Лейтенант

Ледяным осенним вечером Олаф Кальдмеер, лейтенант флота Его Величества Готфрида, вышел из трактира, кутаясь в потрепанный бушлат. Он только что разменял последнюю серебряную монету, но горсть медяков успокоительно звякала в кармане, обещая несколько сытых дней. В трактире подают наваристый, восхитительно горячий суп из потрохов, одной миски хватает, чтобы не испытывать голода по крайней мере до следующего утра. По утрам Олаф завтракал дешевым подовым хлебом и кружкой желтоватого кипятка, которую приносила ему угрюмая хозяйка. Вполне сносное существование, если не думать о том, что жалования не платят уже два месяца, и неизвестно сколько еще ждать — в мирное время кесарь не стесняется экономить на моряках. А наняться на торговый корабль выйдет не раньше весны. Кривая улочка закончилась, вынеся Олафа на одну из площадей Метхенберга, и ледяной ветер тут же пробрал до костей. Через три дня — зимний Излом, Полночное море уже затягивает льдами, в Эзелхарде скоро выпадет снег, а в море теперь не выходят даже рыбаки. Первого зимнего шторма ждут со дня на день, и город уже продувает насквозь. Олаф пробирался вдоль домов, стараясь поглубже запахнуть полы бушлата, на котором не хватало половины пуговиц. Налетевший вихрь свистнул в ушах, растрепал волосы и бросился дальше, гоня по мостовой неведомо откуда взявшийся пожухлый лист. — Ты откудова вылез, э? — звонкий детский голос перекрыл гудение ветра в трубах. — С каких будешь? Торговых или военных, э? Ответа Олаф не расслышал. Мальчишки в драных кофтах, от которых за хорну разило рыбой, прижали к стене кого-то, может быть, такого же нищего из соседнего квартала. Один оглянулся и, оставив жертву, бросился наперерез Олафу. — Господин офицер, дайте грошик! Отец неделю в море не выходит, сестры по лавкам сидят, кууушать просют! — выпалил он скороговоркой, глядя на Олафа честными глазами, которые казались ненормально огромными на тонком личике. Не голодающий — не с чего сейчас рыбакам голодать, и все-таки рука сама нащупала в кармане монетку. Отказать было совестно. — Спасибо, добрый господин, четыре ветра вам в паруса! — мальчишка поцеловал грошик, сунул его в карман и поспешил обратно к приятелям. — Отдавай-ка сюда, мне нужнее будет! — Олаф увидел, как шапка и теплое пальтишко перекочевали к новым хозяевам, и совсем уже собирался проходить мимо — не стоит мешаться в чужие дела. Пальто, видно по материи, дорогое, родители наверняка сумеют купить новое, а тут дети в лохмотья кутаются. Однако третий маленький разбойник, натягивающий поверх своих лохмотьев стеганный камзол, заставил Олафа изменить решение. — Вы что это делаете? Ну-ка, брысь! Камзол спасти не удалось: в последний момент его вырвали из рук, а разбойник хорьком скользнул за угол и оттуда показал Олафу язык. Мальчишки разбежались, как крысы от боцманского фонаря, оставив прижавшуюся к ледяной кирпичной стене жертву — щекастого пацаненка лет десяти. Негнущимися пальцами тот попытался закутаться в шелковую рубашку, вздрогнул от холода и поднял на Олафа испуганный взгляд. Оставалось только развести руками. Обидчики уже растворились в переулках Метхенберга, и отловить их не было никакой возможности. — Замерзнет, бедняжка, — вздохнули у Олафа за спиной, но, обернувшись, он увидел только удаляющуюся спину в пуховом платке. Снова оборотившись к мальчишке, Олаф увидел, что тот задрал подбородок и выпрямился — ни дать, ни взять офицер на параде, образ портили только дрожащие, уже синеющие от холода губы. — Я не бедняжка! Я граф фок Бермессер! Слышите? Граф! Крик летел в спину сердобольной женщины, но та даже не обернулась, спеша по своим делам. — Надо же, — Олаф покачал головой. — Не верите? Не верите, да?! — коченеющие пальцы отчаянно пытались спрятаться в кружевных манжетах, потом