метро.

«Я люблю метро. В его темных коридорах легчает. Наступает перемирие с самим собой, больше не бросаешься в крайности. Двигаешься по единственному туннелю, зная, что поворотов в стороны нет. Поэтому и себя легче принять как есть — простым пассажиром.» Эльчин Сафарли. Мне тебя обещали.

Момент, когда Намджун видит его впервые, назвать первой встречей просто не повернется язык. Не встреча это вовсе, когда ты человека встречаешь, а он тебя — нет. Он стоит у самого выхода, вагон метро мерно покачивается в такт музыке, что льется из наушников Намджуна, и он рассматривает мелькающую за стеклянной прозрачной дверью темноту. Временами можно рассмотреть небольшие пятна фонарных огней, непонятных труб, каркасов и кусков металла, но они растворяются так же быстро, как и появляются, захватывая и приковывая взгляд на крошечные доли секунды, после вновь погружая тоннель в темноту. Вагон слегка дергается, и Намджун инстинктивно хватается за поручень, чтобы удержать равновесие. Движение выравнивается, но он не спешит убирать руку, просто так, на всякий случай. А потом встречает его. Парень, сидящий на крайнем к выходу месте, немного ерзает, передергивает плечами и опускает голову на руку Намджуна. Тот замирает, медленно поворачивая к нему голову. Парень спит, удобно устроившись на его руке, забавно причмокивает, слегка трется головой о новоиспеченную подушку, но так и не открывает глаза. Намджун позволяет себе отмереть и рассматривает парня краем глаза. Красивый. Чуть вздернутый маленький нос, бледные щеки и розовые губы со слегка приподнятой верхней. Его глаза закрыты, а грудь мерно вздымается в такт покачиванию вагона, длинные пушистые ресницы дрожат — видимо, что-то беспокойное снится, — и Намджун фокусируется на своих ощущениях. Волосы парня касаются его кисти — мягкие, хочется провести по ним рукой и зарыться пальцами, массировать кожу головы. Намджун, почему-то, явно представляет, как парень прикрывает на это глаза, храня на губах легкую улыбку. В воображении Намджуна он приобретает огромное сходство с ленивым довольным котом и даже немного мурчит. Намджун не шевелится, продолжая улыбаться, и боится неосторожно дернуть рукой и случайно разбудить. Он так глубоко погружается в мысли, что даже не замечает, как вагон наполняется, люди жмутся друг к другу теснее, а его остановка остается далеко позади. На одной из станций мужчина, стоящий позади него, толкает его плечом — Намджун дергается и неосознанно вырывает руку из-под головы парня, — но заметить реакцию незнакомца так и не удается — поток людей выносит его из вагона на платформу. Намджун глупо пялится сквозь мельтешащих людей в окно, откуда торчит темная макушка незнакомца — тот крутит головой, видимо пытаясь понять, что произошло, — но лицо разглядеть Намджун не может — поезд трогается, и вагон уносит незнакомого парня в бесконечную темноту. Намджун провожает его взглядом ровно до тех пор, пока не слышится приближение поезда в обратную сторону, и он спешит сесть в него, чтобы вернуться на нужную ему остановку. Когда он встречает его во второй раз, проходит больше недели, и Намджун даже успевает забыть о том случае. Но когда взгляд, беспорядочно бегающий по людям, рассевшимся по вагону, натыкается на лицо незнакомца, Намджун останавливается. В голове моментально проносится, как приятно и мягко ощущались его волосы на руке. Намджун рассматривает его внимательно. Люди в метро, по большей части, не отличаются друг от друга. Кто-то тихо перешептывается с подружкой, кто-то спит, возвращаясь с долгой смены на работе или после учебы, но большая часть их сливается в серую массу, зависимую от своих гаджетов. Они сидят, уткнувшись носами в телефоны и планшеты, сосредоточенные лишь на небольшом экране, и не замечают ничего вокруг. Иногда отвлекаются на голос, озвучивающий названия станций, иногда игнорируют и пропускают нужную. Бесцветные, они сливаются в одно пятно и не привлекают к себе внимание. Незнакомец Намджуна другой. Выделяющийся. В этот раз он не спит, хоть его глаза и прикрыты, а дыхание такое же мерное. На голове огромные черные наушники, надетые поверх капюшона, он прислоняется к спинке сиденья и бегает пальцами по своей коленке, точно наигрывает что-то. Что-то воображаемое, что есть только в его голове, либо вторит звукам из наушников — Намджун не знает, но взгляд оторвать все равно не может. Второй ногой он что-то отстукивает, но это точно не ритм — больше похоже на нажатие педалей на фортепиано. Наблюдать за ним — интересно. Незнакомец спокоен и собран, перебирает пальцами так, словно под его руками действительно фортепиано, а если сбивается слегка, то хмурится, морщит нос и сжимает губы в тонкую полоску, но глаз не открывает, продолжая играть свою бесконечную мелодию. У него красивые пальцы: длинные, узловатые, с аккуратными квадратными лунками ногтей. Намджун смотрит и смотрит, все ждет, когда же тот прекратит музицировать, обратит внимание на окружающий его мир, в телефон залезет в конце-то концов, но незнакомец не делает этого. Он глух и слеп, запакован в собственном вакууме, отделенный от всего мира. Он открывает глаза лишь единожды, смотрит слегка расфокусированно и мимо, мажет взглядом по табло с названием следующей станции. Кивает сам себе, точно соглашаясь с какой-то мыслью, поднимается с места и уходит, оставляя Намджуна трястись в сером вагоне, наполненном безликими людьми, одного. У этого незнакомца нет четкого плана или графика. Иногда Намджун видит его каждый день, иногда — раз в неделю. Бывает, что успевает только ухватиться взглядом за знакомую макушку в толпе в неизменно черной толстовке с капюшоном, как та исчезает в другом вагоне. Намджун не пытается составить график, не выясняет откуда незнакомец едет и куда, потому что это смутно отдает преследованием, и ему это ни к чему. Незнакомец просто есть, и спустя три месяца периодических совместных поездок в вагоне метро, называть его незнакомцем становится все сложнее. Но Намджун все еще ничего о нем не знает, и от этого наблюдать за ним еще интереснее. Можно придумать ему историю, создать собственную картинку в голове, в которую вкладывается чужая жизнь. Нарисовать в ней родственников, друзей и работу, а может учебу? А может он и не дружит ни с кем? Одинокий по жизни, отдающий свое сердце музыке и любимому делу? Намджун никогда не узнает, какой из сценариев