American heaven

Их жизни похожи на спектакль, на драгоценную шкатулку, после которой неизвестно, останется ли хоть один камушек или золотой завиток с уголка. Под жарким солнцем Америки творится революция, а в темноте трещит проектор, крутится пленка, через наполненный пылью белый луч выливающая на туго натянутую простынь результат этой революции, прогресс, вытесняющий пережитки прошлого, нечто живое, что можно передать только лично, прошептать или прокричать. То же происходило и в душах людей – смена кадров, постепенная, неощутимая поначалу. Говорят, люди не меняются, что сто или пятьсот лет назад желания и нужды людей были такими же, и что бы с ними было, не будь этой неутолимой жажды что-то изменить? Теперь не нужен огонь звезды в бесконечно далеком небе, когда есть софит любого угодного цвета, не нужен корсет, когда есть новый стандарт и шикарно облегающий бедра атлас, никто не обязан клясться, ибо чувство и обещания приобрели такую осязаемую форму, на ощупь как лепесток, что гнаться за чем-то слабо ощутимым, что нельзя взять в руки, пропала необходимость. Лепесткам свойственно высыхать. Так зачем терзать себя, если можно вышить цветок из шелка, и не один? Его не нужно растить, достаточно кое-где оторвать и приколоть булавкой. В Америке всегда много работали, однако сейчас особенно некогда заниматься такой простой и искренней ерундой. Это поветрие коснулось и нежащееся на огороженном пляже и в удобном кресле первоклассного купе общества, чья жизнь должна быть развлечением хотя бы в целях безопасности. Потому что за ними следят, хотят сделать их кумирами, своим отражением. Оттого этим «сидящим на облаках» необходимо иногда снисходить до тех, кто платит за их любовь и изредка труд. Идолопоклонство никогда еще не цвело так как сейчас. Фабрикам по производству совершенных иллюзий и таких доступных божеств это как нельзя на руку. Смотреть на нечто неповторимое стало непрактично, неинтересно, когда можно посмотреть что-то раз за разом и почти даром, где тебя обманут гораздо неожиданнее, где все едет и идет быстрее, где случается то, чего не видел в жизни. Джоан давно чувствовала всю эту тягучую процессию как нечто эфемерное, как сон, после которого чувствуешь тело онемевшим из-за его крепкости и ночи без движения. Она всегда была чуткой на такого рода вещи – профессия и женская сущность обязывали. Девушку пугало то, что она все это где-то видела. Ее четко проработанная жизнь и периодическая праздность казались ей чужими, будто она не на своем месте. Она пишет эти книги, она зарабатывает эти деньги, что хранит ее изготовленное на заказ портмоне, для нее построен этот дом на живописной окраине Беверли-Хиллс, и все же отчего-то ей мерещилось, что она располагает чем-то иным. Завтрашний день и даже год навещали ее в моменты одиночества за печатной машинкой или на балконе, вкрадчиво рассказывая ей ее же воспоминания. В голову приходили неосуществлённые и дикие мысли, которые она даже не записывала, потому что и без того не могла от них избавиться. «Твоя проницательность переросла в гений», — усмехаясь, прошептал ей приезжий пол часа Бен, когда она поделилась с ним своими ощущениями, – пока не забыла о них, – после того, как продержала его в гостиной в ожидании. «Не говори ерунды, — принимая кофе от камердинера и закусывая малахитовый мундштук ответила Блоу, — ты просто не встречался с гениями, что бы знать, как они выглядят». «Мне кажется, только ими я и окружен», — мягко не соглашается он, протягивая к ней желтый язычок пламени. У него были полные, на его взгляд, основания так говорить – Бен Редфилд был одной из пленительных звезд шестиметрового экрана, иногда толкая в плечо таких титанов, как Рудольфо Валентино и Рамона Наварро. Мягкие черты лица, темные глаза и изящный длинный абрис обожали миллионы. Удивительным было то, что при всем оказанном внимании, Бен вел себя нарочито скромно и предпочитал выше оценивать других, нежели себя. «Их можно пересчитать на пальцах одной