бессильно сжались в кулаки. — Отведите меня в особняк Шнееталей, офицер, и уж не сомневайтесь! Дом графов фок Шнееталь, насколько помнил Олаф, стоял недалеко от Ратуши, а это значит, им придется петлять по переулкам не меньше получаса. Потертый бушлат лег на плечи мальчишки, а под мундир тут же забрался ледяной ветер. Ничего, в штормовую ночь на шканцах бывает хуже. Длинный аристократический нос недовольно принюхался к потертому воротнику. — Что это такое? — А благодарить тебя матушка не учила? — бушлат на мальчишке смотрелся как пальто, к которому нерадивый портной пришил слишком длинные рукава, зато воротник, будучи поднят, закрыл уши, оставив только встрепанную белобрысую макушку. Если повезет — то и не простудится. Мальчишка сердито втянул воздух. — Благодарю вас, офицер. Вы весьма любезны. Он подвернул немного рукава и сунул руки в карманы, удивленно позвенев мелочью. — Это ваше? Я не потеряю, не беспокойтесь. Оказанную помощь нахаленок посчитал само собой разумеющейся. Граф фок Бермессер — это вам не какой-нибудь сын оружейника, пусть и с лейтенантскими нашивками. — Всецело доверяю Вашей Светлости, — Олаф не удержался от издевательского поклона. — Нам туда. Мальчишка деловито топал рядом, длинный нос его, торчащий из воротника, поворачивался из стороны в сторону, по мере того, как его обладатель находил что-то интересное для себя. — Меня зовут Вернер, — послышалось через какое-то время из-под бушлата, — граф Вернер фок Бермессер. — Олаф Кальдмеер, лейтенант флота Его Величества Готфрида, — титулов у Олафа не было и не предвиделось, а званием он по праву гордился. Еще бы — экзамен на лейтенанта сдавал один из десяти, особенно сейчас, когда чиновников осаждали толпы фенрихов, мечтающих о повышении нищенского жалования. — Весьма рад знакомству, — нос чопорно поклонился в сторону Олафа и тут же отвернул — из подворотни вышмыгнула толстая крыса. — Фу, какая мерзость! Крыса насмешливо повела длинными усами, подхватила с земли картофельную шкурку и юркнула в подвальное окно. — А правда, что фрошеры скармливают им пленных в трюмах, чтобы не ели их запасы? — Кто не ел — пленные или крысы? — Олаф рассеяно огляделся по сторонам. Переулки спутались в клубок, а стучащие друг об друга челюсти вовсе не способствовали ясности мыслей. Вроде бы направо? Или в прошлый раз надо было налево? — И те, и другие, — фыркнул Вернер. — Так правда? — Конечно. А холтийцы вообще живьем едят что тех, что других. А если в Излом не облить пивом статую на ратушной площади, полгода никому удачи не будет. — А здесь куда? Водосточная труба богато украшена завитушками, значит, богатые дома неподалеку. — А на горе Хексберг ведьмы живут, кэцхен называются. — Настоящие ведьмы? Поэтому Хексберг до сих пор не наш, да? — …у торгового причала рыбачка сто лет назад утопилась, когда узнала, что жениха не дождется, до сих пор в полнолуния бродит… А вот и твой дом. — Не мой, — поправил Вернер, — а Шнееталей, но меня там ждут. Будьте любезны постучать в ворота. — Слушаюсь, Ваша Светлость. Олаф изобразил правой рукой что-то вроде аристократичного поклона и взялся за тяжелое латунное кольцо, торчащее из пасти льва. Однако, в полосатой привратницкой будке, украшенной таким же львом, было темно, и на стук никто не вышел. Вернер неуверенно покосился по сторонам и, кое-как выпростав руку из чересчур длинного рукава, сам взялся за кольцо. На город опускались сумерки, но ни одного окна не загорелось в глубине усаженного липами двора. Олаф обхватил себя руками и поежился. — Холодно. Не то, чтобы он рассчитывал погреться у горящего камина: вернуть собственный бушлат показалось бы ему верхом блаженства. Однако, надеяться не стоило и на это. Вернер тщательно пригладил растрепанные ветром волосы, потер львиную морду рукавом