правдивый, и улыбается этой мысли. Сегодня он решает просто сесть в метро, чтобы покататься, доехать до конечной без какой-то цели или смысла. Поездка успокаивает его, позволяет наблюдать за людьми и придумывать каждому из них судьбы и жизни. В такие моменты Намджун чувствует себя художником, или, на крайний случай, писателем, создающим новые миры и вселенные. Из-под его руки выходят невиданные холсты, тонны страниц, исписанные ровным почерком, ни одна из которых не является правдой. Хотя, кто знает, как все обстоит на самом деле? Намджун садится на свободное место в центре вагона и осматривается. Это конечная станция, на которой всегда мало людей, и вагон остается практически пустым, даже когда поезд трогается с места. В самом конце он замечает девочку, которая нехитрыми махинациями выпрашивает у матери новую куклу и конфеты, и той ничего не остается, кроме как согласится и вытереть большими ладонями слезы с маленького кругленького лица дочери. Намджун представляет, как эта девочка, уже взрослая и статная женщина, управляет компанией, обводит вокруг пальца поставщиков, и давит усмешку. По мере заполнения вагона он придумывает тысячи сюжетов тысячам разных людей, и пропускает момент, когда его незнакомец садится на соседнее с ним сидение. Наверное, именно этот день стоит считать моментом их первой встречи. Намджун неловко косит взгляд на сидящего рядом и позволяет себе легкую улыбку — незнакомец действительно очень красивый. Вблизи его лицо кажется еще бледнее, а волосы еще мягче. Намджун с трудом останавливает себя, когда рука уже тянется зарыться пальцами в темные волосы на затылке. Они там короткие, наверняка забавно топорщатся, если провести по ним рукой. Он рассматривает его долго, пристально, любой другой человек бы уже заметил это и поинтересовался, в чем дело, возмутился бы столь пристальному вниманию. Но нет. Незнакомец смотрит прямо перед собой, взгляд просачивается через безликую серую массу людей, огибает их тела, как контур детально проработанной схемы, и упирается в отражение окна за сидениями напротив. Там — в искревленной углом стеклянной поверхности их двое. Он и Намджун, не сводящий с него взгляда. Незнакомец позволяет себе легкую, практически незаметную улыбку, прослеживаемую лишь по дрогнувшим уголкам губ, и продолжает молчать. Пока Намджун рассматривает его на расстоянии меньше вытянутой руки, незнакомец рассматривает его в кривом далеком отражении. Намджун понимает это, когда прослеживает за его взглядом, бежит по уже проложенной тропинке к конечному пункту, и их взгляды пересекаются. Они едут вместе до конечной — долгие полчаса, растягивающиеся в вечность, — играя в своеобразные гляделки, и там и расходятся. Незнакомец встает со своего места — Намджун только тогда осознает, что последние три станции они ехали в совершенно пустом вагоне одни, — и уходит. Провожать его взглядом уже практически становится привычкой, Намджун сидит там, не двигаясь, пока голос машиниста не повторяет в сотый, наверное, раз, просьбу покинуть вагон, и только тогда решается сменить направление. Каждая встреча с этим парнем напоминает интригующее и захватывающее приключение, ленивое, неторопливое, медленно просачивающееся сквозь пальцы, точно песок на пляже, от того только больше волнующее мысли. Намджун все еще ничего не знает о нем, но теперь, пересекаясь в метро, они общаются взглядами, и молчать становится приятнее и легче. В первый раз незнакомец подает голос, когда Намджун садится в метро без конечного пункта назначения, чтобы просто почитать. Метро успокаивает, настраивает мысли на нужный лад, позволяет проникнуть в каждую строчку, раскрыть страницы пошире и шагнуть в корешок переплетений, в неизведанный новый мир, не имеющий ничего общего с реальностью. — Вы никогда не задумывались, что метро — своеобразная аналогия жизни? Намджун отрывается от книги, часто моргая. Вагон практически пуст, а на соседнем с ним сидении сидит тот самый человек, с которым они знакомы уже очень давно, и в то же время не знакомы совершенно. Его вопрос, вполне очевидно, адресован Намджуну, хоть он и не выглядит как тот, кто ждет ответ. У него приятный голос, достаточно тихий, тягучий, он растекается в сознании стайками маленьких змеек на шипящих. Намджун готов слушать его вечность. — Почему вы так считаете? — наконец решается спросить он в ответ. Оставляет закладку в книге на нужной странице и складывает ее на коленях. Незнакомец довольно жмурится, продолжая свои наблюдения уже привычно через отражение напротив, в то время как Намджун сидит вполоборота, рассматривая его лицо. Парень пожимает плечами. — Жизнь, в каком-то смысле, тоже бесконечный туннель, в котором ты движешься, без возможности развернуться обратно и повернуть время вспять, чтобы исправить свои ошибки. Не можешь свернуть на развилку, лишь едешь и едешь бесконечно вперед, пока все твои станции не закончатся. Намджун задумывается. В словах незнакомца есть доля правды. Он и сам об этом нередко задумывается, садясь в очередной вагон, не имеющий возможности сойти с рельс или поехать в отличном от заданного маршрута направлении. — Эта аналогия применима не только к метро, но и в целом к поездам, — наконец отвечает Намджун. Парень, сидящий рядом кивает. — Ты бесконечно движешься, управляемый лишь машинистом, да тем человеком, что сидит сверху и решает, куда ты должен прибыть. Люди заходят и выходят, постоянно меняются и занимают свои места в вагоне твоей судьбы, и лишь некоторые доезжают до конечной. Есть в этом какая-то особенная магия. И тем не менее, позволю себе не согласиться с вами. — Почему же? — Проводя параллель в подобном ключе, вы обозначаете неизменность судьбы, покровительство кого-то свыше, как надежду на то, что большой добрый дядя, сидящий наверху, проявит свою благосклонность, и мир станет от этого чуточку лучше. Разве не человек — творец своей судьбы и будущего? Не он решает, что ждет его дальше, на какой развилке свернуть, и где будет тот самый конечный пункт — в пустом вагоне гордого одиночества, наполненный ли людьми, знакомыми и не очень, или же его путь прервется где-то между? Незнакомец усмехается, опуская голову, а после поворачивается, впервые за все время их совместных путешествий, лицом к Намджуну. — Не значит ли это, что тот самый мифический машинист — вы сам? Он говорит это спокойно, с легкой насмешкой, но в то