Чешуя и перья

1991 Впервые Элвис увидел его на Чемпионате Мира. Алекс был моложе него года на два, но уже был выше него на полголовы и какой-то…нескладный, что ли? Эти русские вечно набирали в фигуристы птиц, но хилые пёрышки, проскальзывающие из-под рукавов и рассыпавшиеся по щеке, к шее – остальное было прикрыто костюмом – совсем не вязались с обликом вышедшего на лёд олимпийского мишки. Он приземлил квад, трибуны взорвались аплодисментами, но дальше был полный развал, едва не выкинувший дебютанта из десятки вовсе. Элвис оказался выше, хоть и не в призах, но какими были его годы? Он набирал силу, он чувствовал себя каким-то удивительно выверенным, как механизм, как самолёт-истребитель…как дракон, кем он и был. Чешуя блестела по сильным предплечьям, гребень немного мешался, прокалывая одежду на спине, но в остальном Элвис чувствовал себя превосходно. Скоро наступит его эра, вне всякого сомнения. С Алексом они случайно столкнулись ещё раз – русский, не смотревший по сторонам, почти врезался в него в коридоре у раздевалки, в последний момент успев шарахнуться в сторону и едва не шлёпнувшись на пол. Элвис с трудом сдержал смешок, дивясь про себя, как можно прыгать на льду квад и быть одновременно таким неловким за пределами катка, но решил не обижать попусту и без того явно неловко себя чувствующего дебютанта. - Ты круто справился для начала! - сказал он медленно и чётко, надеясь, что Алекс хоть немного знаком с английским. В глазах того на секунду проступила паника, но постепенно появилось понимание. У Алекса были странные глаза – небольшие, слегка раскосые и как будто то ли сонные, то ли грустные, мутно-голубого светлого оттенка, как пролитые в молоко чернила. От бровей шли тонкие пушинки, переходившие к вискам в мелкие пёрышки, и Элвис, добравшись до раздевалки, заметил на скамейке одно из них и зачем-то машинально сунул его в карман. 1992 Год спустя Элвис был уже с медалью. Она приятно оттягивала шею – его первое драконье сокровище, действительно ценное, действительно стоящее. Конечно, не мешало бы улучшить результаты, но скоро должно было пройти время старших, а он только чувствовал, как набирает силу. В груди рос жар, Элвис казался себе уже не истребителем – взмывающей с рёвом в воздух ракетой. Воздух расступался и сгорал, оплескивая блестящую чёрную чешую на кистях рук и у висков и, казалось, ничего хрупкое не может перед ним устоять. Он снова заметил Алекса в раздевалке – тот рассеянно складывал в потёртую по краям сумку свой костюм для произвольной, невозможно нелепо пошитый из какой-то дешёвой ткани. На секунду Элвиса даже кольнуло чуть снисходительное сочувствие – со всеми этими событиями в России вряд ли у тамошних фигуристов были деньги на то, чтобы нормально пошиться, так что не стоило смеяться над тем, что Алекс в своём костюме выглядит как клоун из цирка где-то в провинции ближе к Аляске. Теперь, когда тот уже снял эту мешковатую лиловую рубашку, стало заметно, что от шеи по спине и дальше, скрываясь за тёмной линией штанов, сбегает ряд блестящих белых перьев, одно торчало, как будто сломанное, и на секунду у Элвиса дрогнула рука – поправить, пригладить. В следующее мгновение он шарахнулся к своему шкафчику от греха подальше. Если бы кто-то вздумал полировать ему чешую, то огрёб бы по полной, и, в общем-то, заслуженно. В конце концов, от этого несло чем-то…не слишком гетеросексуальным даже по их ледовым меркам. Элвис поймал себя на том, что на банкете краем глаза посматривает за Алексом. Своё поведение он никак не мог объяснить рационально, но в общем-то не слишком и пытался – этот русский был просто любопытен для него. В компании соотечественников он чуть подрастерял вид инопланетянина, за какие-то грехи выкинутого из летающего корабля, и в общем-то смотрелся почти нормальным парнем, хоть и явно застенчивым, но говорил довольно бойко, улыбался и несколько раз тихо рассмеялся – кажется, ему что-то говорили Петренко и парница Мишкутёнок. «Тебе, Элвис, кажется, нечем заняться», - поиронизировал он сам над собой. Дел было по горло – скоро должен был начаться сезон шоу, дома ждали тренировки по кунг-фу и любимый мотоцикл, против которого