожи, вызывая дрожь предвкушения… Слегка выгибалась, чтобы заставить его губы соскользнуть с груди и опускаться ниже, ниже, ниже… А когда лиловый полумесяц вновь вознесся прямо над ее глазами, раскрылась без колебаний, принимая желанную неотвратимость. Мир исчез. Мир творился заново. Еще не было ни земли, ни звезд – существовал лишь этот единственный полумесяц, который то слегка поднимался над зыбким, неокрепшим, только что возникшим из тьмы горизонтом, то опускался за него. Вверх – вниз… Вверх – вниз… И она сосредоточилась только на одном: удержать этот ритм, удержать этот полумесяц, чтобы его не поглотил обжигающий хаос первобытных желаний, из которого прямо сейчас рождалась их с Сэссёмару вселенная. И когда лиловый центр этой вселенной вновь навис над ней на расстоянии поцелуя, она, подстраиваясь под ритм, потянулась к нему губами. Но именно в этот момент полумесяц застыл в зените, и у нее уже осталось сил на поцелуй – только на сладостный выдох блаженства: – Сэт-тян… В миг, когда неуправляемые стихии слились воедино, и часы их с Сэссёмару мироздания остановились на нулевой отметке, чтобы через мгновение начать новый отсчет, она произнесла ласковое прозвище, уменьшительный вариант его имени, который не раз повторяла в мыслях, но никогда бы не решилась проговорить вслух, если бы не этот всепоглощающий хаос страсти, отнимающий волю и разум. – Сэт-тян!.. – Рин!.. Однако утром, когда новорожденная вселенная из горячей превратилась в теплую, уютную и обитаемую, Рин вернулась к своему привычному «Сэссёмару-сама». Она отнекивалась, оправдывалась, уверяла, что ничего не помнит, что все вышло само собой… Сэссёмару не сомневался в ее словах, но от этого было не легче. И кто знает, сколько бы ему еще пришлось ждать, когда она сможет исполнить его заветное желание не только в порыве страсти, если бы Инуяся не заявился так не вовремя и так вовремя. Как Сэссёмару ни гнал от себя эту мысль, сейчас он был благодарен брату. Впрочем, он тут же забыл про Инуясю, и видел только Рин. Да, сделав шаг вперед, она снова остановилась, но теперь ему было ясно: пропасть позади. Она очень скоро привыкнет к их равенству. К своему превосходству. Нужно просто дать ей время. Времени потребовалось гораздо меньше, чем он ожидал. Во взгляде Сэссёмару было столько любви, счастья, мольбы, а новость, которую она узнала несколько минут назад, была такой ошеломляющей, что Рин тоже забыла про Инуясю и видела только центр своего мира. Сэссёмару все еще держал ее на руках, и полумесяц снова был на расстоянии поцелуя. Она нежно прикоснулась к нему губами, а потом произнесла: – Сэт-тян. – Рин, невоспитанная девчонка, совсем стыд потеряла?! Как ты смеешь так непочтительно обращаться к владыке западных земель! Если Сэссёмару-сама оказал тебе величайшую честь и соблаговолил сделать тебя своей женой, это не значит, что теперь тебе дозволе... – Дзя-а-а-кэн!!! Дзякэн понял, что совершил как минимум две ошибки. В первой был виноват Инуяся: его силуэт в дверном проеме заставил Дзякэна сделать опрометчивый вывод, что теперь-то уж точно можно войти в покои Сэссёмару и пожелать обожаемому господину доброго утра. Во второй был виноват он сам: сколько раз после очередного пинка или тумака Сэссёмару он зарекался учить Рин уму-разуму, но вот поди ж ты – опять не сдержался. Да и как было сдержаться – он ведь любил Рин и действовал из самых лучших побуждений! Кто, как не верный Дзякэн, поможет неотесанной деревенщине стать хоть чуточку более достойной его благородного повелителя! Но сейчас его благие намерения прямой дорогой вели в ад, отблески которого он видел во взгляде Сэссёмару. Он весь сжался, когда почувствовал, что рука господина резким движением отрывает его от земли. Зрением ёкая он видел потемневшую ауру Сэссёмару и на этот раз совсем не был уверен, что дело ограничится привычными тумаками. Рин тоже не была в этом уверена, а значит, Дзякэна нужно было спасать. Срочно. Немедленно. И она уже знала, как. – Сэт-тян!!! Сработало. Для Сэссёмару снова существовала только Рин, а Дзякэн, свалившийся прямо под ноги Инуясе, пробормотал: – Идемте отсюда, Инуяся-сама. От греха подальше. Я уж думал, помру всего-то в какие-то семьсот – восемьсот лет… – Чё?! Инуяся-сама?! Дзякэн, ты с дуба рухнул?! Какой я тебе «сама»?! Прибереги свои реверансы для моего надутого братца, чтоб его разорвало от спеси! Хотя да, ты ведь действительно с дуба рухнул, – ухмыльнулся Инуяся, – Сэссёмару та еще дубина стоеросовая! – Инуяся! Как ты смеешь столь непочтительно отзываться о великом Сэссёмару-сама! – Дзякен пришел в себя и взял привычный тон. – Если Сэссёмару-сама соблаговолил признать тебя своим братом, это еще не значит… – Да брось, Дзякен, – примирительно перебил его Инуяся. – Давай-ка лучше и правда пойдем отсюда. Подальше от этого… Как ты там сказал… Короче, подальше от Сэссёмару. Он сейчас явно не в себе. – Охохо, твоя правда, Инуяся. Уже выходя из комнаты, они снова различили, как Сэссёмару что-то тихо говорит Рин. Дзякэн не разобрал ни слова, а чуткие уши Инуяси от услышанного покраснели до самых кончиков и теперь отлично гармонировали с мехом огненной крысы. Ответ Рин расслышали они оба: – Сэт-тян… Дзякэн только укоризненно покачал головой, но благоразумно не стал повторять печальный опыт. А Инуяся довольно ухмыльнулся, поняв то, о чем Рин, возможно, так никогда и не догадается: теперь и на его самоуверенного братца нашлось свое «Сидеть!».