же время, без явной издевки. Как старый добрый друг, с которым вы долго спорите, каждый отстаивая свою правоту, пока один из вас не сможет подловить на проколе другого. Незнакомец вновь отворачивается, смотрит исключительно прямо и не говорит больше ни слова до конца поездки, лишь сходит на нужной ему — или выбранной случайно, поддаваясь секундному порыву, — станции, даже не представившись, и Намджун вновь остается один на один с бесконечной тьмой тоннеля. / — Так и сказал? Сокджин переворачивает очередной огромный кусок мяса на приятно шипящей маслом сковороде и даже не поворачивается лицом. Намджун смотрит на его широкие плечи, прямую спину и смешной фартук с божьими коровками, повязанный ровным бантиком на пояснице, и улыбается, кивая, хоть и прекрасно понимает, что Сокджин его не видит. — Ага. Я впервые не нашелся, что ответить, — говорит Намджун, обнимая чашку с уже теплым чаем. Он не собирается задерживаться на ужин — скорее всего всю ту огромную тарелку с мясом, которое жарит Сокджин, скормят Чонгуку. У него словно бездонный желудок, нежно именуемый Сокджином растущим организмом. Иногда Намджуну кажется, что не корми Сокджин его так хорошо, и Чонгук вполне мог бы проглотить их всех, облизаться и потребовать добавки. — А он быстро тебя раскусил, — хмыкает Сокджин, выключает плиту и накрывает миску с горячим, сочащимся соком и маслом, мясом крышкой. Он ставит чайник, потому что с предыдущего раза тот успел остыть — лишь Намджун продолжает сербать свой холодный чай и получать от этого какое-то извращенное удовольствие, — и поворачивается к нему лицом, опираясь на кухонную тумбу поясницей. Божьи коровки на фартуке смешно дергаются, покрываются складками, и Намджун утыкается в кружку носом, пряча улыбку. — Это удивляет, теперь мне тоже хочется посмотреть на твоего знакомого незнакомца, и я все видел, Ким Намджун, мой фартук милый, хватит ржать. Намджун строит серьезное лицо, на что Сокджин лишь отмахивается. — Проблема в том, что это был единственный наш разговор, хотя прошло уже сколько? Два месяца? Три? Пять? И я совершенно не знаю, как завести с ним беседу и нужно ли это вообще. Чаинки на дне чашки подмигивают ему, складываются в незамысловатый силуэт, наверняка хранящий в себе какой-то потайной скрытый смысл. Верит ли его случайный спутник в такие гадания? Что бы он сказал на это сейчас? Нашел бы ответы на дне его чашки, провел бы параллель, давая возможность философски удариться в обсуждение, или же посмеялся бы, назвав глупцом? Намджун смотрит на чаинки так, словно они способны ответить на все его вопросы, но сегодня, видимо, вселенная к нему не благосклонна. Хотя, смотря с какой стороны посмотреть. — Ну ты же не будешь вечно кататься с ним в метро, просто рассматривая. — Почему нет? — Намджун пожимает плечами и отставляет чашку в сторону. — Пока мы не знакомы, я могу придумать ему совершенно любую историю, создать ему тот образ, который мне будет нравиться. Не знать людей интереснее. — Как знаешь, дело твое. Несмотря на все сказанное, познакомиться Намджун все же хочет. Очень хочет. Он думает об этом, пока трясется в стареньком автобусе до дома. Кататься в них тоже интересно, можно наблюдать в окно за лениво шагающими, либо спешащими по своим делам прохожими, за проплывающими мимо пейзажами, расплывающимися домами и возвышающимися над облаками многоэтажками. В метро такого соблазна нет, его он любит больше. Покататься с незнакомцем в автобусе наверняка очень интересно. Можно создавать истории и придумывать характеры, причины того или иного поведения людям вместе, пока в наушниках играет неторопливо фортепиано. Намджун практически в этом уверен, даже не догадываясь, насколько он прав, воссоздавая в голове образ таинственного парня, ткнув пальцем в небо и не промахнувшись ни разу. Из автобуса он выходит привычно на остановку раньше и медленно бредет домой, пока крупные снежные хлопья укрывают его плечи. Встречаться с незнакомцем взглядом и вести немые беседы в метро становится чем-то привычным, необходимым и обыденным, как чистка зубов по утрам или чашка свежезаваренного зеленого чая. С приходом зимы толстовка сменяется строгим приталенным черным пальто, а волосы окрашиваются в кристально белый, как снег, цвет. Намджуну до ужаса интересно, какие они теперь на ощупь — такие же мягкие, как при их первой встрече, или более жесткие от покраски и осветления. В один из дней он почти решается их потрогать, но так и замирает деревянным, недовырезанным истуканом, протянув руку вперед. Незнакомец поворачивает к нему голову, смотрит долго, пристально, но не говорит ничего, а Намджуну настолько не по себе от этого взгляда, что руку приходится убрать и выйти из вагона метро на следующей станции. Каков все же позор. В их следующую встречу незнакомец садится рядом с ним, несмотря на то, что вагон практически пуст. Кроме них только парочка студентов, фотографирующих конспекты — наверняка какой-нибудь тест, а может зачет или экзамен, — и бабулька, сосредоточенная на своем клубке с нитками. Незнакомец сидит близко, Намджун чувствует тепло его бедра своим, пока тот поднимает ладони к лицу и выталкивает из легких теплый воздух в попытке согреть замерзшие пальцы. — Знаешь, я долго ждал, когда же ты решишься хоть что-то у меня спросить, но ты все молчишь, только смотришь постоянно и ничего не делаешь. Ты либо до отвратительного странный сталкер, либо невероятно стеснительный человек, и ни один из этих вариантов мне не нравится. Предложишь свой? — он говорит все так же тихо, спокойно и размеренно, выдыхая предложения в ладони. Голос, чуть шершавый и хриплый, точно простывший или только со сна, обволакивает Намджуна, как упаковочная обертка — хрустящая и ломкая, если сжать ее в руке. Намджун задумывается. — Ты выглядишь интересным, — отвечает он спустя время, когда очередная станция оказывается позади, а незнакомец, кажется, уже не надеется на ответ. — Но быть незнакомыми — интригующе. Остается некая загадка, неразведанная тайна о том, кто ты, позволяющая выдумать все, что угодно. Незнакомец усмехается. — Ты же не думаешь, что, познакомившись со мной, сразу же меня узнаешь? — он вновь смотрит так, словно обыграл Намджуна в очередную партию в шахматы, а после привычно отворачивается, глядя в окно перед собой. — Но дело, конечно твое. Он не говорит больше ни слова, не упрекает, не пытается