руки. Сегодня эта презентация, потом премьера и двухдневный загул, на который снова слетится весь Голливуд, и поверь, даже в такой огромной толпе настоящих гениев будет от силы трое, — она, шикнув, одернула руку, обжегшись румяным хлебом. — Как думаешь, стоит ли закрыть бассейн на вечер?» «Чтобы никакой пьяный не прыгнул в него? Разумно. Хотя было бы забавно...» — сделав глоток кофе, качнул головой Редфилд и потянулся за портсигаром во внутренний карман полосатого пиджака. «Всем здравствуйте, — в большом светлом проеме показалась заспанная фигура Джанет в белоснежном льняном платье по колено и с пышными заплетенными волосами. — Не помешаю вашей идиллии?» Актер как по выстрелу поднялся, однако из ниоткуда появившийся камердинер опередил его и подвинул пришедшей стул рядом с пустыми приборами, на что та благодарно кивнула. «Я думала, ты спишь», — указала на второй этаж Джоан и потушила сигарету в прозрачной пепельнице. «Я уснула в беседке, на воздухе, принесенном с побережья, спится гораздо лучше», — потерла щеку девушка, и, задев вилку и нож об тарелку, создав ненужный шум, чертыхнулась. «Как ты поживаешь?», — как некое обязательство произнес Редфилд, посмотрев на Карнетт, которую не видел почти неделю. Даже будучи частым гостем в доме небезразличной ему женщины, с ее подругой он редко сталкивался. «Спасибо, неплохо. Пока не знаю, чем займусь утром, да и в остальное время перед триумфом Джоан», — посмотрев в сторону писательницы, Джанет усмехнулась. «Не моим, я просто одолжила им историю, а они сняли фильм, — фыркнула Блоу, отодвигая использованную посуду и закуривая новую сигарету. — Кстати о «чем заняться»: Его Высочество Фарс ждет тебя на углу напротив Сансет, он настаивал». Джанет нахмурилась и, отложив завтрак, облокотилась на край стола, думая, поведать ли ей о том, что она возмущена, почему он сделал это через Джоан, или как она не хотела бы идти куда-либо в такое спокойное и солнечное утро. Решила, что обо всем по порядку. «А что если я не приду?», — осторожно спросила она. «О каком Высочестве идет речь?», — поедая омлет, вклинился Редфилд. «Китон, конечно же. Недавно он имел неосторожность выразиться довольно сексистски в адрес Джанет. Кажется, мы это обсуждали», — Блоу не была уверена, можно ли обозначь известный ей разговор как сексизм, особенно в этом гламурном заповеднике, где женщина имеет нежную кожу на руках и используется больше как монумент в интерьере или заведенная совершенная игрушка для удовольствия господ. Вероятно, нет. «Ох, ты об этом, — беззаботно и с долей облегчения махнул рукой актер, — не принимай близко к сердцу, Джен. Я тоже таким был пока с вами не познакомился. А Бастер в своей манере беспокоится, да и у него представления о женской профессиональной деятельности как у всего остального мира артистов. У нас так принято: женщина есть женщина», — попытался объяснить как понимает сам он. «Но не настолько, главное не уйти в другую крайность, — саркастично ответила Джанет, — у него манера беспокойства подразумевает пинок под зад, — не без довольства хмыкнула она, на что Джоан, поведя бровями, ухмыльнулась. Однажды комика спровоцировало поведение какой-то именитой бродвейской актрисы, ведущей себя своевольно и вызывающе, при всех компрометируя себя и одного актера, которого приревновала. Когда та уходила в истерике, Бастер, слегка выпивший, пнул ее коленом, что та аж подпрыгнула, но даже не обернулась. Об этом, конечно, никто из нежелательных свидетелей не узнал, но в компании знающих обычно отшучивались: «Бастер – профессионал. По такой заднице надо еще умудриться попасть». «Будь умнее, Джен – используй его же прием, покажи ему то, что заставит его передумать. Этот щегол в шляпе остроумно разыграл пол-Голливуда; его же замечания – лишний раз поиздеваться над ним. Ну, и справедливости ради скажу, что ему просто неудобно по-другому ухлёстывать. Если приложишь усилия, он сойдёт с ума. Учти, там очень крепкий и находчивый ум, свести с него будет