бушлата, потоптался на месте и поднял на Олафа совершенно несчастные глаза. — Такого не может быть. Матушка сказала, что поедет сразу сюда, что нас ждут к обеду! — Видимо, не ждали. Олаф сжал кулаки и встряхнулся, прогоняя ледяное оцепенение. Дальше будет только хуже — сколь ни мало грело осеннее солнце, после заката станет холоднее. В трубах домов завывал ветер. Сердитое море гонит сейчас белые барашки, и волны становятся все выше и выше: будет шторм, к ночи или завтра утром, но ждать его раздетым возле всеми покинутого особняка Олаф не собирался. — Пойдем, — через стиснутые холодом зубы выдавил он, и Вернер обреченно ухватился рукавом за протянутую ладонь. На обратном пути Олаф почти бежал, волоча за собой мальчишку, в отчаянной попытке согреться. Вернер деловито сопел и иногда шмыгал носом, но не жаловался. Сгущались тени в подворотнях. Глупая баба выплеснула помои едва ли не на голову, темные брызги запачкали сапоги, заставив выругаться и тут же прикусить язык — Вернер навострил уши. Еще два поворота — и вот уже дом, милый дом, промозглая конура за десять грошей в неделю, с вечно нетопленным камином и пьющей вдовой-хозяйкой. Сизый нос высунулся на отчаянный стук и нехотя посторонился, впуская Олафа и Вернера в затхлую прихожую. — Кто такой? — огонек плошки со свиным салом — масло нынче дорого — метнулся, освещая испуганное длинноносое личико и обветренные щеки. На челке застыли капли инея, тут же скатившиеся водой. — Племянник мой, сестра просила юнгой пристроить, — выдал Олаф первое, что пришло в голову, и только потом вспомнил, что представлялся сиротой. — Полгроша за племянника, — каркнула женщина, обдав Олафа запахом дешевой касеры — Вернер брезгливо поморщился. — Полгроша за ночь, за две по грошу. Матрац возьмете сами в кладовой. — Спасибо. Вряд ли графа фок Бермессера устроит пропахшая мышами и сыростью солома, которой набивали здешние матрацы, но выбирать не приходится. Даже если Олаф уступит гостю собственную кровать — она не лучше. Простыня там серая и застирана до дыр, а подушка тонкая как блин. Хозяйку шатало как мачту в штормовую погоду. Олаф и Вернер осторожно протиснулись мимо нее и в кромешной темноте поднялись на второй этаж. Привычно найдя на ощупь собственную дверь, Олаф отомкнул скрипучий замок и пропустил гостя вперед. Из соседнего окна через улицу падал свет, достаточный, чтобы найти плошку и кресало. Вернер остановился в черном перекрестье тени от рамы и неуверенно вертел головой, пока не вспыхнул дрожащий фитилек плошки, заставив мальчишку зажмуриться. — Добро пожаловать, Ваша Светлость, — сказал Олаф, насмешливым жестом обводя железную кровать, колченогий стул и сундук, составлявшие всю обстановку комнаты. — Благодарю вас, — Вернер проморгался и теперь с любопытством осматривался по сторонам. От его внимания не ускользнули лежащие на сундуке книги, жалкий остаток олафовой библиотеки, часть которой перекочевала к старьевщику, а часть — к другу, со дня на день ожидавшему экзамена. — Можно посмотреть? — Конечно. Чтобы разглядеть буквы на желтых страницах, приходилось подносить книгу к самой плошке. Впрочем, Олаф убедился, что гость аккуратен и бережлив — прежде чем переворачивать страницу, Вернер внимательно смотрел на дрожащий рядом огонек — и с легким сердцем оставил мальчишку читать, отправившись вниз за матрацем. В этих сырых каменных стенах было теплее лишь потому, что пронизывающий ветер остался снаружи. Зубы понемногу перестали плясать, однако тем и ограничилось — согреться Олаф, даже таща по лестнице громоздкий мешок, набитый прелой соломой, так и не сумел. Пришлось попрощаться с одним из будущих обедов и отправиться к хозяйке за дровами. Заплясавшее в поленьях пламя вызвало на лице Олафа умиротворенную улыбку. Завтра его ждет горячая похлебка, и