***
Лютик создан для мира Это Геральт понимает с первого взгляда. Бард смотрит доверчиво и открыто, с затаённым волнением, что заметно во взгляде и в дрожи пальцев, которую он тщетно пытается скрыть, стискивая стакан. И пальцы у него длинные, чистые с узкими аккуратными костяшками, никогда не знавшими драки. Узкие, длиннопалые кисти, удивительно сильные, с твёрдыми подушечками пальцев созданы не для битв. Они знают лишь созидание. Музыку, будь то лирические баллады, выжимающие даже у суровых воинов или чёрствых душой селян скупую слезу, или же скабрезные незамысловатые песенки вроде любимой многими про дочь рыбака. В какой-то момент звуки лютни перестают раздражать и даже привязчивая песня про него самого кажется Геральту особенной. Это блаженная не-тишина, за которой Геральт не гнался, но сам не понимал, как нуждался в том, чтобы рядом был хоть кто-то кроме верной Плотвы. Его руки даруют исцеление, и Геральт удивлён насколько тверда рука Лютика, когда он зашивает рваную рану на его спине впервые. Бард лишь немного чаще дышит, выдавая волнение, дразнит воспалённую кожу этим дыханием и тихо чертыхается сквозь зубы. Он явно не обучался лекарскому ремеслу, но на памяти Геральта многие учёные лекари зашивали раны хуже. Шрам от той раны остаётся тонкий, неожиданно аккуратный для ей подобной. Чуть позже, после пары пинт эля окончательно успокоившийся Лютик смеётся, что задачка не сложнее, чем зашить штаны. Разве что штаны не рискуют истечь кровью. Геральт хмыкает и прощает ему это хмельное бахвальство. Он благодарен. И в тот самый первый раз и много раз после, когда Лютик промывает и зашивает раны уже не спрашивая позволения. Руки Лютика дарят чистоту и заботу. И когда он помогает вымыть из волос дорожную пыль, грязь и кровь, и когда сильные пальцы разминают, растирают ноющие плечи и спину, прогоняя усталость и боль. Он заботится и иначе — думает, что Геральт не замечает, как Лютик оставляет для него лучшую еду и эль, как злится, если кто-то смеет выказывать неуважение к ремеслу Ведьмака. Лютик вымещает злость не кулаками. Его оружие — струны. Деревня за деревней, город за городом. Они сдаются перед лицом вдохновенного натиска его баллад, вернее чем перед клинками нильфгаардцев. И Чеканную Монету поёт кажется уже половина Континента. Руки Лютика созданы для ласк. Это может быть бездумное повторение кончиками пальцев узоров на деке лютни (порой Геральт всерьёз сочувствует бесконечным пассиям барда, которые верят что они особенные. Любимая женщина у него всего одна — его «горячая штучка», дар Филавандреля). Или же нежное прикосновение к щеке очередной безымянной для Геральта девицы, выверенный жест, которым Лютик заправляет за розовеющее в смущении ухо выбившийся локон. Ненавязчивое объятие, ладонь на талии, большой палец будто против воли хозяина гладит сквозь ткань платья. В какой-то момент Геральт ловит себя на мысли, что может предсказать действия барда по минутам. Но девицы неизменно поддаются его чарам. И Геральт тоже поддаётся, против своей воли и ожиданий. Всего один раз перед злополучным вечером при дворе Калантэ. Чересчур расслабляется от горячей ванны, сытного ужина и болтовни Лютика. И не сразу замечает, как прикосновения становятся более откровенными, будоражащими. Настолько уверенные, несмотря на осторожность, что нет никаких сомнений — Лютик в точности знает что он делает. Геральт мог бы оттолкнуть его, едва почувствовав первые слабые предвестники возбуждения, но не отталкивает. Потому что в последнее время было не до борделей и тело успело истосковаться по удовольствию. Это приятно, да и за Лютиком должок, раз уж он согласился на авантюру с ролью телохранителя. Он приподнимается, упираясь пятками в дно бадьи, давая понять, что бард волен делать что пожелает и Лютик принимает условия игры. Лишь немного нарывается тем, что дразнит чересчур долго, гладит живот и бёдра, щекочет кончиками пальцев, посылая орды мурашек по телу, рождая глубоко внутри тягучее возбуждение и подогревает его ощущением царапающих кожу коротко остриженных ногтей, отзывающегося неожиданно ярким удовольствием, прежде чем сомкнуть ладонь у основания уже крепко стоящего члена. Лютик не делает ничего, чего