нелегко», — Джоан знала много мужских типажей, и этот в том числе – отчасти поэтому она давала фору им всем, что в разное время восхищало каждого из них. *** Ленивые летние дни в городе Ангелов похожи на сны, на дремоту на террасе за столиком с недопитой чашкой кофе, время тянется как тонкая и невесомая паутинка в углу загородного дома, черты окон и фасадов покрываются солнечной пылью и тополиным пухом, город затихает поутру, давая всем источникам шума и любого движения отоспаться после яркой и громкой ночи грехов этого закрытого на все замки голливудского королевства. Бастер сидит во дворе ресторанчика на границе прохладной утренней тени и греющего луча. Ветерок теребит бумажные салфетки, касается лепестков простого цветка в вазочке, сдувает осевшую пенку в чашке, невесомо целует чисто выбритый подбородок. Он очень надеялся, что она придет, найдет силы прийти, скажет что угодно, искусственно заумное, но смиренное, это было бы так на нее похоже. Джанет не была замкнутой, однако Китон почти уверился, что сам взрастил в ней эту черту, посыпал солью голую и сочащуюся кровью старую рану, которая так долго не заживала. Он знал Карнетт сравнительно давно, – в Калифорнийской богеме и месяц считается сроком –, что не помешало ему быть с ней предельно откровенным, проникнуться к ней неведомыми и странными чувствами, какие испытываешь к растению, чей запах любил в детстве, и только спустя десятки лет почуял его снова – мимолетно, на секунду, к фотографии друга, которого не помнишь, только то, как он отлично свистел в старшей школе, к воспоминанию о своем отражении в день, когда принял себя, идеально повторил трюк, полюбил багровые и черные цветки на коже от побоев отца. Как будто ты все время знал этого человека, только забыл о нем, знал про него что-то, что тебе близко. Естественно, все это через искривленную призму поверхностности, снисхождения звезды, взгляда мужчины на женщину, на молодую, вспыльчивую, причудливую женщину, кривоногую неуклюжую лань в стае плешивых волков с набитыми животами. У Бастера не было такого растения в памяти, он никогда не учился в школе и никогда не рассматривал себя на предмет увечий после выступлений, и уж тем более не таил злобы или обиды на отца, швыряющегося им и колотящего его с трех лет. Все это всего лишь представление, которое кормило их физически и морально. Актер задним числом понимал, что ей придется тяжело, оттого она хваталась за своих знаменитых друзей и поглощала, поглощала со всей жадностью все, что могла: слова, имена, прикосновения, телеграммы, контракты, деньги, энергию. В какой-то момент он поймал себя на том, что спрашивает о ней какого-то незнакомца, а после и друзей. Постепенно перед Китоном выстраивалась туманная картина, проясняющаяся с каждой минутой разговора с ней. Он заметил, как та нервничала, часто моргала и делала большие глотки джина, пьянея на глазах в их первую встречу. Джанет не липла к нему, лишь задала пару вопросов о том, что он делает сейчас, интересуется ли он авангардной живописью и как поживает его благоверная. Разговор шел так несерьезно и банально, что оба почувствовали себя оскорбленными, и по прощании Бастер договорился встретиться с ней еще раз, пока Натали, держащая его под руку, восторженно отзывалась о наряде не впечатлившей его молодой актрисы. « Эта чуднАя подруга Джоан, о чем вы с ней болтали? — пропела Толмадж, самая блеклая и бездарная в своей звездной семье, и отыгрывающаяся своим браком с новым королем комедии, когда они сели в машину. — Поверить не могу, как она могла явиться босиком и без чулок в дом Фатти, когда здесь собрались такие артисты...», — вероятно, она имела ввиду в первую очередь себя и своего мужа, и конечно своих сестер-актрис. Комик сдержался, дернув уголком рта, и не пояснил, что она жутко себя чувствует, будучи такой высокой, что она выпила и позволила себе немного комфорта, что она не стремится угнаться за бессмысленной показухой, сливочной мишурой, которую боготворила