послезавтра тоже, а сейчас тепло и уютно, вот даже Вернер пригрелся и решился наконец опустить воротник бушлата. Когда Олаф разжег камин, мальчишка сам загасил плошку и переместился к яркому огню, продолжая листать «Основы навигации». — Ничего не понимаю, — в конце концов признался Вернер, складывая книгу на коленях. — Однажды мне подарили кораблик с двумя мачтами, я пускал его в озере, это было просто. Я потом всем говорил, что понимаю в кораблях. Но оказалось, — он кивнул на книгу, лоснящаяся обложка которой ловила красные отблески, — не понимаю ничего. Что такое, — книга раскрылась на середине — «бейдевинд» и почему он «крутой»? Олаф на мгновение задумался — даже юнги, ровесники Вернера, впервые попадая на корабль, не задавали настолько очевидных вопросов. По крайней мере, не задавали их Олафу. — Это… направление движения корабля относительно ветра. — То есть, куда он плывет? А при чем тут ветер? Из груди Олафа вырвался невольный вздох. — Плывет — дер…евяшка в проруби, а корабль — ходит. Разумеется, курс определяют по сторонам света, но чтобы правильно развернуть паруса, нужно знать, с какой стороны дует ветер. В бейдевинд корабль идет так круто к ветру, насколько это возможно. Вернер внимательно слушал, наморщив лоб, но очевидно ничего не понимал. Пришлось доставать из камина уголек и рисовать прямо на стене, среди длинных пляшущих теней. — Смотри, ветер дует отсюда, — жирная черная стрела пролегла через масляное пятно, посаженное кем-то из предыдущих постояльцев, и уставилась в потолок. — Мы идем вот сюда, — уголек раскрошился в пальцах, пришлось взять другой, приятно горячий. — Видишь, ветер почти навстречу? — Но… — холеные детские пальцы скользнули по стене и брезгливо отдернулись. — Разве так вообще можно плы… идти? — Можно, если правильно развернуть паруса. Это и называется «идти в крутой бейдевинд». Теперь ясно? — Теперь да! — от счастливой улыбки на лице юного графа Вернера Олаф вдруг окончательно согрелся. — А если нужно вбок? — Значит, идем в галфвинд. — А если… Грохот в коридоре прервал урок, и через мгновение ветхая дверь распахнулась, едва не слетев с петель. Олаф узнал гостя раньше, чем обернулся, — Отто Бюнц иногда стучал, но ни разу не дождался ответа. — Пррриветствие лейтенанту флота Его Величества Готфрида, крабью тещу ему в… — заметив расширенные в испуге глаза Вернера, Отто осекся и закончил: — …в пасть. Это еще кто такой? — Граф Вернер фок Бермессер к вашим услугам, — звонко крикнул мальчишка раньше, чем Олаф открыл рот. — Граааф? — удивился Отто и грузно свалился на единственный в комнате стул, поднося к губам пузатую бутылку. — Барчук, значит… Не люблю барчуков. И чиновников, чтоб их крабы тра… жрали, не люблю! «Вы недостаточно готовы!» Слышишь, Олаф, я, Отто Бюнц, десять лет не сходивший с палубы Его кошачьего Величества корабля «Брунгильда», не готов получить лейтенантский чин! Отто снова приложился к бутылке. Известный всему Западному флоту сквернослов, он, тем не менее, был неплохим моряком, его с охотой брали на торговые суда, пока военные корабли простаивали в гавани. Проложить курс, зарифить марсели, навести пушку на цель — все это Отто умел прекрасно, но перед комиссией из капитанов и чиновников раз за разом терялся и только поминал крабью тещу, заставляя морщиться холеные носы бумажных крыс. — Через полгода попробуешь снова, — вздохнул Олаф. Он произносил эти слова уже в третий или четвертый раз, знал, что толку в таком утешении немного, но удержаться все равно не мог. А что еще посоветуешь? — И попробую, е… тычь их селедкой в холеные… морды! Я им еще покажу! Отто Бюнц станет капитаном… нет, шаутбенахтом и утопит этих драных крыс к кошачьей матери! Вернер слушал и, очевидно, запоминал. Олафу заранее было неудобно перед его родителями, людьми