Колесо Сансары

      Этого просто не могло, нахуй, быть. Сурганова смотрела на свое точное отражение тридцатилетней давности: всклокоченные короткие волосы, нелепая безразмерная футболка, растянутые штаны и красное пятнышко в том месте, куда прилегала скрипка. Детская непосредственность в глазах. Отзвук прошлых лет, которого можно было коснуться пальцами. И она неосознанно потянула к ней руку, боясь, что отражение разойдется кругами как рябь на воде. Палец уткнулся в живое и теплое.       Света порывисто выдохнула и уставилась вниз. Возраст практически не коснулся её рук. Происходило черт-те что, и она не была уверена, что нельзя винить навестившую-таки её белочку. Хотя какая там белочка? Их тут целый табун. Набежали, оглушили её меткими бросками орехов в голову и поселились в ближайшем дупле. Допилась, Светка, на этом все. Никакой больше музыки, лишь белые стены больничной палаты и горькие пилюли.       — Палец, — тихо и неразборчиво прохрипела Света, поджимая губы.       Сурганова вздернула бровь, пристальнее всматриваясь в свое лицо.       — Прости?       — Да пальцем больно тыкаешь, зараза, убери.       Вспомнив, что так и не отняла руку, Сурганова всполошилась и сделала шаг назад.       — Как такое возможно?       — Бухать меньше надо. Боже, если Динка узнает о моих галлюцинациях, то нахрен убьет. А потом посадит под домашний арест. Смешно даже, — Света запустила руку в короткие волосы и почесала затылок. — Вроде пили с ней одинаково. Может она тоже со своей старой копией отжигает?       Замерев на месте, Сурганова тяжело сглотнула и обвела пристальным взглядом комнату. Прошлась по Светке. Кто-то из них явно бредил. Кто-то явно не в своем времени или уме. Что это? Травяной чай, выпитый на ночь, или же она окончательно сошла с ума? А может это вселенная сломалась? Две параллельные реальности схлестнулись воедино, и сейчас где-то по миру шастают молодые копии каждого человека? Арбенина тоже здесь?       — Ей бы не понравилась её старшая версия, — голос Сургановой более хриплый и тягучий, нежели у Светы, в глазах больше глубоко запрятанной боли и… опыта. Наверное, так, да.       — Она набрала, да? — Света усмехается и собственнически заваливается в кресло, перекидывая ноги на ручку и вытаскивая пачку сигарет. Руки подрагивают, что не может укрыться от взгляда Сургановой. Продолжает разыгрывать браваду, будто и не трогает её эта ситуация больше. Даже перед собой все карты не раскрывает. Упертый ребенок. Все в себе.       Когда огонек приближается к сигарете, Сурганова морщится от медленно распространяющегося табачного дыма и грациозно садится на противоположный диван. Сцепляет руки в замок, будучи не в состоянии оторваться от двойника. Такая молодая. Ей все еще предстоит, а она… а что она? Сургановой остается лишь помнить. Все давно прожито и сделано, все итоги были подведены. Возможно, это подведение еще одного итога? Шанс на искупление? Сурганова с какой-то звериной тоской усмехается себе под нос, и внутри так горько, что хочется захлебываться в истерике, выскребать из себя это чувство ногтями, ломая ребра, вывести все по капле. Хочется снова научиться дышать.       Она снимает очки и растирает пальцами переносицу.       — Что-то вроде. Забежала в небесную канцелярию и увидела скидки, — делает неопределенный пасс рукой с зажатыми в ней очками, а потом откладывает их на тумбочку. — Четыре корзины амбиций, огромную тележку самолюбия, семь бидонов эгоизма и вагон мразотства. Что же еще она могла набрать?       Света давится сигаретным дымом, откашливается и мгновенно принимает сидячее положение. Берцы звучно приземляются на паркет.       — В смысле? Но как вы тогда…? — вопрос так и виснет в воздухе, Света не решается его продолжить.       У Сургановой поджилки покрепче будут, хотя и, казалось бы, что молодость горючее и дерзновеннее. Наглее. Ей так помнилось. Верилось. Сейчас она совершенно другой человек, вдоволь насидевшийся на пороховых бочках и отчаянно желающий покоя.       — А никак. Уже двадцать лет никак. Все, финита ля комедия. Прошла любовь, как говорится, разбежались. Пинком под зад, будто и не было ничего. У меня своя группа, а снайперов она, оказывается, сама создала.        — Но… но Динка бы не стала… — Света пытается что-то противопоставить сему факту, прекрасно понимая, что врать ей не станут, тем более она и тем более самой себе, но разум отчаянно противится. — Она обещала, клялась, что не предаст, не бросит.       — Это твоя Динка не стала бы, а для моей Арбениной это было проще, чем свистнуть. Будто и не было девяти лет, — Сурганова даже не думает о том, что это знание может изменить ход времени или же серьезно повредить ткань вселенной. Свете не положено этого всего знать — это ей еще предстоит. Раз предстоит это, значит, предстоит и… о, господи. По позвоночнику бегут мурашки.       