и ради которой жила его жена. «Ни о чем важном, дорогая», — зачёсывая черную растрепавшуюся челку и прикрывая глаза выдавил Бастер, размышляя о том, зачем на самом деле ему с ней встречаться и как удачно не дрогнул его голос на слове «дорогая». Джанет оказалась очень азартной и взбалмошной, что касалось любой творческой концепции, что веселило и интересовало актера, она охотно спорила и хорошо разбиралась в его фильмах и фильмах других, выдавая себя как поклонницу, но не такую как толпятся у входа в отель или в коридоре гримерной. Поклонницу, что выбилась в этот круг, добравшуюся до верхнего этажа пешком, без шелковых туфель, с поднятой головой, в которой прячутся подростковые грезы, мечты и надежды. Впрочем, все до единого начинали с этого и некоторые остаются такими достаточно долго. Бастер видел, как стремления уничтожали Джанет, как выгода и желание быть совершенной губили, растворяли ее чувства в формальдегиде. Она пыталась снимать кино, писать и рисовать, была ярой последовательницей Эйзенштейна и Гриффита, а ее более знаменитая подруга, писательница и актриса Джоан Блоу, ей активно в этом содействовала. Эти двое были как бы не от мира сего – в их, бесспорно, одни из самых красивых глазах, которые ему доводилось видеть, дрожали настороженность, безумная проницательность, предчувствия, словно они в курсе всего, будто они знают, что там, за рамками. И он еще спрашивает себя, зачем с ними общаться... Не типичный образ жизни, иногда пугающие повадки и небывалая легкость погрузили образ девушки в этот гламурный раздрай, отчего Китон даже испытал к ней жалость, в которую он закутал иголку ревности, такой глупой, сопернической и, признаться, романтической, что злило его. Джанет без доли труда общалась с другими мужчинами и женщинами, ее обещания будто не стоили ей и носового платка. Джоан была более рассудительной и смотрела дальше нее, но интриговала не меньше. Комик подпустил ее настолько близко, насколько у нее хватило наглости подойти, он находил Джанет забавной в своей серьезности и том, как она располагает к себе, но потом обнаружил жуткие проблемы для такой молодой головы, потерянность и нестабильность, что усложнило придумывание для нее ярлыка. Высокое общество Лос-Анджелеса подарило ему желание повесить ярлык, как бесплатный купон в уличный вагончик с едой. Бастер надеялся подавить это в себе, ему это дико. Работать и жить с ними – да, быть таким – нет. Он в том же болоте. Без маячка потеряешься. Зачем Джанет маячок? Чтобы не потерять ее. Но... Нужно ли ее вообще искать в случае пропажи? Ему показалось, что он потерял девушку в той дымной комнате монтажной, где они разговорились о своих сомнениях в определении задач и деталей в своих работах. Он искал гэги и истории, она – чувственность и глубину. Ни с одной женщиной Китона не пронизывало такое желание работать, делиться, быть равным. Только с камерой и бейсбольной битой. Слово за слово, и духоту, пронизанную нитями кофе, духов, сигарет и нереализованных плотских фантазий пронизывает четкий и отстраненный монолог: « Никогда не видел, что бы девушка так распылялась. Посмотри вокруг – будешь наступать на пятки и докучать тем парням, что работают в Голливуде, вскоре от тебя не останется и тени. Ты в театре, ты в кино и во всем, что можно делать руками, это истощает. Ты не замужем, ты играешь в игры, ты так серьезна и неуловима, что эта община просто не представляет, что с тобой делать. Это опасно. У тебя на лице написано, что пробиваться на второстепенные роли с помощью секса и знакомств ниже твоего достоинства, их это пугает, и какое-то время пугало меня. Я ошеломлен и растерян. Будь внимательна к себе, иначе однажды ты проснешься, а тебя никто не узнает и не заплатит ни цента». Джанет словно отпрянула и посерьезнела больше, чем когда-либо. Темные глаза задумчиво уставились в сторону, она в очередной раз смяла нижнюю губу, что отдалось где-то в глубине грудной клетки Китона, и он дотронулся до ее запястья. Одернув