наверняка во всех смыслах куртуазными: что будет, когда аристократы в дцатом поколении услышат о позе, в которой Бюнц предлагает сношать ненавистных экзаменаторов? О Бермессерах Олаф слышал только, что их принимают при дворе, и ничего больше. — Ты! — мясистый палец с чернильным пятном у ногтя ткнул в сторону Вернера. — Откуда взялся, юнга? Олаф с Вернером невольно посмотрели друг на друга, каждый надеялся, что ответит другой. — Мы с господином К… офицером встретились на улице. Он любезно согласился сопроводить меня до места, где полагала остановиться моя матушка, но, к великому сожалению, нам не удалось встретиться с ней. Отто крякнул и вытер губы рукавом. — Ишь, загибает! Ты слышал, Олаф? — Между прочим, и как же ты на этой улице оказался? Быть не может, чтобы аристократическая госпожа фок Бермессер, которой Олаф никогда не видел, но представлял на редкость чопорной и суровой дамой, отпустила бесценного отпрыска гулять в портовом городе. — Я… — Вернер будто бы рассматривал жирные угольные штрихи на стене, следил за пляшущими тенями, нет-нет да и скашивая глаза в сторону взрослых — не найдут ли других тем для обсуждения? — Ты? — насмешливо поддержал Отто. — Нешто и впрямь в юнги собрался податься? — Ничего не собирался! — округлый детский подбородок вздернулся вверх, неприятно напомнив Олафу одного родовитого наглеца, с которым два года назад он схлестнулся на дуэли. — Не собирался! Я только хотел посмотреть… — искривленные губы дрогнули, и Олаф поспешил прийти на помощь. — На корабли? Ты хотел пойти в порт? — Да! Матушка никогда бы со мной не отправилась, и с Гансом бы не пустила, и со старухой Жанной! Вино с глухим бульканьем вылилось в подставленную глотку — бутылка опустела. Отто задумчиво посмотрел сквозь темное стекло на огонь, потом на Вернера, и ухмыльнулся. — Не пустииила. Маленького барчука не пускают смотреть на кораблики, ты слышал, Олаф? Какая жалость, лопни мои я…дреные сапоги! — Одинокая пьяная слеза скатилась из уголка глаза, на миг поймав отблеск пламени. — Какая жааалость! — Отто, прекрати дразнить ребенка! — Я не… — голос Вернера звенел от сдерживаемых слез. — Слышишь, он — не! — Отто, шатаясь, поднялся, уронив свою бутыль, и та со звяканьем покатилась в сторону камина. — Ха! Он — не! Олаф Кальдмеер променял друга на барчука-который-не, так и скажу. Все узнают, все, шестнадцать крабов им… Эх, найерелла, пей до дна! Уплыла дружба на корм селедкам! Бормоча и переругиваясь сам с собой, Отто врезался в дверной косяк, тряхнул головой — и со второго раза таки вписался в проем. — Эх, найерелла! — в последний раз послышалось в коридоре, и Олаф с облегчением захлопнул дверь. Угораздило же его именно сегодня напиться! — Садись-ка, — кивнул Олаф застывшему посреди комнаты мальчишке. — Есть хочешь? Вернер присел на краешек стула, печально ссутулив узкие плечи. Недавняя спесь слетела с него, теперь это был просто ребенок, обиженный и усталый. — Не знаю… То есть, благодарю вас, господин офицер. Наверное. Из еды был только хлеб, к счастью, почти свежий. Ничего общего с флотскими сухарями, а все-таки Олаф, прежде чем разделить горбушку пополам, привычно стукнул ею по крышке сундука, выгоняя случайных червей. Вернер настороженно следил за этим действом, но ничего не спросил. Чая в доме не было, не говоря уже о шадди, а предложить гостю грязноватую воду, которой обычно утолял жажду сам, Олаф не решился. Некоторое время они молча жевали каждый свой кусок. Дрова в камине понемногу прогорали, распространяя по комнате приятный жар. Над головой завывало и постанывало — носился в старых трубах ветер. — Благодарю вас, было очень вкусно. Вернер давно уже снял бушлат, положив его на сундук, и теперь сидел в одной шелковой рубашке — если лейтенант флота Его Величества Готфрида пару месяцев