завязать или продолжить разговор, но Намджун, почему-то, не чувствует удовлетворения от несостоявшегося знакомства. Когда парень выходит на нужной ему станции, вагон наполняется новыми, безликими серыми людьми, не приносящими с собой ничего, кроме пустоты и ощущения ускользания из пальцев чего-то чертовски важного и необходимого. — Ребят, я кое-кого привел, не обижайте его! Чонгук кричит из прихожей, хоть его и так прекрасно слышно из-за размеров не особо большой квартиры Сокджина, которую они делят на двоих. Намджун впадает в ступор еще до, непосредственно, самого знакомства с новым человеком в их компании, потому что голос, доносящийся из прихожей и ворчливо просящий «перестать вести себя, словно мне пять лет, я старше тебя вообще-то, мелкий, имей совесть», он не спутал бы ни с чем. Тихий, все так же растягивающий шипящие, хрустящий, как только выпавший первый снег, когда на него неосторожно наступаешь тяжелыми ботинками. Сокджин появляется в дверном проеме в неизменном переднике с божьими коровками и с кухонным полотенцем в руках, пока Намджун стыдливо прячется за чашкой остывшего чая, загороженный широкими плечами хена. — Это Юнги-хен, он приходит к нам в школу иногда поиграть на фортепиано, — представляет нового знакомого Чонгук, пока стаскивает кроссовки, наступая себе на пятки. — Он учил меня играть, я рассказывал вам. Намджун прислушивается. Юнги бесшумно разувается, влезает в предложенные Сокджином тапки и пожимает ему руку, как хозяину дома. — Это Сокджин-хен, мы с ним живем, — говорит Чонгук, пока Юнги окидывает Сокджина цепким, пристальным взглядом. Кивает. — Мои соболезнования, — безэмоционально говорит он, и Сокджин усмехается. — Взаимно. Намджун все еще прячется на кухне и сопоставляет. Он слышал о Юнги не так и много, как мог бы — не часто приходит к ребятам в гости, — и катает на языке его имя. Почему-то оно не очень подходит тому парню, который мучился в попытках научить Чонгука нажимать нужные черно-белые клавиши, но невероятно идет незнакомцу из метро, сидит на нем, как дорогой костюм, сшитый точно по меркам. Ребята, наконец, заканчивают в прихожей, и Чонгук первым влетает на кухню, тут же принюхиваясь. Заглядывает под все крышки на кастрюлях и сковородках, за что получает от Сокджина несильный подзатыльник. Рано еще. Юнги неловко мнется в проходе и смотрит на Намджуна неотрывно. На нем все та же знакомая толстовка с большим карманом, массивные наушники на шее — если прислушаться, можно уловить за копошением и препирательством ребят тихое звучание клавишных, — и самые обычные светло-синие джинсы с дырками на коленке и бедре. Намджун хочет сказать, что это не лучший выбор одежды для погоды за окном, но продолжает молча рассматривать своего незнакомца, у которого теперь есть имя. Юнги. — Это Намджун-хен, он у нас философ и профи в заковыристых темах, — представляет его Чонгук с набитым ртом — таки успел стащить кусок мяса, пока Сокджин не видит. Намджун молчит, продолжая уже привычную игру в гляделки с Юнги. — Не обращай внимание, он часто зависает, задумываясь о чем-то. Юнги хмыкает, кивая своим мыслям, и ставит музыку на паузу. Перестает рассматривать Намджуна и переключается на кухню — тумбочки, стол, холодильник в углу у окна, потрепанный мягкий диванчик. — Приятно познакомиться, Намджун, — Юнги протягивает руку, и Намджуну приходится выйти из ступора, протягивая свою руку в ответ. Пожимает — мягкая, холодная, чуть шершавая, с огрубевшими от частого касания клавиш кончиками пальцев. Помещение маленькое и узкое, стоять долго на одном месте не получится, и Юнги вынужден сесть рядом на диванчик, бедром к бедру. Они не особо контактируют за весь вечер, больше с другими. Перекидываются парой фраз под любопытным взглядом Сокджина — тот словно знает все, понимает, и прячет крошечную снисходительную улыбку в уголках губ. Наблюдать за взаимодействием Юнги с людьми со стороны интересно. У него ленивая манера речи, редкие, но яркие эмоции и мягкий, как кусочки ваты, смех. Он сидит совсем близко, живой, дышащий, говорящий — настоящий, а не тот, кого Намджуну необходимо выдумать, обложить догадками и мифами, но он не перестает от этого быть менее загадочным. «Ты же не думаешь, что, познакомившись со мной, сразу же меня узнаешь?» Они возвращаются домой вместе — как оказалось, это на его остановке Намджун обычно выходит, чтобы проветрить мысли, пока возвращается от ребят, — молча шагая рядом. Намджун ловит горячей ладонью пушистые снежинки и краем глаза наблюдает за Юнги. Тот смотрит себе под ноги, наушники болтаются на его шее безмолвным аксессуаром. Он их не надевает, несмотря на то, что они так и не проронили ни слова за последние пять минут. На остановке безлюдно, темно и тихо, лишь редкие машины проезжают мимо, выхватывая их фигуры светом фар, тут же скрываясь, унося с собой шум и шуршание шин по снегу. Намджун наблюдает, как их следы медленно исчезают, стираются, покрытые маленькими фигурными кусочками замерзшей воды, словно они и не шли сюда. Словно все время стояли в тишине на остановке, выдыхая пар в холодный воздух. Юнги наблюдает за ним вполне открыто, и до прибытия автобуса они ведут свой безмолвный диалог. Ехать с ним в автобусе не так, как Намджун представлял. Юнги не смотрит в окно, не обсуждает людей и не помогает придумывать им истории и судьбы. Он садится рядом, едва касаясь плечом, и прикрывает глаза. Вновь перебирает пальцами по торчащей из-под порванной ткани коленке и нажимает на невидимые педали невидимого фортепиано. Намджун отворачивается к окну, продолжая писать свой рассказ о незнакомых людях, и почти не дергается, когда голова Юнги во сне опускается ему на плечо. С их официальным знакомством в общем и целом ничего не меняется — все те же случайные совместные поездки в метро, те же безмолвные диалоги взглядами и редкие возвращения домой в трясущемся холодном автобусе, с той лишь разницей, что теперь они приветствуют друг друга кивками головы, а Юнги всегда садится на соседнее сидение и засыпает, опустив голову Намджуну на плечо, когда выглядит особо уставшим. Будить его — забавно. Спросонья Юнги похож на потерянного маленького котенка, не понимающего где он, и что здесь забыл. В такие моменты Намджун позволяет себе теплую улыбку и провожает его до дома в уже привычной тишине. Вот и сейчас они стоят на остановке в ожидании своего автобуса. Юнги