***
Весела музыка – играйте, играйте все! Да будет пир! Да будет праздник! Несите радость, весть несите: сын у боярина родился! Скачут скоморохи, танцуют. Красны их одежды. Вновь утробно рокочет небесный бог, кем бы он ни был, сколько бы имён люди ему ни давали. И вновь посылает благодать свою на землю, укутывает шелестящим серым платком. Спрятались люди по домам от дождя. Безлюден двор – тем легче охота. Благоволит Арес, привечая жизнь волка.***
Ведут волка зверем ручным на привязи. Тянет боярин за верёвку, направляет, куда надобно. Молчит, лишь в плечах толчки неласковые отдаются. Куда ведёт? Старых времён место? Капище тайное? Откуда-то сверху срываются задержавшиеся после дождя капли, звонко падают под ноги. Высоки камни, мощны, плющом увиты, рисунками. Бежит узорная вязь вдоль тропки в самое каменное сердце. А в сердце том морок царит. Не ночной, что легко отгоняется танцем костров, жмётся пугливо по углам; то морок покинутости, забытости, не изгнать его даже светом дневным. Огонь от факела перекидывается в алтарную чашу, освещает каменный лик. Сурово, бесстрастно взирает он на пришедших. Перун Молниерукий, так его величают, слышал Куница, знает. Любит бог огонь: больше костров, больше полений, больше каменных чаш! Больше света, иначе озарит своим гневом небо, вопьётся в землю, сам разведёт костёр людям на горе. Грозен Перун, жесток. Покровитель князей, покровитель воинов. Уважает его Куница: силён бог. Привечает кровь да лязг стали, выкрики боевые. Привечает почти как Арес.***
— Нелюдь! Зверь! – рычит боярин; в бок сталь упирается. – Убивать зачем? Они же добром встретили. — Да он жив ещё. Помог Куница, спас, не позволил обнаружить. Неужто поверил Лютобор купцу? Неужто не видел, как тот хитрил, как лгал? Али не хотел видеть? Богу распятому они оба молятся. Проще в скифе, Аресовом сыне, видеть волка, куницу – зверя дикого, чем разглядеть человека. Скидывает воин чужую руку со своего плеча, но и от Трояна отворачивается. Не по своей воле скиф на мече поклялся, но старается, выполняет. Арес привечает сдержанные клятвы.***
Вдосыть навидался Куница крови за жизнь волчью. Лилась за злато, за богов, за жизнь… Чужой прихоти ради лилась. Много её было, но никогда – столько сразу. Раскатистый рык удаляется, становится тише. Заветный выход из круга Велесова свободен. Хватается за колья аккуратно, но цепко – нет желания снова в круг соскользнуть. На дрожащих руках подтягиваться неудобно, но справляется, вылезает. И тут же осматривается. Телами земля укрыта, густо, что шишками – лесная подлога. Кровавые семена ярости звериной. Осторожной мягкой поступью меж мертвецов пробирается. Словно рог боевой в голове гудит; мутно от железного запаха крови. Боярин среди стволов и камней алым пятном выделяется. Куница подходит к нему осторожно, крадучись. Мышцы напряжены, нож костяной держит крепко, готов пустить его в ход. Заглядывает в чужое лицо: красно, что скифовы одежды, но нет в глазах мутности бурой, прошло действие зелья. Выдыхает тихо: «Лютобор». Дрожит тот, как лист, скулит, но человеческий то звук, не звериный. Расслабляется скиф, не тронут его. Помочь боярину надо. Медленно возвращаются к ручью, у которого их дети велесовы нашли. Вернувшись, день потеряли, но свои жизни сохранили. Против течения, выше, круче, в скалы. Пока водопад небольшой не нашли – так удобней кровь смывать, а камни отвесные хоть немного защитят от зимнего ветра. Трясёт Лютобора. То ли от мороза кусачего, то ли от несмываемой крови на руках своих. Сколько ни стоять ему под водой – не отмыться теперь, даже если глаз чужой алое уже увидеть не сможет. А Куница скалится радостно. Скалится, даже когда боярин снова лютеет на мгновение; разговор ведёт, подбадривает, как умеет, как видит дар жизни, как видит жизнь зверя. «Лютобор, слаб ваш бог распятый». Но крепко держится русич за свою веру. Не отступает от своего и Куница. Арес силён, Арес привечает кровь, пролитую в бою.***
Ветрено в пустошах. К ночи холодает, ветер вольно несётся во все стороны света, кружит в своём танце, колышит редкие травы, проросшие на камнях. От него не спасает ни огонь, ни одежда. — Ты поклялся. Сердито выдыхает Куница, эхом шепчет: «Поклялся». Сколько прошли вместе. Не бросил, не прирезал, не сбежал. В обиду слышать упрёки подобные от Лютобора. Громче уже говорит: — Я помогу. Стану вожаком, а потом выведу тебя с женой и сыном из пустоши. — И что с тобой будет? — Вожака лишь Арес выбирает. Мне никто выбор не бросит, сильнее я других волков. А как стае без вожака? Потому простит Анагаст, наказание назначит, но в живых оставит. И Арес простит, – взгляд жёлтых глаз в небо упирается. – Ведь я перед ним клятву давал: помочь тебе. — А если Яр тебя убьёт? — Тогда плохо будет, Лютобор, – скалится не хищно, смешливо, словно боярин что забавное сказал. – Тебя в жертву принесут, а сына твоего волком воспитают, жену отдадут тому, кто золотом заплатил. Глядит внимательно. Недолго осталось ждать Лютобору, да тот совсем духом пал. Ободрить бы, поделиться уверенностью. — Не бойся. Убью Яра, я знаю – я сильнее. Хватает боярина за одежду – и верно делает: тот голову тут же поворачивает, собирается весь, вслушивается. Воинская выучка. — Держись. Не в богах дело, в людях! Резво сбегает со склона. Вслед шагам его хмурится Лютобор. Хмурится и Арес.***
Темна ночь. В разрыв облаков глядит бельмом луна – глаз небесных богов, следящих за деяниями людей на земле. Следит Арес глазами идола деревянного. Вьётся огонь от факелов и черепов, танцует свой магический танец. Танцуют и тени, танцуют на земле, на лицах, на идоле том. Окрашена ночь в рыжий, красный да чёрный – как и одежды скифов. Кровавый ритуал – оба противника пролили кровь над чашей; оба прольют и в битве. Кружат в кольце факелов – не люди, звери степные. И это тоже танец – дикий, кровавый, как и вся скифья жизнь. Рвут друг друга костяными когтями-кинжалами. Скалятся поочерёдно. Сила волка против ловкости куницы. Как издревле в мире повелось – выживает сильнейший. На коленях стоит Яр, руками в землю упирается. Дышит тяжело, с хрипом утробным. Ловок Куница, нет ловчее его в танце смерти. Но не так-то легко убить старого волка, загнанного в угол. Перехватывает тот чужую руку, направляет, отводит от себя беду; вспарывает чужой живот, шею – и вновь зверёныш танцует, бьётся в кровавой агонии. Страх, непонимание в глазах бледнеющих. Бегает взгляд, мечется: по Яру – быть тому вожаком, по Лютобору… Из последних сил цепляется за идола. И замирает. Арес сделал свой выбор. Арес привечает подле себя своего заблудшего волка.