Человечность

Она напоминала покойницу. Такая же спокойная, бледная, едва шевелящаяся. А он… А он боялся… Боялся подходить, смотреть, проверять… Боялся в какой-то момент коснуться ее руки и осознать, что та охладела уже навсегда. Что замерла грудная клетка. Что застыли в вечном безмолвном крике губы. Он так не хотел ее потерять… Многим хуже, чем первобытный страх. Испуг маленького ребенка, оставленного в полном одиночестве рядом с едва живым израненным человеком. Ребенка, что не знал, чем помочь, как, а самое главное – может ли. А ведь она все еще дышала. Порой мычала и стонала от боли, силилась повернуться, изменить опостылевшую вынужденную позу, но не могла сдвинуться и на дюйм. Без сил замирала в том же положении. Киллиан всегда стоял если не в палате, то в коридоре, у самой двери. Прижавшись лицом к мутному стеклу. Кусал до боли и крови палец живой руки, щелкал когтями протеза и почти не моргал, следя за каждым слабым вздохом. Когда его отгоняли – врачам нужно было свободно проходить в палату и выходить из нее несколько раз, - Киллиан заведенным болванчиком бродил из одного угла длинного коридора в другой. Туда-сюда, туда-сюда, словно его заглючило или остатки живого человека в нем прокляли, до тех пор, пока двери переставали хлопать, что означало – он может вернуться на привычное место. Неделю он не говорил, почти не ел, пил по принуждению того же Беккета и Стерлинга, спал на ходу и лишь урывками, боялся, что стоит задержаться в мире Морфея слишком долго – он упустит последний вздох израненной Каппел. Марси сильно досталось в тот день. То, что она дотерпела до больницы, дождалась помощи, в который раз убеждало Киллиана, что она была сильнее многих людей, что когда-либо встречались ему на пути. Отброшенный взрывной волной кусок металла – обломок крыши тачки одного из ублюдков-сошек очередного преступника – едва не порезал Марси пополам. Лишь удача… Проклятая удача, так редко навещавшая людей соизволила сохранить Каппел жизнь. Обломок задел сильно, но хотя бы не оставил верхнюю часть тела где-то на лестнице, а нижнюю – под перилами. От взрыва в тот день пострадали и нарушители правопорядка, и отхватил по голове увесистым обломком Стерлинг, а Киллиану впервые с момента пленения в агентстве, впервые со дня, как ему начало казаться, что все в этой жизни может быть лучше, вспомнилась далекая, как во времени, так и в пространстве, кровавая Киргизия. За что он тогда хотел воевать? За что мог бы воевать, не вмешайся агентство и Стерлинг, не перекрои они его стремления? За это? Марси была жива, но видит Бог, с такими страданиями проще было бы умереть. В тот день он, с обезумевшим взглядом, забыв о Стерлинге, Беккете, оставив битву далеко позади, нес ее на руках к машине так быстро, как только мог. Если бы он мог, заплакал бы как ребенок, прижимающий самое драгоценное, сломанное маленькими ручками к груди. Но Киллиан не был ребенком, и в то же время он все равно был беспомощен в той ситуации. Он ничем не мог помочь. Только поспешить к врачам. Кровь Марси пропитала в тот день все его руки. Казалось, что даже дышит она ярко-алым дымом… Киллиан исправно, как запрограммированный на одно только действие робот, приходил в палату Марси, как только врачи считали это допустимым. Как только Стерлинг и Уолтер, да что там, даже директор Дженкинс прекращали свои попытки увести его прочь. Приходил, садился тихо на стул рядом и дрожащей рукой неуверенно касался ее ладони. Это был самый сложный момент… Перед глазами мелькали картины Киргизии, когда он, израненный, но еще живой, пытался поднять каждого, кого находил. Касался их рук и…осознавал, что в тех давно нет жизни. Они не просыпались. Марси в любой момент могла тоже тихо и мирно, никого не предупредив, заснуть навсегда, оставив Киллиану только холодную сухую и бледную оболочку. С собой Киллиан приносил не только груз беспокойства и страха. В кармане всегда лежала маленькая пудреница. Зачем? За одержимостью. За жаждой хоть как-то убедить себя, что Марси не так плохо, что она еще с ним. За нанесением румян, чтобы как-то преобразить похожую на зомби женщину. Женщину, что до всей этой истории не нуждалась в лишней косметике. Женщину, чьи щеки всегда вспыхивали алым от злости или смущения сами по себе. В такие моменты Марси открывала глаза и молча смотрел на Киллиана. Следила за каждым его действием уставшим, казалось бы умоляющим прекратить все это взглядом зеленых глаз. Киллиан не обращал внимания. Он не считал то, что делает, чем-то неправильным. Он прятал пудреницу, улыбался Марси криво и, довольный работой, говорил: - Теперь мне не так страшно за тебя… Та ночь была самой темной на его памяти. Врачи давно разбежались. Тихо пиликали приборы, убеждая мужчину, что все пока в норме. Стерлинг и Беккет не объявлялись в медблоке уже несколько дней – отправились искать ублюдка, по чьей вине вообще завязалась вся стычка. Киллиан сидел у койки Марси и старался не щелкать клешней – только бы не перебить работу приборов. Не испортить все. Он невольно вспоминал, как сам лежал почти также. С последствиями сотрясения от встречи головы с дроном. Заражением крови от надрывов в левой руке, вызванных резкими торможениями во время побега. Внезапно вспыхнувшей аллергии на остатки химикатов, что использовал Уолтер в, казалось бы, безопасных дымовых бомбочках. Почти ослепший – последствия похожего на гранату калейдоскопа. Марси