руку, она хмыкнула и даже улыбнулась, опустив ярко накрашенные глаза. Эта женщина лишь с виду создана для брака и веселых вечеринок на студии после премьеры. По существу, она занималась тем же, чем все мужчины в это время, однако... Изловить лань соблазнительнее и проще, чем волка с огромной цепкой пастью и без блика сожаления, сомнения в душе. Они не виделись полторы недели, Бастер ни разу не написал и не телефонировал ей, находя чем заняться и тщательно подбирая сюжет для следующего фильма, стараясь не оставаться наедине со своими мыслями и стоящем на тумбочке телефоном. И только когда беспокойство, терзание, которое он нещадно давил уверенностью, взяли верх, он задохнулся от мысли, какой он мужлан и грубиян. Другая бы понимающе улыбнулась, выскочила за первого попавшегося под руку продюсера и, не зная забот, получила бы желаемое даром, еще бы по прошествии лет благодарила его за дельный совет и предостережение. Похоже, к образу женщин так крепко пристало определение актрисы и старлетки, что прочие женщины, кажется, маются от незнания. «Нужно быть последним идиотом, что бы предлагать амбициозной женщине стать понятнее, оттого и успешнее таким простым путем», — подумал комик. Люди боятся того, чего не понимают, и ему стало обидно, что его это коснулось. Разве что дальше непонимания дело не дошло – Бастеру показалось, что она ему по каким-то причинам просто не нравилась, причины могли быть любые – от внешности до раздражающего перфекционизма и некой универсальности, не свойственной ни одной женщине его круга. В какой-то вечер они, вместо приветствия, надменно обратились друг к другу: «Большая женщина» – «Маленький мужчина». Не то что бы она была намного больше него, и он не считал себя маленьким, по крайней мере, большинство его знакомых не считали его таковым. Тем не менее, стоит сказать, что на подобные замечания толпа реагировала молниеносно. Парочка женщин побагровели и запыхтели, а мужчины пьяно закрякали, услышав как-то от них: — «Боюсь, если я открою рот, чтобы накричать на тебя, то проглочу и не подавлюсь». — «Не выйдет, я зацеплюсь за твой нос, и, как зубами ни щелкай, не достанешь». Бастер вспоминал это не без запрещенной ему улыбки — они не боялись смеяться над оппонентом и не обижались, зная о себе все. Попробуй, скажи Мэри Пикфорд о ее большом подбородке, что удивительно, как она не запинается о него при ходьбе, она, вероятно, обидится. Нет, нет, у Мэри Пикфорд прекрасный подбородок, не будем об этом. Китон, перекатывая чайную ложку между пальцев, наблюдал за тем как медленно ползет свет, нагревая каменную столешницу, думая о предстоящих делах, используя их как ширму для мозолящих мысленный взор милых, но сейчас бесполезных воспоминаний, однако вскоре его выбил из колеи непривычно громкий шум – из-за угла возникла очень крупная особа, сходу показавшейся огромной курицей – перьевой воротник волнами вторил ее широким шагам и стуку тонких каблуков по сухому асфальту, отдающимся невероятно громкой какофонией на этой спящей улице. Под мышкой раскачивался щенок с черными глазами-бусинками, вся шея которого была перемотана ленточками. Пышный торт с тюлем, рюшами и пайетками не был похож на платье, и все же было оно — незнакомка неожиданно остановилась в нескольких метрах от столика актера и резко воскликнула что-то похожее на «О, Господи Боже, это Бастер Китон!». Обычно комик не сторонился и не смущался когда его узнавали, но этот скрипящий возглас и нелепейший вид девушки заставил его оторопеть и вжаться в соломенное кресло. Она бесцеремонно и стремительно уселась перед ним, швырнув перепуганного щенка под ноги Бастера и широко улыбаясь, принялась восхвалять его талант. Абсолютно огорошенный он не успел было отреагировать скромной благодарностью как девушка внезапно заговорила о себе: «Ой, я всегда мечтала стать актрисой, с самого детства, можете мне поверить, клянусь, просилась ко всем с пяти лет на любые роли, всем подряд, за бесплатно, но, представляете, подросла