Геральт не мог бы получить от хорошей шлюхи, если бы захотел, но ощущения другие, ярче, сильнее и он не может сказать наверняка в чём секрет. В твёрдых, грубее женских, пальцах Лютика или в чём-то ещё. Мелькает даже шальная мысль уж не одурманил ли его бард, добавив в ванну каких-нибудь трав кроме ромашки, запах которой забивает почти что угодно. Только вот для коварного соблазнителя Лютик чересчур спокоен, даже деловит. Геральт слышит его сердце, чувствует на плече лишь немного участившееся дыхание. Это успокаивает. Он отдаётся на милость ласкающих рук и позволяет себе хотя бы пять минут не держать всё под контролем. Даже не душить тихий стон, кончая. Лютик тихонько, как-то очень ласково хмыкает у его плеча, и отпускает Геральта лишь тогда, когда утихает последняя слабая дрожь. Он ничего не говорит, только опускает руку в воду, смывая с пальцев семя. Коротко улыбается Геральту и уходит за одеждой. Словно ничего особенного минуту назад и не произошло. Впрочем, сердце Лютика настолько велико, а нрав настолько свободен, что возможно для него так и есть. Просто услуга, не большая, чем растереть спину или перевязать рану. Геральт размышляет об этом до замковых ворот, а после выкидывает из головы, заменяя тем, что действительно важно. Лютик тем же вечером уже вьётся вокруг одной из придворных дам, оттачивая на ней своё мастерство обольщения.***
Полустёршееся из памяти воспоминание о событиях того вечера на постоялом дворе возвращается спустя многие годы и многочисленные разлуки. Нежданно-негаданно, когда кажется, что дороги их разошлись окончательно и бесповоротно. Что пропасть обиды, нанесённой ни за что ни про что во время похода к дракону непреодолима. Возвращается громовым набатом крови в ушах и неожиданной мыслью: Голос Лютика создан для страсти. Геральт не раз слышал это от самого Лютика, но плох тот бард, что не хвалит собственный голос, а Лютик был хорошим бардом. Потому Геральт его словам о страсти никогда не придавал особого значения. До сего дня. Он натыкается на парочку случайно, вообще-то просто идёт в снятую на ночь комнату в безымянной корчме безымянного города. И ему бы пройти дальше, услышав протяжный, пробирающий до самого нутра сладостный стон, тихий, такой, что человеческое ухо могло бы и не расслышать, не будь оно совсем рядом. Геральт слышит. Но желание пройти мимо разбивается о взгляд из полумрака закоулка в котором уединились нетерпеливые любовники. Яркие голубые глаза, которые ни с чем не спутать затуманены от желания. Лютик едва ли его видит, глядя сквозь, отдаваясь ласке. Геральт опускает взгляд ниже, на темноволосую макушку, размеренно движущуюся на уровне паха Лютика, на сильные пальцы, сжимающие короткие пряди волос, направляя, притягивая ближе. На коленях перед ним стоит мужчина это ясно как день и осознание этого почему-то неприятно скребётся под рёбрами. Лютик наслаждается ласками, запрокидывает голову, открывая взгляду беззащитную светлую шею над воротом дублета, прикрывает глаза и кусает губы. И вновь стонет, едва слышно, но от этого стона вскипает кровь. Но даже и сейчас Геральт всё ещё готов отвернуться и уйти, оставить Лютика и его новую вечную любовь на один вечер наедине друг с другом. Вот только бард одними губами шепчет «Геераальт…» — и что-то внутри ломается, громко и хрустко, хотя Геральт даже не понимает видит его Лютик на самом деле или только грезит. Это и неважно, когда он рывком отшвыривает незнакомого парня, который не успевает даже возмутиться, мгновенно соображая с кем имеет дело. Он удирает не оглядываясь, на ходу утирая с подбородка слюну, оставляя их наедине с Лютиком, глаза которого приобретают осмысленное выражение возмущения пополам с неловкостью. Лютик стоит перед ним с распущенной шнуровкой на штанах, всё ещё возбуждённый и явственно недовольный вмешательством. Геральт не знает что ему сказать, как объяснить свой порыв и что делать дальше. Ему немного проще смотреть на мягко покачивающийся от пульсации крови член барда, чем ему в глаза. Пауза затягивается и Лютик тяжело вздыхает, отворачиваясь от него, оправляя одежду, приводя себя в порядок. Он тоже ничего не говорит и это непривычно и пугающе. Это же Лютик… его