хмуро смотрит на непрекращающийся последние пару дней снег, пока Намджун вытаптывает на чистом, только выпавшем снегу, цветочек из следов от ботинок. — Слушай, — внезапно даже для себя подает он голос, и Юнги оборачивается, вопросительно приподнимая бровь. — Может помолчим как-нибудь за чашкой кофе, чтобы не мерзнуть на улице? Юнги долго смотрит на него, не показывая совершенно никаких эмоций, и Намджуну уже начинает казаться, что зря он это ляпнул. Переводит задумчиво взгляд в темное небо, затянутое рыжим от огней города покрывалом, снег крупными хлопьями оседает у него на макушке, а пару снежинок приземляются на кончик покрасневшего носа, тут же тая, и он опускает взгляд обратно на Намджуна. Пожимает плечами. — Можно, — он легко улыбается, и Намджун улыбается в ответ. — Можно? — на всякий случай переспрашивает. — Можно. — Может сейчас? Все равно автобус еще долго ждать. Юнги усмехается и еще раз кивает. Они действительно неспеша плетутся в ближайшую кофейню буквально за углом, но берут не кофе, а горячее какао с зефирками. Они медленно тают, превращаясь в сладкую липкую пленку, и когда Намджун делает глоток, она остается над верхней губой. Юнги тянет руку, улыбается мягко, словно перед ним ребенок, и большим пальцем стирает сладкие усики, облизывая после палец. Жест выглядит личным и интимным, Намджун замирает, не зная что сказать, а Юнги лишь облизывается наглым котом и пожимает плечами — ничего такого, обычное дело. Но оба прекрасно понимают — нет. Они действительно молчат, но это молчание — приятное. Оно не давит на плечи, не обвешивает гирями ответственности и не требует выдавливать из себя буквы, складывать их в слова, предложения, тексты. Их молчание не требует слов, достаточно взглядов из-под ресниц, мокрых после растаявшего на них снега, теплых, как какао, коротких, лишь им понятных, улыбок и простых жестов. Касаний кончиками пальцев, нагретых теплом картонных стаканчиков, шуршаний курток, когда прижимаешься плечом к плечу. В кофейне пахнет корицей, горячим шоколадом и имбирным печеньем, мандариновыми корочками и чем-то еще — такой запах можно почувствовать только возвращаясь после долгого дня домой, и Намджун с легким покалыванием в грудной клетке понимает, что он исходит от Юнги. С того дня ничего существенно не меняется, но теперь в контактах намджунового телефона есть его номер, как маленький бонус за приятно проведенный вечер и тонкий намек на его повторение. / — Как там твой незнакомец из метро? Намджун отрывается от дискуссии с Юнги на тему одной малоизвестной книги, которую он ему советовал на днях, улыбается и не сразу понимает, чего от него хотят. — Что? — Ты перестал о нем рассказывать, — пожимает плечами Сокджин, наблюдающий все это время за ним из кресла, пока Намджун оккупировал его диван, вытянув ноги и закинув их на подлокотник. Он задумывается, вникает в суть вопроса и блокирует телефон, пытаясь подобрать правильные слова. — Ну, он перестал быть незнакомцем, — Намджун рассеяно чешет затылок и пожимает плечами. — Вот как? И как его зовут? — Юнги. Сокджин коротко снисходительно улыбается и кивает сам себе. — Значит, это была судьба. Намджун часто об этом задумывается. Что есть судьба, и почему люди так в это верят? Была ли их встреча действительно предначертана, или же это самое, что ни на есть, совпадение? Есть ли у того, другого, которого все гордо величают Всевышним, какие-то планы на одного простого смертного Намджуна и его дальнейшее пребывание на отрезке жизни? «Разве не человек — творец своей судьбы и будущего?» Рассуждать на эту тему и обмениваться своими мыслями с Юнги очень интересно. Они практически никогда не сходятся во мнениях, но от этого не остается горького послевкусия и тяжелого осадка на дне души, словно тебя не поняли, не приняли, отвергли. Нет, Юнги его понимает. Слушает, слышит, отвечает с охотой, словно это самое увлекательное развлечение в его жизни, очередной виток адской карусели, от которой кровь бурлит, а тело словно парит в невесомости, наполненное адреналином и восторгом. Юнги прекрасно все понимает. Просто не соглашается. Они достаточно много общаются в сети, обмениваются интересными книгами, статьями и просто мыслями, и так же пропорционально много молчат при личной встрече. — С некоторыми людьми уютно побыть в тишине. Просто сидеть рядом, ехать в неизвестном направлении случайно выбранного автобуса. Делить один на двоих момент, понимаешь? Его нужно прочувствовать, услышать, но не словами, а сердцем, — отвечает как-то Юнги, когда Намджун решается задать этот вопрос. Долго собирается с мыслью, боясь спугнуть сплетенное тонкой пряжей взаимопонимание между ними. Намджун кивает, улавливая суть: — Понимаю. Когда посреди ночи его телефон начинает заходиться, разрушая тишину резким звонком, он сам не сразу понимает, что происходит. Смотрит на экран, но буквы неразборчивые, плывут от яркого света и плохой концентрации после сна. Пропускает между строк сознания время, имя и номер, просто берет трубку, не с первого раза смахивая по экрану пальцем в нужную сторону. — Приходи, пожалуйста. Голос Юнги словно севший на пару октав, тихий и совсем немного дрожащий, но этого хватает, чтобы тут же подскочить на кровати. Проверить быстро время — половина четвертого, какого черта он не спит так поздно. или рано? — и кивает. Соображает запоздало, что его не видят, и повторяет. — Хорошо, — он проводит ладонью по лицу, окончательно стирая остатки сна, и торопливо натягивает лежащие на стуле рядом джинсы. — Хорошо. Дай мне пятнадцать минут. Не сказать, что Намджун старается уложиться в отведенное им же самим время, но оказывается точен, как швейцарские часы. Когда он подходит к подъезду, Юнги уже ждет его там. В смешных тапочках с собачьими висящими ушами, надетых на босую ногу, накинутом наспех пальто поверх тонкой майки и привычных спортивках. Топчется на одном месте, переминается с ноги на ногу и торопливо курит, выдыхая в морозный воздух клубы пара вперемешку с дымом. Он похож на ту странную гусеницу из Алисы в стране чудес, теряющийся в собственном тумане, тушит быстро сигарету об урну у лавочки — искры слетают с кончика и тоскливо теряются в снегу с легким шипением. — Не знал, что ты куришь, — говорит Намджун после кивка. Юнги немного дергается, но все же приветствует его в ответ. — Я тоже, — хмыкает, смотрит на бычок в руках и спешит