и предложения сами посыпались ко мне в руки! Какое счастье, мистер Китон, что я Вас встретила, я грезила о свидании с Вами с тех самых пор как впервые увидела Вас в фильмах того толстяка Арбакла, с ума сойти, какая удача! Мир кино изменил мою жизнь, это научило меня быть настоящей женщиной, и не слоняться по пустякам, суя нос в совершенно не мои дела. Представляете, какой был бы мир, если бы женщина лезла в, например, Вашу профессию? Мы бы не смогли так смеяться как сейчас! Мне кажется, женщина создана для восхищения мужчин, для шика и, может, для детей. Вы же любите женщин, мистер Китон, Вы же мужчина, у Вас такая красавица-жена, она тоже актриса, просто потрясающе, правда, я не помню, чтоб где-то ее видела...» Так продолжалось бы очень долго, если бы Китон не остановил ее своим басистым, таким неподходящим его нежному и юному образу смехом, сделав вольные пасы руками, мол, хватит. Первое время он был действительно обескуражен, но стоило ему вглядеться в намеренно устрашающе нарисованное женское лицо, гиперболизированное до абсурда, он разглядел узнаваемый длинный нос и пухлые губы, поверх которых нарисованы тонкие. — Знаете, не соглашусь с Вами, мисс — насмешливо, но с интонацией побежденного произнес он, откидываясь назад. Он узнал ее не столько по внешнему виду, сколько по выдающей под конец речи. — Женщины – восхитительные создания, однако нельзя сказать, что все, от первой до последней. Некоторые из них не на шутку пугают. Например, моя жена – да, она прекрасна, и все же это кроткое создание иногда превращается в настоящую ведьму от собственной беспомощности. Или же моя знакомая девушка – абсолютно безумна, вгоняет в краску весь мужской коллектив, пропасть мне на этом месте, — Бастеру не было равных в нескольких вещах: падениях, бридже, метании торта в лицо и доведении розыгрыша до апогея. Когда он замечал, что его разыгрывают, он начинал отвечать. Зачастую он был инициатором, и в конечном итоге его жертва смеялась. Его самого было трудно рассмешить, так или иначе, Джанет на секунду это удалось. — Она не умеет вышивать и танцевать, ей нужен масштаб, понимаете! Ей подавай искусство, сдалось ей светиться на экране в шикарном платье. Я сказал ей: «Детка, занимайся чем хочешь, но не будоражь общественность, леди есть леди, в конце концов...» — Разве?! Неужели это превыше реализации себя как женщины! Не порите чушь! — девушка театрально взмахнула руками, демонстрируя все свое возмущение и на мгновение замерла, будто раздумывая, что сказать. Все обо всем догадались и кое-как – насмешливо, с плотным подтекстом – объяснились. Это немое созерцание заняло какие-то обыкновенные для всех разговоров секунды, в коем комик чувствовал себя как никогда на месте. — Мне понравилась часть, где ты тараторишь, — деловито заметил Бастер, опустив глаза; периферийным зрением он уловил как его собеседницу обрамила рыжая пушистая грива, загоревшаяся на солнце желто-красным облаком, потому что она сняла платиновый кудрявый парик. Таким хламом можно разжиться даже на самой бедной студии. — Мне понравится та часть, где ты извинишься, — где-нибудь в другом месте Джанет бы прозвучала нахально, но несмотря на сказанное она как никогда звучала как леди, те, что нынче так в почете у него и всех остальных мужчин. — Я сделаю лучше: мне нужен постановщик. Триста долларов в неделю. Можешь даже контракт не подписывать, — Китон нахмурился, украдкой заглядывая под стол, где его сверкающие ботинки топтали маленькие когтистые лапки. Собака изучающе смотрела на их обладателя. — У кого одолжила собаку? — между делом уточнил он. — Он мой, живет в нашем доме. Его зовут Окурок, я его на улице нашла. Все прозаично: дождь, холодный голодный щенок в луже, — постепенно избавившись от всего реквизита, весьма кратко рассказала она. Теперь перед Бастером сидела действительно Джанет, она даже стала поменьше. Линия тени легла поперек груди, погружая руки и предплечья в легкий полумрак, оставляя покатые