тоже почти не отходила от его койки. Сидела рядом, держала за живую руку и бормотала что-то успокаивающее, хотя и не было тогда между ними какой-то сильной связи. Почему же Каппел вообще тогда приходила, Киллиан в последствии просто не хотел знать. Она была рядом, и этого казалось достаточно. Киллиан шумно и тяжело вздыхал. В глотке клокотало. Он пытался отогнать темные мысли и сосредоточиться только на том светлом, что начало появляться в его жизни после поражения. Он хотел жить, хотел быть с кем-то, был даже готов простить агентство и Стерлинга в частности. Киллиан жаждал смотреть на мир без марева мести на глазах, без постоянной тревоги за чью-то жизнь. Но не при их работе… Ни сегодня. Ни сейчас. Иначе он бы не переживал так сильно. Не дрожал и не прислушивался бы к каждому хриплому вздоху. Стул казался непривычно жестким, а койка словно дальше обычного. Киллиан сполз с него также бесшумно, как ходил в палате, и встал на колени у самой койки. Почти сутки назад Марси стало лучше, она начала произносить по несколько слов и даже выражала какие-то эмоции. Она просыпалась чаще, но Киллиан боялся разбудить ее. Боялся попросить, чтобы она успокоила его, сказав, что теперь все хорошо. Он все еще был напуган. От Марси исходил уже приевшийся запах спирта, антибиотиков, чистых бинтов. Дрожа и едва контролируя от нервов собственное дыхание, Киллиан оперся о край койки, подтянулся и склонился над грудью Марси. Едва касаясь, словно перед ним очень хрупкая ювелирно выполненная статуя из самого хрупкого материала в мире, Киллиан мягко поцеловал Марси в выглядывающую из-под больничной рубашки ключицу. Ему так не хватало ее прикосновений. Ощущений ее кожи, тела, волос под собственными пальцами и губами. Киллиан не чувствовал, как из живого глаза сама собой потекла слеза. Не заметил и то, как соленая капля, скатившись по осунувшейся щеке, сорвалась с кожи и упала, расползлась пятном на ткани рубашки. Марси вздохнула глубже, и Киллиан не мог не улыбнуться. Жива, и ей точно стало легче. Ранее Марси не была способна даже на полдюйма расширить легкие. Его собственное сердце забилось чаще, громче. В голове стало просторней – дурные мысли исчезли с новым глубоким вздохом Марси. Киллиан поцеловал ее ключицу снова, уже уверенней, прижимаясь губами к коже куда ощутимей. Хотя бы так он хотел передать Марси то, как он скучал по ней, как беспокоился, как любит даже со всеми шрамами, прикованную к койке, также, как и она любила изувеченного и явно больного на голову его самого. Один, второй, третий… Каждый поцелуй был наполнен всей заботой и любовью, на которую только был способен такой мужчина, как Киллиан. Осмелев, Киллиан просунул здоровую руку под макушку Марси и слегка сжал ее волосы. Протез едва ощутимо опустился на ее грудь. Он не чувствовал металлом дыхание, движения, но так ему было спокойнее. Невольно, изведенный отчаянием, переживаниями и одиночеством, Киллиан потянул толстое теплое одеяло за самый край вниз. Кончиками когтей поддел больничную рубашку и опустил взгляд. Некогда гладкая светлая кожа была изуродована длинным ровным шрамом. Он тянулся почти от самого пупка к боку и оттуда заходил на спину. То, что Марси выжила – действительно было чудом. Ало-синие пятна почти сошли, но метки ожогов уже никогда не исчезнут с ее тела. Киллиан не представлял, какую боль вытерпела его девочка, и каждый день твердил, что лучше бы ему оторвало еще пару конечностей, чем ей испытывать подобное. Киллиан сместил точку опоры и наклонился. Нежно коснулся губами местечка у самого шрама. Чуть тронул языком. Скользнул дальше. Он понимал, что вряд ли его прикосновения вдруг стали целебными, и все заживет на глазах, но Киллиан надеялся, что хоть так облегчит боль. Такое ведь срабатывает не только в детстве, правда? Киллиан касался Марси губами, слегка массировал ее затылок пальцами до тех пор, пока не осознал, что и на его голове вдруг появилась чужая ладонь. Дрожащие слабые пальцы пригладили растрепанную в последние недели прическу. Киллиан хотел было дернуться, но замер. Медленно поднял взгляд, тот самый, которым смотрит кот, которого застали на месте преступления, на хозяина и ждет приговора. Осознал, что Марси проснулась – ее зеленые глаза смотрели на Киллиана не моргая, - и попытался аккуратно выскользнуть из-под руки женщины. Сбежать прочь, стыдливо поджимая хвост. Но ее рука сильнее надавила на затылок. Вторая, дрожа, медленно поднялась и вцепилась в край воротника – потянула обратно. Зеленые глаза встретились с голубыми, и Киллиан увидел в них возвратившуюся искорку. Они посветлели и больше не напоминали мертвый изумруд, скорее походили на только-только выглянувшую после затянувшейся снежной земли травку. Такую же яркую и живую. Он опустился обратно, закрыл в наслаждении глаза, когда пальцы Марси помассировали голову близ стыка пластин и черепа. Протез вернулся на ее грудь. - Как давно это было… Почему ты не прикасался ко мне так долго? Я ранена, а не мертва, и я скучала… Киллиан затаил дыхание, не зная, винить ли себя в медлительности, оправдываться ее состоянием, или просто вытворить из головы остатки мыслей. Не выдержал, забил на все. Также, как Стерлинг забивал на заполнение отчетов. Прижался к Марси, уткнулся носом ей в шею и стал целовать. Жилку, ключицу, плечико, щеку, губы… Раз за разом, словно это последнее, что он может делать в своей гребаной жизни…