выкинуть. — Оказывается, курю. Пошли. Намджун молча поднимается за ним на четвертый этаж, молча заходит в темноту чужой квартиры — только на кухне горит настольная лампа, создавая легкое теплое освещение в маленькой комнатке. Юнги ставит чайник и садится на пустой узкий подоконник, подтягивая ноги к груди. Смотрит прямо перед собой и не говорит ни слова. Намджун осматривается и не спешит задавать вопросы. Из того, что он успел узнать о Юнги за последние полтора месяца их общения — тот проще, чем кажется, если позволить ему раскрыться и доверять тебе. А еще он никогда ничего не делает просто так, и уж тем более никогда раньше не звал к себе, хоть Намджун и провожает его до подъезда непозволительно часто. Они сидят в тишине, нарушаемой лишь мерным гудением холодильника, шипением газа на плите и бурлящей в закипевшем чайнике водой. Юнги спрыгивает с подоконника и заваривает чай — зеленый, с мелиссой и ромашкой, — наливает его в кружки и садится за стол напротив Намджуна. — Я узнал о том, что я не родной сын, когда мне было шестнадцать. Брат проговорился, а родители не стали отрицать, — тихо начинает Юнги, его голос шуршит, расплывается по комнате, словно и не его вовсе. Чужой, чужеродный. — Я тогда все перевернул, чтобы найти биологическую мать — отца никто и не знал никогда, он ее бросил еще до моего рождения, а она не смогла бы одна потянуть ребенка и отказалась от меня в роддоме. Он коротко всхлипывает и вновь замолкает. Намджун смотрит на плавающие в чашке чая листики и не пытается перебивать. Слушает внимательно, делает глоток и сам тянется к пачке, лежащей на столе, вслед за чужой рукой. Юнги делает затяжку, не давится, не плюется — глубокий вдох и резкий выдох. Намджун повторяет и, вопреки всем рассказам о первом курении, не заходится кашлем. — Мы же даже не общались, понимаешь? Я едва ли знал о ней, а теперь сижу вот с тобой, курю и не понимаю, что делать дальше. У нее остался сын, младше меня. Он мне, вроде как, брат, а я даже не знаю, как его зовут. Сказал, завтра похороны. Он срывается на очередной всхлип, делает затяжку и стряхивает неумело пепел в самодельную пепельницу — банка из-под отвратительного растворимого кофе. Намджун молчит, не зная, что сказать. — Сходить с тобой? — спрашивает после долгой паузы, и Юнги коротко быстро кивает. — Хорошо. — Спасибо. Намджун остается до утра. Не говорит ни слова, пьет зеленый чай и раз в час тихо курит с Юнги на кухне. Позволяет ему сесть рядом, сдвинув вместе стулья, а себе — обнимать его, пока чужие холодные пальцы цепляются за локоть, как за спасательный круг, в попытке удержаться на плаву и не пойти ко дну. Прятать нос в сгибе шеи и иногда коротко всхлипывать. Намджун не осуждает, не возмущается и не отталкивает. Он просто есть и он рядом. Возможно, большего людям и не требуется. С той ночи меняется многое и не меняется, существенно, ничего, если не присматриваться, но они становятся неуловимо ближе, словно связанные общей нитью тайны. Все так же общаются, ездят вместе в метро, реже — на автобусе, и единогласно не поднимают тему случившегося. Ни к чему это. Но иногда Намджун разрешает себе заходить в гости после тяжелого дня, а Юнги разрешает ему разрешать. Он в такие моменты без лишних слов заваривает ему чай и тихо рассказывает о чем-то отстраненном, пока они сидят на кухне и курят в слабом свете настольной лампы — привычка, от которой оба теперь не могут отделаться. Или просто не хотят? Есть в этом что-то особенное, что-то личное — делить на двоих одну пачку, а иногда и сигарету, когда остается последняя. Выдыхать одинаковый дым с разницей в пару секунд, пока за окном последний снег припорашивает границу между ночью и новым днем. В детстве Намджун не понимал, почему взрослым так нравится это, а теперь понимает. Хотя дело, может быть, и не в возрасте вовсе, а в Юнги. С ним Намджуну нравится многое, чего до этого он в себе не замечал. Когда наступает весна, они вместе идут к Сокджину с Чонгуком пешком. Достаточно далеко, но приятно. Первое мартовское солнце пригревает макушки, Юнги снимает пальто и меняет ботинки на высокие кеды, цвет волос — на светло-бирюзовый, цвета мятного мороженого или зубной пасты, и только рваные джинсы остаются неизменными. Намджун идет рядом и не может отвести от него взгляд. Рука по привычке тянется потрогать волосы, ощутить кончиками пальцев мягкость, которую они до сих пор помнят, и впервые не останавливает себя. Касается робко макушки. Мягкие, такие же мягкие, как и почти год назад. Юнги останавливается и оборачивается. Намджун набирается смелости, проводит ладонью по голове, опуская ее на затылок, и легонько царапает его. Это приятно — делать то, о чем так давно мечтал. Юнги не противится, не отталкивает, лишь прикрывает глаза и выдыхает глубоко, словно разом выталкивая из легких весь воздух. Со стороны они наверняка выглядят очень странно, погруженные в свой пузырь. Им хорошо здесь и сейчас, в этом моменте времени на этой дороге ранним мартом. — У меня день рождения через неделю, — внезапно говорит Юнги, не открывая глаз. Чуть хрипло, с легкой улыбкой, затерявшейся в уголках губ. — Придешь? Намджун кивает. — Приду. / Чонгук долго и спутанно рассказывает о новой группе детей, как кто-то с кем-то подрался, а одна девочка подарила ему конфету, краснея, и сам он тоже краснеет кончиками ушей. Намджун находит это невероятно милым и не может не заметить, как хмурится на это Сокджин, стараясь не показывать своей легкой ревности к маленьким детям, которых Чонгук любит до безобразия. Юнги едва заметно кивает, стоит им пересечься взглядами, и Намджун сбегает на балкон следом, чтобы покурить и не натыкаться какое-то время на всезнающий взгляд Сокджина. — Интересно, когда до Чонгука уже дойдет, — спрашивает он у воздуха, ни к кому конкретно не обращаясь и ответа не ожидая. Юнги хмыкает. — Никогда, если Сокджин не ткнет его сам в это носом, — говорит он с улыбкой и почему-то смотрит на Намджуна неотрывно. У него очень красивые глаза, шоколадные, засасывают, как черные дыры на задворках вселенных, и Намджун не может ни пошевелиться, ни взгляд отвести, так и стоит истуканом, пялясь. — Хватит прокуривать мой балкон, а ну выходите оттуда. Сокджин стучит костяшками пальцев по стеклу, и Намджун отмирает, стряхивая пелену наваждения. Отворачивается, выкидывает давно стлевшую сигарету и первым выходит с балкона, не