Света приоткрывает рот и совершенно не знает, как ей на это реагировать. Пепел с сигареты прямо в воздухе разбивается на две части: одна оседает на носке берца, другая летит на паркет. Никто не обращает внимания.       — За что? — губы не желают слушаться, в глазах появляются слезы. — Не могла она так поступить со мной. Даже если отношения испортились — это же все хуйня. Она бы не решила музыкальный вопрос… так.       Сурганова хмыкает и откидывается на спинку дивана. Да, когда-то давно она тоже не могла в это поверить. Все ждала, пока её позовут назад. До сих пор ждет.       — Мне жаль. Правда, жаль. Я тоже верить не хотела.       Нижняя губа Светы начинает дрожать и Сурганову вдруг торкает. Она ведь пережила все это, помнит еще, как было больно. Да что уж там, ей все еще больно. Нихуя у неё не прошло. Смотреть на этот сжавшийся комочек, который отчаянно пытается сдержать рыдания, просто невозможно. Господи, её хочется защитить от всего на свете, и ведь знает, от чего именно. Хочется просто прижать к себе, даруя несколько минут тепла, спокойную гавань в бушующем океане, чем Сурганова и занимается. Подходит ближе и становится на колени, выхватывает сигарету из пальцев и делает затяжку. Морщится и затушивает о паркет. Ну и гадость.       — Я же люблю её. Больше жизни люблю, — Света утыкается в ладони и тихо всхлипывает. — Как никого и никогда. Такое не повторяется.       Сурганова прижимает её к себе, начинает успокаивающе гладить по волосам и думает, что, все же жизнь она любит больше. Иначе не пережила бы все случившееся, не боролась. Не выжила. А что касается повторения… да, это было один раз и навсегда. Она царапнула ногтем небеса, коснулась сути, и успела лишь с любопытством рассмотреть свой палец, прежде, чем её оттуда сбросили. Недосягаемый идеал. Давно минувшее. Трагедия всей её жизни.       Лучшее, что с ней случалось.       И все-таки что-то ей это напоминает. Будто она сама когда-то сидела в этом самом кресле, будто это она не желала верить в чужие слова и события, которых никак не миновать.       Света продолжала что-то шептать, задыхаясь, глотая соленые слезы и даже не пытаясь их утереть.       — Тише, кузнечик, тише, — Сурганова пытается поцеловать её в лоб, но на такое родное обращение Света вскидывает голову, и губы лишь мажут рядом с носом и останавливаются над губой.       От неожиданности Света затихает и внимательно смотрит в глаза напротив, будто пытаясь там что-то найти. А морщинок прибавилось. Она видит отражение своих глаз в чужой радужке и никак не может поверить в происходящее. Обе замирают. Сурганова не решается ни убрать руку, ни сдвинуть её куда-нибудь еще. Она знает этот взгляд, она проживала его миллионы раз, в каждой из вселенных, в каждом временном промежутке. В конце концов, сейчас она может вспомнить, как сидела в этом кресле. Давай, Свет, ты всегда была смелее меня. Нет у тебя такого опыта, который заставляет сотни раз прокручивать все в голове и отметать небезопасные варианты.       И, будто читая чужие мысли, Света несмело подается вперед и встречается с мягкостью других губ. Сурганова принимает её как старого друга и давнего любовника. Поцелуй этот соленый, разбавленный горькостью недавно выкуренной сигареты и давно потерянной любви. Света напористее, будто пытается компенсировать что-то, чего ей еще только предстоит лишиться.       Её руки опускаются на талию и проникают под рубашку, поглаживая нежную кожу, пробегаясь пальцами по позвоночнику, проскальзывая под ремень. Света тянется к ширинке и подтянутому животу, а потом, нащупав шрам, замирает и резко отшатывается, хватая ртом воздух.       Сурганова прикрывает глаза. Поражена. Насмерть.       — Что это? — Света облизывает губы и пытается поднять края чужой рубашки, но ей не позволяют.       Нет. Об этом она сказать не может. Медленно поднимаясь с колен, Сурганова в последний раз смотрит на потрясенную Свету сверху вниз. Света неловко ерзает под её пронзительным взглядом и вжимается в сидение.       — Доказательство того, что ты выживешь, Свет. Что бы ни случилось, — и это относится сразу ко всему: к частичному распаду ночных снайперов и дальнейшим предательствам и смертям, к раку и операциям, годам жизни с системой. Она разворачивается и грузным шагом направляется к двери, по пути отпинывая бычок ботинком в угол комнаты. — И бросай курить. Она того не стоит.       Света вздрагивает от хлопка двери. Какое-то время сидит неподвижно, пытаясь совладать со сбившимся дыханием и рваными мыслями. Бросает взгляд на забытые на тумбочке очки, а потом резко встает с кресла и подходит к окну. Пачка улетает в воздух.       Когда-нибудь она окажется в этой комнате снова. И тогда все станет на свои места.