болтливый Лютик, которому всегда есть что сказать. Или уже не его? — Прости, — всё что приходит на ум. Лютик закатывает глаза и пытается обойти его, но Геральт останавливает. Ему кажется, что если он сейчас отпустит руку, то они не встретятся больше никогда. — Погоди, — слова распирают изнутри, не находя выхода. Незнакомые, чужие, каких не говорил ни Йеннифер ни кому-то ещё. Виноват, скучал, запутался, ужасно хочу тебя обнять… хочу оказаться на месте этого юнца — Оставь, Геральт. Ты уже испортил мне ночь, чего тебе ещё? Или ты не всё сказал мне в прошлый раз? Не всё. Оказалось, что не сказал ничего, что хотелось на самом деле, кроме злых незаслуженных слов, о которых пожалел слишком скоро. Лютик пользуясь секундной заминкой вновь пытается ускользнуть, но Геральт вновь ловит его за руку, а потом и вовсе закидывает на плечо, не обращая внимания на громкие протесты и сопротивление, отпускает на кровать только в своей комнате, пресекая попытку вырваться и уйти, удерживает за вздёрнутые над головой руки. В ясном взгляде напротив злость и что-то больное, отчаянное, чего там быть не должно. Не у беспечного барда, не у его Лютика. Хочется вернуть в них привычные тёплые искры озорного веселья и незнакомую, но волнующую туманную сладость возбуждения. И ещё раз услышать собственное имя, тихим стоном слетающее с искусанных губ. Ему невдомёк откуда приходят все эти желания. Возможно они были с ним с самой первой встречи, таились глубоко в закоулках сознания. — Пусти! — шипит Лютик, а Геральт целует его, превращая шипение в тихое возмущённое мычание, впрочем быстро затихающее. Губы Лютика — вино и соль и Геральт целует их, пока не чувствует отклик. Он поддаётся ласке нехотя, словно боится, что всё это дурная шутка или сон, что вот-вот закончится ничем. Но всё же уступает, отвечает на поцелуй и больше не пытается вырваться. Выдыхает жарко, когда поцелуй прерывается, смотрит неверяще и шало и сам тянется за новым. Геральт отпускает его руки, тут же оказывающиеся на спине и в волосах, чуткие, ласковые, изучающие. Лютик жадничает, жмётся крепче, оплетает собой, словно боится отпустить даже на мгновение. В Лютике нет ничего от женщин, под ладонями и губами Геральта, когда дублет и рубаха оказываются на полу, неподатливая твёрдость сухих мышц, щекочущее ощущение мягких волос на его груди, Лютик низко, коротко стонет, когда Геральт прихватывает пальцами маленький твёрдый сосок и пытается уйти от прикосновения, а в бедро упирается его стиснутый штанами член. Лютик тянет с него рубаху, выглаживает плечи сухими мягкими ладонями, повторяет пальцами узор шрамов, безошибочно находя те самые, старые, зашитые его рукой раны. Геральта ведёт от его жаркого, сбитого дыхания на коже, от ласковых прикосновений таких осторожных, словно он боится причинить боль, забыв, что с ним ведьмак и к боли он привычен, да и не та сила в руках барда, чтобы причинить вред. Но Геральт молчит, принимая всё, что Лютик даёт. Жадно ловит его стоны и тихий довольных всхлип, стоит опуститься ниже, освободить (почти что вытряхнуть) Лютика из штанов и устроиться меж доверчиво разведённых бёдер. Он горячий, терпко-солёный на вкус и ахает совсем как непорочная девица впервые познавшая ласки — удивлённо и немного восторженно, когда вокруг члена смыкаются губы. Будто это не у Геральта из них двоих нет никакого опыта с мужчинами, не считая того давнего лютикова одолжения. Судя по довольному стону, звучащему над головой, он всё делает правильно, хоть и боится причинить боль. Лютик вовсе не неженка, он сильный, жилистый и выносливый, только в его руках кажется невыносимо хрупким — сожми сильнее и сломаешь. Голову ведёт от его запаха и вкуса, от хрипящих на высокой ноте стонов и сильных чутких пальцев, вплетающихся в волосы. Лютик подгоняет, пытается вскинуть бёдра навстречу ласке и разочарованно хнычет, понимая, что хватка Геральта не позволит. Стон: «Пожалуйста, Геераальт…» действует вернее любого зелья, бьёт в голову дурманом и Геральт отпускает контроль, махнув рукой на осторожность, позволяя Лютику вести его сквозь эту ночь. И Лютик ведёт. Жадными ласками, нетерпеливыми стонами, закушенными губами, тихими несвязными мольбами и следами