замечая как тоскливо ему смотрят вслед. Идти пешком обратно уже темно, поздно и прохладно, поэтому когда в автобусе Юнги садится рядом и уверенно протягивает один наушник, Намджун очень удивляется. Сегодня это обычные маленькие капельки на тонких проводках вместо привычных массивных. Он берет протянутый наушник, Юнги нажимает плэй. Мелодия — спокойная, ровная, как тихий зимний день, — медленно льется, растекается, и Юнги прикрывает глаза, по обычаю отыгрывая пальцами по коленке. Намджун впервые слышит то, что играет Юнги, хоть и чужими руками, и эти ощущения не передать словами. Его словно пустили в персональный маленький мир, открыли закулисье. То, что видят лишь избранные, куда доступ есть далеко не у всех, а если говорить конкретно о Юнги, то, возможно, такие привилегии и вовсе только у Намджуна. Он отворачивается к окну, подпирая подбородок ладонью, провожает взглядом редких прохожих и осторожно, боясь спугнуть момент, сжимает свободную — левую — руку Юнги в своей, краем глаза отмечая, как тот сбивается от этого жеста. Когда он сжимает ладонь в ответ, сердце Намджуна всего на секунду сходит с ритма. Весной они общаются чаще. Больше гуляют вместе, дольше задерживаются у подъезда Юнги, делят на двоих одни наушники и держатся за руки — Намджун учится правильно дышать и не ловить крошечные сердечные приступы каждый раз, когда пальцы Юнги переплетаются с его. — Я завтра пойду к Чонгуку в школу, хочешь со мной? Они вот-вот дойдут до развилки, где расходятся пути между их домами, и Намджун почти пропускает вопрос. — Что прости? Я немного задумался, — он неловко чешет затылок свободной рукой — вторая сплетается с чужими пальцами, — и Юнги улыбается, ничуть не удивленный. Все же его правильно представили при первой нормальной встрече. — Говорю, что пойду завтра играть в школу. Хочешь со мной? Намджун задумывается. Он никогда не видел, как Юнги играет. Это, наверное, невероятно красиво. Представлять, как его длинные узловатые пальцы скользят по клавишам, касаются их нежно и чувственно, словно у инструмента под его руками есть душа. Как он прикрывает глаза, но не до конца — смотрит прямо перед собой, — и крайне редко сбивается, морщит нос и поджимает губы, чуть хмурясь. Намджун до ужаса хочет это увидеть. — Да, конечно, — он старается звучать непринужденно, но врать не умеет совершенно и прокалывается по всем пунктам. Юнги делает вид, что верит, пряча улыбку в кулак. — Хорошо, — кивает. — Я позвоню. Реальность оказывается совсем не такой. У Юнги словно есть свой ритуал общения с инструментом. Провести ладонью по крышке, даря ласку, точно здоровается, поклониться, прежде чем открыть клавиши, и лишь тогда вспомнить, что он не один. Намджун притаскивает стул и садится рядом. Потрогать хочется до ужаса, но ощущение, что это не одобрят и не оценят действует получше отрезвляющей пощечины. Юнги смотрит на него внимательно, словно умеет читать мысли, ждет, когда Намджун что-нибудь выкинет, и лишь убедившись, что этого не произойдет, начинает играть. Это не похоже ни на одну из тех мелодий, что можно услышать из его наушников при совместных поездках. Музыка плавная, тягучая, как патока, растекается в сознании, плывет под чужими длинными пальцами, обретая свою форму. Она точно живая, растет, разбухает, как почки на деревьях весной, обретая форму и тело, заполняет все пространство вокруг них, кружит и парит, легко садится на плечи. Это не похоже ни на одно из представлений Намджуна. Сколько бы он ни старался правильно подобрать сценарий, Юнги каждый раз его меняет, перекраивает по-своему, удивляя и восхищая. Мелодия прекращается, Юнги убирает руки с клавиш и совсем немного поворачивает голову в сторону Намджуна. Тот сидит, шокированный и парализованный, до сих пор погруженный в мелодию, и Юнги коротко усмехается, довольный произведенным эффектом. — Я не слышал эту мелодию раньше, что это? — тихо спрашивает Намджун. Тонкая пленка вакуума рвется, как мыльный пузырь, и ощущение присутствия кого-то третьего пропадает. — Кое-что из набросков, — Юнги говорит это гордо, хоть и немного смущенно, и вопросительно смотрит из-под ресниц. — Нравится? Намджун быстро кивает, не давая себе даже секунды заминки. — Сыграй что-нибудь еще. Юнги кивает и выпрямляет спину. Первые ноты срываются с кончиков пальцев, и Намджун прикрывает глаза. Мелодия — медленная, отрывистая, — порхает под чужими пальцами, как маленькая птичка, закрытая в клетке. Мечется, бьется о железные прутья в поисках выхода. Юнги немного замедляется, всего на долю мгновения, и снова набирает скорость. Они словно погружены в отличный от реального мир. По мере нарастания мелодии, ускоряется ритм. Грубый, пунктирный, как учащающийся пульс, она льется, точно резкое дыхание, ускоряется, ускоряется. Юнги выдыхает ноты, как воздух из легких выталкивает — резко, грубо, беспардонно. А потом все обрывается. Ноты рассыпаются, как листва осенью с деревьев — резко и в один миг. Пальцы мягко скользят по клавишам, проигрывая последнюю партию, и ставят точку в конце. Намджун выдыхает. Он словно оказался в центре тайфуна чужих эмоций, обрушившихся на голову внезапно. Это похоже на первые чувства — искренние, чистые. Когда с разбега бросаешься в обрыв, не задумываясь о последствиях. Намджун осторожно открывает глаза. Юнги сидит, склонившись над фортепиано, и тяжело дышит, словно снова переварился в кипящем котле собственных эмоций. Намджун, почему-то, уверен, что это его песня, глубоко личная, искренняя, голая, как провода без изоляции — малейшая оплошность, и заискрит. Он придвигается чуть ближе и осторожно накрывает ладонь Юнги своей, пока за окном шумный и громкий мир проносится мимо, не смея разрушать их единения. Они сидят так какое-то время в совершенной тишине и не говорят ни слова. Ни к чему они, лишние, ненужные. Чонгук врывается в кабинет, тонкой острой иголкой лопая этот пузырь. — Хен! Ой, прости, я не знал, что вы заняты, — бормочет, высовывая макушку в дверной проем. — Нам будет нужен этот кабинет, можешь перейти в другой, пожалуйста? Юнги мягко вытягивает свою ладонь из-под намджуновой и встает с места. — Все в порядке, мы все равно уже уходим. Намджуну в этот момент почему-то очень хочется задержаться подольше, слушать и слушать еще, как длинные пальцы порхают над черно-белыми клавишами, рождая новые миры, как срывается чужое дыхание на последнем