поспит в подворотнях, питаясь крысиными объедками, сэкономленного жалования, пожалуй, хватит на кусочек кружева, так щедро украсившего щегольские манжеты. Маленький такой кусочек. — Правда? — вежливо переспросил Олаф, погруженный в невеселые подсчеты. — Честное слово графа! Чудесный хлеб, никогда такого не пробовал. Олаф стряхнул наваждение и ухмыльнулся, представив, как Вернер, капризно оттопырив нижнюю губу, отодвигает тарелку с пряниками, в которые повар по его мнению переложил корицы. — Не верите? — Почему, верю. С голодухи и крыса — праздник, как говорят на флоте. — Какой ужас! Вы ели крыс?! — расширенные от ужаса глаза отбили у Олафа всякое желание шутить на эту тему. — Я — нет, но друзья — бывало. Вернер задрал породистый нос. — Если это тот ваш друг, который только что ушел, мне его совсем не жаль! Бедняга Отто! — Он хороший человек, Вернер. И, между прочим, опытный моряк. — То-то в фенрихах до сих пор сидит! — а в наблюдательности мальчишке не откажешь. — Но не будем о нем говорить. Лучше давайте еще про корабли. Вы говорили про гав… гал… — Галфвинд, — Олаф подобрал еще один уголек и вернулся к стене. — А еще есть бакштаг и фордевинд, это значит, что ветер попутный. — Чем же они различаются? — в глазах Вернера вспыхнул любопытный огонек — или это отразилось пламя камина? — А вот смотри… Новые и новые рисунки заполняли грязную, давно не крашенную стену. «Чем тяжелее корабль, тем сложнее ему бороться с ветром, где фрегат пройдет в крутой бейдевинд, там линеалу нужно обстенить паруса и лечь в дрейф… Линеал от фрегата отличается… Конечно, все корабли разные. Есть корветы, тендеры, бриги…» Олаф был не слишком силен в рисовании, так же как Вернер — в мореходстве, хотя в своем деле каждый был знатоком. Они дополняли, спорили, перебивали друг друга, водя углем по исписанной стене. Вопросы сыпались из мальчишки как горох из мешка: как, для чего, чем отличается, а почему нельзя… Кружевные манжеты безжалостно рвались о куски облупившейся краски, чернели от угольной пыли, на кончике носа Вернера красовалось угольное пятно. От чопорного «барчука», от растерянного пацаненка не осталось и следа. Дружный хохот в две глотки наверняка перебудил бы остальных постояльцев, не завывай так отчаянно ветер за окном и в старых трубах. Далеко-далеко пробили часы на ратуше. — Восемь склянок, — привычно перевел Олаф и в ответ на недоуменный взгляд пояснил: — Полночь. Пришлось объяснять про вахты и склянки, а заодно и про шторма, когда Олаф сболтнул, что как-то раз стоял на вахте два дня и две ночи, пока корабль шел сквозь весеннюю бурю, потому что второго фенриха смыло за борт, третий и четвертый лежали в трюмном лазарете после дуэли, а единственный лейтенант, женившись, остался в Ардоре. — …а наш капитан всё это время блевал в каюте. Мы всю зиму торчали в порту, он отвык от качки, бедняга, а тут сразу шторм. — И вы не уснули? — Вернер отчаянно зевнул. — Уснешь тут, когда палуба того гляди треснет под ногами, корабль болтает на волнах как белье в прачечной, да еще тебя то и дело норовит окатить ледяной водой! Вот, помню, шли мы как-то под летний Излом из Ротфогеля… «Бух-бух-бух» — прогрохотало в коридоре, и через мгновение хлипкая дверь была снесена с петель — и одновременно с ее падением в комнату ввалились два дюжих парня в мокрых бушлатах. Олаф метнулся к стене, задвигая Вернера за спину — вот уж не ждал от Бюнца такой мстительности! , и тут узнал блестящие серебряные пуговицы Морской полиции. — Лейтенант Олаф Кальдмеер? — вслед за парнями в комнату вошел сержант — в противоположность лихим молодцам-рядовым, он был низенький и почти квадратный. — Слушаю вас, господа, — законопослушному офицеру нечего бояться полиции, возможно, они просто ошиблись? — Чем могу быть полезен? — Вы… — цепкие глазки