так агрессивно протестовал его тренер, но Элвис был непреклонен. Всё, с чем он был связан, было полётом – прыжки над чужеродной его огненной природе ледяной гладью, накал единоборства, дикая скорость мотора. Без каждого из этих элементов жизнь стала бы скучной и пресной, как без соревнований, без борьбы за свой первое по праву место – иначе зачем вообще всё? 1993 Результаты были…неожиданными. По сравнению с прошлым годом Элвис проявил себя лучше, поднявшись на ступеньку выше. До полного триумфа оставалась только одна, но в кои-то веки его интересовало не то, кто расположился сверху – Курт был легендой и его старшим товарищем по сборной, но Элвис вполне мог бороться с ним на равных. Куда больше удивляло третье место. Вся та же ужасная рубашка, старая программа под «Дон Кихота» - невозможно классически, зубодробительно скучно. Русские умудрялись нацеплять балет даже на тех, кому явно стоило бы изображать что попроще, а заодно поработать над вращениями, но спорить с судьями было делом неблагодарным. В конце концов, Алекс даже прыгнул квад, хоть и приземлил его на задницу, но с его ростом это в общем-то было не особо удивительно. Гала вышли до колик смешными – Алекс пытался повторить свою короткую, но упал трижды, дважды попросту на ровном месте. Поверить в то, что долговязое недоразумение на льду вчера выиграло бронзу мирового первенства, было положительно невозможно, и Элвис с трудом сдерживал смех даже тогда, когда уже шёл к раздевалке. Его задержали фанаты, которым он с удовольствием раздал пару автографов и заверил, что на достигнутом не остановится – в планах новый контент, новые, зажигательные программы, как он всегда и умел, и в общем-то настроение было чудесным, когда он открыл дверь в заставленную шкафчиками комнату, показавшуюся ему поначалу абсолютно пустой. Едва не мурлыкая себе под нос что-то из тех песен, что крутят день-деньской по радио и которые намертво врезаются на подкорку, Элвис открыл свой шкаф в поисках полотенца, мыла и сменной одежды. Пожалуй, ему даже нравилась задержка – можно было не толпиться, не делить ни с кем лавочки, никто не стоял над душой… Глубокий вздох из дальнего угла едва не заставил Элвиса выронить мыло. Алекс напоминал кокон пушистых перьев – сгорбленная спина, закрытое руками лицо. Штаны задрались на одной ноге почти до колена, обнажая редкие пёрышки, рассыпанные до напряжённой, упертой в пол щиколотки. Всё тело его было сведено напряжением, дыхание слышалось неровным, и мгновение спустя Элвиса накрыло осознанием. «Да он разреветься готов!» Многих отталкивала чужая слабость, многим внушала презрение, но Элвис редко страдал подобными загонами. Сильный – значит великодушный, с пьедестала, с гребня успеха можно смотреть на людей вокруг снисходительно, но если они действительно страдают, то, что ты лишний раз приосанишься над их провалами и неудачами, не сделает тебя выше, а только запятнает твою победу репутацией самодовольного козла. - Эй? Чего ты? Ну это гала всего лишь, лоханулся, бывает. Я сам так пару раз заваливался на шоу, стыдно, конечно, но это, тренировки тебя спасут. Он не был уверен, что Алекс его понял - тот не поднял головы, только сильнее съёжился, и Элвис, со вздохом подходя, похлопал его по плечу. Перья оказались прохладными рядом с его собственной ладонью, его постоянно раскалённым телом дракона, которому бывало жарко даже в футболке на хоккейном катке. Алекс поднял голову. Он не плакал, хотя широкое плоское лицо, и без того не отличающееся особой красотой, кривилось на сторону. - Всё окей, Алекс. Будет новый сезон, там поборемся. Лебедь против дракона, - хохотнул Элвис, пытаясь его приободрить. Он и сам удивлялся, что проявляет внимание к сопернику, но отчего-то не мог оставить его так. - Я…прошу прощения… - с трудом ответил Алекс, нервно сглатывая и явно не будучи в силах подобрать слова на чужом для него языке. Голос у него был высокий и звонкий, но сейчас пришибленный и тихий. Алекс пытался улыбаться, явно через силу, но в глазах его Элвису почудилось что-то вроде благодарности. - Мы оба на пьедестале, Алекс. Это круто. Не загоняйся из-за мелочей, пойдём, скоро банкет. Элвис протянул руку, помогая подняться. Чёрная чешуя слилась с белоснежными перьями, когда Алекс осторожно перехватил протянутую ладонь. 