выдохе, как разрывают чувства. Как разбивается в своей клетке маленькая птичка, умирая, а вместе с ней умирает и он сам, далекий от мира музыки, но близкий обычной человеческой эмпатии и человеку, сидящему рядом. Юнги собирает свои вещи в сумку, опускает крышку фортепиано, нежно проводя по ней рукой, и закрывает за ними дверь. Намджун трясется в вагоне метро и впервые не особо этому рад. С момента их первой встречи прошел почти год — подсчеты даются с трудом, хоть и казалось, что запомнил все досконально, — и теперь, здесь и сейчас, в темном пустом вагончике метро он впервые чувствует смятение вместо привычного спокойствия. Соседнее сидение пустое, и Намджун с тоской дорисовывает чужой силуэт с выцветающими мятными прядями. Они никогда не говорили о случившемся в маленьком кабинете школы далекие две недели назад, но он все равно раз за разом возвращается в этот момент. Каждый раз закрывая глаза Намджун видит скользящие по клавишам пальцы, слышит мелодию, надрывающую что-то глубоко внутри, и не может перестать думать. Шутил ли Юнги или говорил серьезно, когда обещал таинственность своего внутреннего мира, но не прогадал ни разу. Год — а он все еще остается загадкой. Даже когда кажется, что подошел близко-близко, руку протяни — но снова оказываешься на шаг позади. Всегда позади. Намджун размышляет об этом всю ночь — теплую, лето вот-вот постучится в окно и попросит впустить, открыть шторы и распахнуть раму. Размышляет долго, не замечая как часовая стрелка раз за разом обгоняет минутную, а потом решается. Собирается быстро — шорты и майка, путает кеды правый с левым, — и выбегает из дома. До чужого подъезда он добирается слишком быстро и долго восстанавливает дыхание, упираясь руками в коленки. Поднимается на четвертый этаж, долго стоит, думая, стоит ли, но все же нажимает кнопку звонка. Юнги долго не открывает — наверное, спит, все же уже достаточно поздно, — и Намджун даже думает развернуться, как слышит шарканье тапочек по паркету. Два щелчка в замочной скважине, и сон в человеческом обличии появляется на пороге. — Ты вообще на часы смотришь хоть иногда? — хрипит он, отступая вглубь квартиры и даже не удосуживается закрыть дверь. Топает на кухню, ворчит долго, пока ставит чайник и открывает форточку, а Намджун не может оторвать взгляд от его макушки, теперь уже нежного розового цвета, и все прячет лезущую на лицо улыбку. Юнги щелкает зажигалкой, делает глубокую затяжку и хмуро смотрит из-под отросшей челки. — Что случилось? Намджун качает головой и все же улыбается — широко и искренне. — Не хочешь прогуляться? Юнги смотрит на него долго, пристально, выдыхая в теплый по-летнему воздух сигаретный дым, и быстро моргает, протирая глаза. — Сейчас? — Намджун кивает. — В четыре утра? — Еще кивок. Юнги молчит, курит в тишине и тяжело вздыхает, пожимая плечами. — Ладно, сейчас оденусь. Они плетутся медленно и неторопливо по пустынным улицам, глубоко вдыхают воздух и слушают тихое пение первых, только начинающих просыпаться после долгой ночи, птиц. Поднимаются на гору, садятся под раскидистой кроной отцветающего персика и долго смотрят за горизонт, как солнце восходит над сонным городом, раскрытым, точно на ладони. — Раз уж ты все равно меня сюда притащил, — начинает тихо Юнги. Намджун запрокидывает голову вверх, опираясь руками позади себя, и ждет продолжения. — Открою тебе секрет. Он сидит, поджав под себя одну ногу, вторую согнув в колене, и методично вырывает травинки, пока лето купается в предзакатном мареве. — Я знал, что это ты. Тогда, зимой, когда Чонгук привел меня. Сам напросился даже, — он усмехается, опуская взгляд вниз, в то время как Намджун переводит на него свой. — Он сказал, что у тебя есть таинственный незнакомец в метро, а я сразу все понял. Попросил познакомить со своим Сокджином, и с тобой заодно. Он замолкает, перестает рассматривать зелень под пальцами и смотрит в глаза. Пристально, цепко, с легкой искоркой на дне радужки, словно только что выкинул очередную шалость. Намджун смотрит в ответ и не может отвести взгляд. «Не значит ли это, что тот самый мифический машинист — вы сам?» — Я тоже должен признаться в таком случае, — Намджун выпрямляется, придвигаясь ближе, и касается ладонью чужой щеки. Юнги не противится и не отстраняется, все так же смотрит глаза в глаза и молчит. — Я больше не хочу видеть в тебе загадку. Хочу быть ближе настолько, насколько это возможно, знать тебя так, как не знает никто другой. Он спускается рукой к шее, зарывается пальцами в волосы на затылке — все такие же мягкие, как в первый раз, — и касается лбом чужого лба. — Ты мне, вроде как, нравишься, знаешь? Очень нравишься, — шепчет Намджун, все продолжая играть в гляделки, и Юнги осторожно кивает, опуская руки на чужие плечи. — Знаю, — шепчет в ответ, а после целует, пока солнце лениво занимается над горизонтом, окрашивая мир в цвет его волос. / — Мы с Сокджином теперь встречаемся, — гордо заявляет Чонгук, стоит им только перешагнуть порог. Юнги усмехается, пока из недр квартиры вышеупомянутый Сокджин кричит о том, что он все еще хен для некоторых. Чонгук отмахивается, совершенно не скрывая счастливой дурацкой улыбки. — И как это произошло? — спрашивает Намджун, падая на излюбленный диванчик, и вытягивает привычно ноги. Юнги двигает его, усаживаясь у противоположного края, и укладывает чужую голову себе на колени. — Ну, — Сокджин неловко чешет переносицу и пожимает плечами, — он задрал меня рассказами о своих молоденьких практикантах, и я все высказал. Оказалось, он так пытался заставить меня ревновать. — Небезуспешно, — хмыкает Чонгук, ловко уворачиваясь от полетевшего в него тапка. Где-то за его спиной со звоном с полки падает связка ключей. — Это не столь важно, мог просто, знаешь, открыть рот и поговорить. Намджун улыбается, прикрывая глаза, пока Юнги медленно перебирает пальцами его волосы. Наклоняется, тихо шепчет на ухо предложение покурить, и они единогласно сбегают, оставляя новоиспеченную парочку наедине. Лето бьет в лицо теплым воздухом, стоит открыть балконную дверь, и Юнги щурится, выдыхая лету в ответ сигаретный дым. Они стоят плечом к плечу, пока под ними проносятся машины, автобусы и трамваи, и Намджун лениво размышляет, что у его поезда теперь есть самый важный пассажир, который наверняка доедет до конечной станции. А где она будет — не имеет совершенно никакого значения.