веснушчатые плечи и длинный нос греться на солнце. Актер никогда не думал о ее внешности (по крайней мере, нравится ли она ему), но именно сейчас он нашел девушку очень красивой – всего на мгновение, как вуаль, которую вот-вот сдует ветром, и он увидит прежнюю Джанет, манерную и престранно умную, грубую и громкую, держащую за руку какого-то очень красивого юношу или мужчину в годах, которого она, конечно, очень любит. Всех любить глупо. Но в этом прегрешении можно обвинить и его. — Он при этом курил? — выясняя причину клички спросил комик, почесывая щенка за торчащим лохматым ухом. Не то что бы у него было туго с фантазией (подумать об этом кощунственно), тем не менее, он предпочитал давать животным именно имена. Девушка выдохнула усмешку и качнула головой: — Почти. Он был так голоден, что жевал промокшие огрызки от сигарет, я посчитала, что так и стоит назвать, — Джанет откуда-то выудила помятую самокрутку и зажала ее в зубах. Бастер с присущей ему ловкостью зажег спичку о стоящую на столе потертую коробочку и, заслонив огонек ладонью, прикурил ей, а после и себе. Он старался не курить так много, как можно было подумать – он с юности обладал низким и шероховатым тембром голоса, что создавало иллюзию, что он курит по двадцать-тридцать сигарет в день. Бастер был знаком со многими людьми, но никто не курил так много, как, например, Джоан – ни один мужчина при нем не скуривал половину портсигара за вечер. За ней следовала Джанет; что с их дыхательной системой, оставалось только гадать. — К какому фильму? — она вернулась к деловому извиняющемуся за своего участника разговору. — Пока я в поисках сюжета, остальное дело техники. — Честный, но бедный парень-растяпа пытается заполучить девчонку... — повествовательно и слегка скучающе протянула Джанет, глубоко затянулась. — Обычно ты придумываешь сюжет на студии. — Тогда редко приходят идеи, — актер был довольно терпелив, некая неопределённость собеседницы нисколько его не утомляла, хотя он ценил быстроту и однозначность. В какой-то момент ему показалось, что даже дым, который он выпускает через нос, более решительный, чем она. — Пятьсот долларов оклада. — Я бы и за бесплатно поучаствовала, мог не повышать цену так демонстративно, — девушка не смеялась над ним, искренне припоминая ему его успех – за три года добиться недельной зарплаты в размере трех тысяч долларов мог не просто не каждый – таких было всего четверо на весь Голливуд. Китон немного смутился и покачал головой, взял просящегося щенка на колени и как-то бестолково уставился на почти пустую чашку. Со стороны было похоже на одну из его киносцен, что умилило Джанет и она дотронулась до его руки, что заставило его снова на нее посмотреть. — Я пошутила. Годится, если ты уверен. Удовлетворенно кивнув, Бастер приподнялся и подвинул нагретое на солнце блюдце. Посещенный забытой мыслью, он опомнился: — Хочешь чего-нибудь, раз мы здесь? Совсем забыл об этом с твоими розыгрышами. — Нет, у нас с Джоан была долгая утренняя посиделка. К тому же... — шутливо склонила голову набекрень она. — Не все только тебе веселиться. — Ты хотела сказать веселить, — приподнял бровь актер, косясь на недалеко припаркованный черно-зеленый автомобиль. Прежде чем ехать на предстоящее мероприятие он собирался в офис, попросить кого-нибудь повозиться с вечно приходящими бумажками вместо него, да и принять Джанет в штат прямо сейчас было бы весьма символично. — Веселя людей, ты веселишься сам, не правда ли? — она поднялась, на что Окурок моментально отреагировал, забравшись передними лапами на стол, все еще упираясь в поджарые ляжки сидящего Китона. Он подумал бы об этом с неосязаемым и неведомым доселе сомнением, но с новым порывом ветра он лишь пожал плечами, мысленно согласившись, и надел темную плотную шляпу, отличающуюся от той, что он носил на экране. В таком случае, людям не нужно заглядывать в его огромные глаза, чтобы узнать его, достаточно заметить фетровую светлую макушку и извечную черную ленту.