семени на простынях и коже. Они едва ли обмениваются десятком слов, хотя Лютик поначалу и пытается по обыкновению болтать, спрашивать о чём-то. Геральт прерывает его, заставляет умолкнуть поцелуем. Слова ни к чему, когда Лютик движется, оседлав его бёдра, подчиняясь направляющим ладоням. Взмокший, растрёпанный, зацелованный и отмеченный яркими следами укусов на плечах. Он смотрит, пристально, неотрывно, прямо в глаза, будто ищет в них ответы на свои не прозвучавшие вопросы. Пока Геральт не задевает что-то внутри него и ясные голубые глаза закатываются от удовольствия, а сладость нового стона способна искусить даже самого преданного своему служению монаха. Для него Лютик этой ночью сам становится и алтарём и божеством. Дарует лишь единожды до него испытанное чувство настоящего единения, не только телесного, но и духовного. С Йеннифер было иначе — Геральт раз за разом пытался потушить бушующее в крови пламя вожделения и не находил покоя более чем на несколько кратких мгновений. Возможно дело было в чарах джинна. С Лютиком пламя не жжёт, а согревает, приручённое, мирное, хотя и не менее жаркое. Пропуская сквозь пальцы влажные вьющиеся пряди его волос, толкаясь в податливое горячее тело сильнее и сильнее, оставляя новые отметины на его шее и плечах и тёмные синяки от пальцев на узких бёдрах, Геральту впервые за долгое время не хочется только брать. Лютик отдаётся самозабвенно, до дрожи, до хриплых криков и коротких всхлипов, которыми сменяются стоны к рассвету, когда сил у него уже не остаётся и он слабо стискивает в ладонях влажные измятые простыни, последний раз выстанывая имя Геральта в подушку, а удовольствие обоих пересекает грань боли. Они засыпают с первыми лучами солнца, не размыкая рук, погружаясь в блаженное опустошение.***
Лютик создан для любви Эта мысль приходит немногим позже, после неловких объяснений наутро, после тяжёлого вздоха Лютика: «Ну что мне с тобой делать, Геральт?» — и ощущения его тёплых пальцев, очерчивающих скулы. Лютик понимает, что творится в его душе и без слов, которых Геральт всё так же не находит. Кажется, что эта любовь родилась вечность назад, но таилась, в тени глухого раздражения, куталась в покровы ревности и злости. Вырывалась наружу гневом и отчаянием, когда Лютик был в беде. Теперь, когда он признаётся в этих чувствах самому себе, многие вещи обретают смысл. Лютик рядом и на душе спокойно от этого. Геральт отсылает его в безопасное место, когда направляется в Цинтру. Но Лютик находит его после, ругает за беспечность, прежде чем поцеловать, отчаянно и жадно, не обращая внимания на изумлённый взгляд найденной Цириллы. Лютик заботится о ней. О них обоих, так естественно, словно только тем всю жизнь и занимался. Цири рядом с ним оживает, больше не выглядит будто затравленный зверёк, улыбается и даже смеётся, слушая шутливые песенки у костра. Геральт смотрит на них и понимает, что они становятся ему семьёй и другой ему не нужно. Ему довольно Лютика, мирно спящего на плече, треплющегося обо всякой чепухе, флиртующего напропалую с девицами в тавернах. Плетущего Цири косы и развлекающего её балладами и стихами. И Цири, доверчиво жмущейся к боку, нуждающейся в нём, по крайней мере пока. Лютик обещает больше не уходить надолго, не дольше, чем требует его второе ремесло, и не хвастается своими любовными победами. Геральту непривычна тихая нежность, которой бард одаривает его по утрам, те ласковые взгляды, что он ловит на себе. Впрочем, с Лютиком для Геральта многие вещи впервые. Так было с первой встречи, так будет и до самого конца, о котором думать не хочется. Не теперь, на подходах к Каэр Морхену, сулящему относительно спокойную зимовку, которая впервые будет непохожа на все иные зимы. Потому что рядом есть Лютик, который по утрам спокойно посапывает в его постели, доверчиво раскинувшись на добрую половину кровати и устроив руку на его груди, будто боится отпустить. На его носу едва заметные тёмные веснушки, а на виске первая тусклая нить серебра. Пусть даже их истории не суждено длиться долго и едва ли она будет до конца счастливой, Геральт готов рискнуть, ради каждого хриплого «Доброе утро», которым Лютик согревает его медленно бьющееся сердце.