1994 Камеры были направлены на него, как беспощадные ружейные дула. Курт с грустной улыбкой что-то говорил, кажется, пытался утешить, но Элвис не слышал ни единого слова из-за заглушившего любые звуки биения крови в ушах. Чертов аксель. Чёртовы судьи со своими замшелыми представлениями о том, как должна выглядеть чемпионская программа – опять занудный балет в клоунских тряпках! Алекс неверящим взглядом смотрел на оценки, но Элвис уже понял всё. Впереди было ещё несколько выступлений, но олимпийский чемпион был определён как нельзя более чётко. - Алексей Урманов, Россия! – звучало в динамиках над катком, и Элвису казалось, что по груди провели острым ножом, свежуя его заживо. - Пойдём, Элвис, - примирительно и понимающе сказал Курт. – Тебе ещё идти на награждение, хоть умойся, воды попей… - Я не хочу. Это…это…чёртово серебро! – выдохнул он сквозь сжатые зубы. Воздух ощутимо нагрелся вокруг, чешуя на запястьях покраснела, и Курт отдёрнул руку – запахло палёной шерстью. - У тебя будет ещё Олимпиада, Элвис. Ещё шанс, может, и не один. Серебро – это не так уж и плохо… - Сказал четырёхкратный чемпион мира! - У меня нет ни единой олимпийской медали. – Улыбка Курта напоминала кривой разрез на коровьей туше, сочащейся остатками крови, и Элвис заставил себя примолкнуть. Курт не заслуживал пренебрежения к себе. Элвис улыбался – криво, чуть саркастично – когда на шею ему надели серебристый диск на сине-красной ленте. Лучше, чем ничего. Хуже, чем должно было быть. На груди Алекса, среди нелепых рюшек и дешёвых блёсток, горело золото, от которого Элвис с трудом отводил глаза. «Оно должно было быть моим». Играл над трибунами российский гимн, Элвис, не видя почти ничего, вперил предательски мутящийся взгляд в медленно ползущий вверх флаг с кленовым листом, повторяя, как заклинание, что сделает всё, больше, чем может, чтобы тот поднимался по центру всякий раз, когда Элвис будет выходить на лёд. Больше у него не было права на ошибку. Путь до раздевалки был сложным – постоянно останавливали журналисты, которые, как водится, не могли держать язык за зубами. - Каково это – серебро Олимпиады? «Разве не видно? Я тут просто сияю от счастья!» Но вслух он говорил другое, уверенно усмехаясь: - Это хороший старт. Да, хороший. Впереди чемпионат мира, будет интересно, каков выйдет расклад. Я не отказываюсь от планов на золото и чувствую, что в силах за него побороться! Он повторил это не один раз, пока не стало легче, пока он не смог хоть на малую часть счесть сегодняшний день просто одним из стартов, не первым и не последним в жизни. Всё снова стало почти хорошо, пока он не дошёл до раздевалки, пока не увидел Алекса, медленно, почти слепо пытающегося переодеться. От волнения у того всё валилось из рук, взгляд рассеянно блуждал по комнате, а рядом на лавке лежало золото, то, что должно было стать драконьим, но попало в чужие цепкие крылья. Элвис досадливо громыхнул дверцей шкафчика, небрежно бросив в сумку свой бесполезный кусок металла, и это как будто пробудило Алекса от счастливой, неверящей полудрёмы. - Ты…здорово катался. Ты тоже заслуживал золота, - тихо сказал он, и в груди Элвиса резко, удушающе всколыхнулась ударная волна. Он испугался сам себя – никогда прежде ему не хотелось всерьёз кого-то ударить вне поединка с равным соперником, но сейчас в голове пронеслись до ужаса заманчивые картины. Алекс был выше, его нельзя было назвать хрупким, но Элвис знал таких, как он – они даже в школе в шутку пеналом не швырнутся. Правильные, удобные всем вокруг ангелочки в перьях. - Мне не нужна твоя жалость. – Казалось, изо рта повалил искристый дым. – Оставь её для самого себя, потому что клянусь, я больше не подпущу тебя ни к одному золоту. Довольствуйся тем, что тебе осталось, принц, наслаждайся этой победой – я не позволю тебе победить ещё раз. Алекс растеряно хлопал глазами, едва ли поняв и половину его слов, но интонации Элвиса были красноречивы. Тому вдруг стало противно от самого себя, тошнотворно, омерзительно от этих давящих стен, от невыносимо