— Так, Музыченко, стоять!

— Так, Музыченко, стоять! Выглядывающая из кухни Анна Серговна в фартуке и с половником в руке выглядела не менее устрашающе, чем без этих атрибутов. По крайней мере, Юра был в этом уверен. Именно поэтому он виновато смотрел на свои ботинки, избегая прямого взгляда в глаза жены. — Куда это ты собрался на ночь-то глядя? — Анна Серговна сложила руки на груди, не выпуская из них своё оружие, и оценивающе глядела на мужа, гадая, что же он задумал на этот раз. — Анечка, ты не злись, пожалуйста... — Чего ты там бубнишь?! Юра мученически вздохнул и возвёл глаза к потолку. Рука потянулась ко лбу-пузу-плечам, но Музыченко понимал, что даже Всевышний не в силах помочь ему в таком деле, как отпрашивание у жены на знаменитые питерские разборки. Оставалось надеяться только на себя и своё актёрское. Один хер, что Анна Серговна тоже имела образование и могла понять, когда муж играет, а когда — нет. — Анечка, дела важные... В студии, — начал на ходу сочинять Юра, носком туфли ковыряя дорогущий паркет, который они чуть ли не всей семьёй выбирали целый день. — Так, я тогда собираюсь. Я тоже директор, если ты не забыл, — женщина снова скрылась на кухне и вернулась уже без фартука и поварёшки. Музыченко прикусил губу. — Что там такого важ... — Юрок! Юрка! Я узнал, где этот гандон живёт! Если сейчас поедем, то на Дыбенко доберёмся ещё до того, как темнеть начнёт! Повисла пауза. Анна Серговна буравила взглядом ненаглядного муженька. Ненаглядный муженёк буравил взглядом свои туфли, понимая, что их не мешало бы почистить. Женщина не издавала ни звука, а это было даже страшнее, чем если бы она кричала на весь Петербург. Казалось, что время тянулось мучительно долго, пока Анна Серговна не подошла к окну и не выглянула наружу. — Ёб твою мать, Личадеев! — надрывно закричала женщина, высунувшись головой на улицу и вцепившись ногтями в подоконник. У парадной стоял не кто иной, как Паша, собственной персоной. — Я знать не хочу, что вы задумали, но вали домой! Никуда Юра не поедет! — Но Анна Серговна!.. — Никаких «но»! Вали-вали! Аньке привет! Анна Серговна проводила долговязую фигуру взглядом, пока та не свернула за угол, и, наконец, развернулась к мужу. Музыченко стоял, как провинившийся школьник, и не смел поднять взгляда на жену. — Дай угадаю. Кто-то опять на ютубе написал, что наша музыка ни о чём? — Анна Серговна смотрела на Юру взглядом побитой собаки. От переговоров с Пашей её голос немного охрип и только придавал трагичности этой ситуации. — Он сказал, что мы играть не умеем. А мы же умеем играть! У всех музыкальное образование! Я не для того Вивальди и Бетховена задрачивал столько лет, чтобы мне какие-то чмыри писали, что китайский мальчик с ДЦП со сломанными руками во время двенадцатибалльного землетрясения и то сыграет лучше! — Музыченко, наконец, поднял взгляд. Он был оскорблён до глубины души, но ботинки нога об ногу стянул. — Ой, Юрка, как я устала, — страдальчески вздохнула женщина. Обхватив голову руками, она ушла в гостиную, явно не намереваясь продолжать разговор. Юра почувствовал себя виноватым. Он до безумия любил свою жену, но вечно создавал всякие проблемы. Иногда он всерьёз задумывался, почему вообще взгляд такой шикарной женщины пал именно на него, гатчинского балбеса. Музыченко решительно стянул свою олимпийку и повесил её на крючок в прихожей, менее решительно — зашёл в гостиную и сел на диван рядом с Анной Серговной. Та старательно делала вид, что всё ещё находится в комнате одна, но её сердце растаяло, когда Юра положил голову на её колени. — Юр, но это же тоже не вариант. Всех хейтеров не перебьёшь. Сколько людей же — столько и мнений, — голос женщины смягчился и она с заботой перебирала волосы мужа. Да, Музыченко был подкаблучником, но в их семье не могло быть иначе.