сержанта углядели вжавшегося в стену мальчишку. — Он! Это он! Госпожа! Госпожа, прошу вас! Сержант бросился обратно в коридор, а молодцы переглянулись — и через мгновение Олаф скрючился от боли — ему быстро и сильно заломили руки. — Вы кто еще такие? — Вернер бесстрашно выступил вперед, сжимая кулаки. — Я, граф фок Бермессер, требую… — Вернер! — высокая дама шуршащим вихрем влетела в комнату, обдав Олафа пряным запахом духов. — Жизнь моя, наконец-то! Мальчишка явственно смутился, осыпаемый звонкими поцелуями, в то время как руки в тонких белых перчатках трепали его щеки, уши, ощупывали руки и плечи, точно дама опасалась, как бы непутевое дитя не потеряло по дороге какую-нибудь важную часть тела. — Матушка, я здоров, здоров, — Вернер торопливо выпутался из шуршащих объятий, стараясь не глядеть на умиляющегося сержанта, каменнолицых молодцов и Олафа, который откровенно смеялся, несмотря на выкрученные руки. — Здоров? Ты не простудился, мой мальчик? Где твой камзол? Где пальто и шапка, мы немедленно идем домой! Следуя за высокомерным взглядом незваной гостьи, Олаф как никогда ощутил всю убогость своего жилища: пук соломы, торчащий из поеденного мышами матраца, драная простыня на кровати, рукава забытого на сундуке бушлата украшены заплатами не в тон, с низу каминной полки отваливается кусок сажи, в спинке колченогого стула не хватает двух прутьев… Да еще стены изрисованы будто целым классом будущих фенрихов. — Где пальто и шапка, Вернер? — повторила дама, брезгливо поджимая тонкие губы. — Их украли у меня, матушка, — ох, и попадет, кажется, мальчишке! Но отвечает он честно и смотрит прямо. — Украли? Этот господин? Офицер, арестуйте его. — Нет! — Вернер с неожиданной прытью бросился между Олафом и сержантом, широко раскидывая руки. — Это лейтенант Олаф Кальдмеер, он помог мне! Он отвел меня к дому Шнееталей, только вас там не было, матушка. В голосе мальчишки звучал упрек. Графиня фок Бермессер всплеснула полными руками. — Ах, разумеется, все же бросились на поиски тебя, дорогой! Офицер, велите отпустить этого господина. Вернер, поклонись и поблагодари как положено. И вот… — шуршащие складки неохотно выпустили на свет расшитый бисером мешочек. — Золотой… нет, два золотых, отдай их своему благородному спасителю. Олаф резко вскинул голову, невольно повторяя любимый жест маленького Вернера. Отто наверняка бы назвал госпожу фок Бермессер «наглой ведьмой», возможно, даже вслух, но Отто здесь не было, а лейтенант Кальдмеер подобного себе не позволит. — Благодарю вас, офицер, — Вернер заученно раскланялся, отставив ногу. Видно было, что ему неудобно за болтливую матушку. — Ваше гостеприимство выше всяких похвал. От приторной графской вежливости заныли зубы. — Рад был служить Вашей Светлости, — сдержанный кивок заслужил одобрительный взгляд госпожи фок Бермессер — зато Вернер в свою очередь скривился, будто в рот ему положили лимон. — Полагаю, ваши деньги следует отдать сержанту и его людям, матушка, — молодцы переглянулись и благодарно закивали. — Они это заслужили. Также как господин лейтенант — мою горячую благодарность. Вернер шагнул вперед, и узкая мальчишеская ладонь легла в руку Олафа. Граф Вернер фок Бермессер и сын оружейника Олаф Кальдмеер обменялись крепким рукопожатием. — Был весьма рад познакомиться. Надеюсь, рано или поздно мы снова встретимся. Вряд ли, но… кто знает, как обернется судьба? Те же фок Шнеетали приглашают на свои приемы капитанов — а рано или поздно Олаф дослужится до капитана. — Я тоже надеюсь. Прощайте. За окном бушевал ветер. Потрескивали, догорая, угли в камине, обещая теплую ночь и ледяное пепельное утро. Олаф получше завернулся в тонкое одеяло и усмехнулся, вспомнив слова, которые Вернер произнес на пороге: «Когда я вырасту, я обязательно стану моряком!»