правильного триумфатора…от всей его жизни, в которой сегодня пробили брешь. От ледяной воды, хлынувшей на кожу, пошёл пар. Он взял реванш месяц спустя, на мире в Японии. Золото было его, золото по праву принадлежало ему, а пернатый принц вовсе пролетел мимо пьедестала. Краем глаза Элвис заметил, как тот быстро пытается проскользнуть в раздевалку, оставив отвечать на вопросы журналистов своего тренера. На лице Алекса было написано такое опустошение, что Элвис даже смог найти в себе каплю снисходительного сочувствия и повернуться, чтобы дружелюбно кивнуть поверженному сопернику. У чемпионов есть небольшие преференции, и одна из них – быть великодушными. - Не в этот раз, Алекс, так в следующий, - почти примирительно сказал Элвис, но Алекс поднял на него захолодевшие, словно подёрнутые ледяной коркой глаза и тихо, отчётливо отчеканил, возвращая Элвису его же слова: - Мне не нужна твоя жалость. 1995 Ему всегда было немного завидно смотреть Чемпионат Европы – у тамошних фигуристов всегда была ещё одна возможность заполучить медаль престижного турнира, а на его собственную долю оставалось национальное первенство да мир. Было любопытно лишний раз взглянуть на иных соперников, представить их кондиции, уровень готовности – Элвис ощущал себя в некотором роде шпионом, включая телевизор. Вчера прошли короткие программы, и он не без злорадства отметил, что Алекс, хоть и катал свою короткую уже второй год, так и не мог выкатывать её стабильно. Сдвоенный лутц, патетически и глупо. В этом году Алекс не почтил своим присутствием ни один Гран-При, и Элвис понятия не имел, что за клоунаду он выбрал на этот раз для своей произвольной… Лебедь. Чёртов белоснежный лебедь – все эти ручки, балетные взмахи, убогие вращения, замаскированные под подобие фуэте, костюм, больше пошедший бы какой-нибудь сопливой юниорке – странно ещё, что и вовсе не упаковался в балетную пачку. Элвис повторял это про себя, как заклинание, культивируя спасительную ненависть, но вопреки всему не мог оторваться от почти летящей надо льдом фигуры, от мелких взмахов, спирали, безупречно исполненных прыжков… Зал начал вставать в тот же момент, в то самое мгновение, что Алекс замер в финальной позе, будто отлитый в металле или выточенный из слоновой кости. Оценки показали почти сразу, кто-то – от волнения Элвис не разобрал флаг – выставил полновесную шестёрку за артистизм, и Алекс сидел в кике, сияя, точно солнце. Элвис с силой надавил на кнопку телевизора, почти жалея, что ломать её было бы нерационально – кажется, ему требовалось что-то сломать. Фигурист на льду, по его отнюдь не скромному, а очень даже уверенному мнению – фигурист должен был смотреться нормальным мощным парнем, чтобы было видно силу, энергию, агрессию завоевателя. Все эти балетные лебеди всегда вызывали у него пренебрежение – пожалуй, расстановка мест в чёртовом Лиллехаммере оказала на его убеждение значительную роль – но сейчас он не мог оторваться от картинки, вновь и вновь маячащей перед глазами, как бы крепко он ни жмурился – до звона вытянутое в финальной позиции тело. …во сне всё было намного чётче, несмотря на полумрак. Элвис, до странного робкий здесь, в мире снов, гораздо более, чем при свете дня, медлил подойти и с довольно почтительного расстояния разглядывал детали. Ткань штанов плотно облегала бёдра, обрисовывая очертание мелких пёрышек. Казалось, тонкое плетение, на котором так выделялись швы, могло попросту рассеяться, открывая взгляду светлую кожу и белый пух с перьями. Обтягивающий трикотаж поднимался выше, по крепким ягодицам, к талии, ещё выше, до самых плеч, откуда отходили свободные расписные рукава, поднималось какое-то странное подобие корсета, опушённое по самому краю, и при взгляде на то, как собственные перья Алекса перемешиваются с окрашенным нежным пухом на костюме, Элвис почувствовал, как внутри разрывается атомный реактор. Алекс не обернулся на его шаги, но вздрогнул от прикосновения к плечу – Элвис касался осторожно, самыми кончиками пальцев и когтей. Он никогда, кажется, не трогал ничего мягче, но первая опаска – не помять! – сменилась желанием прижаться ближе. Пришлось чуть привстать на цыпочки, чтобы дотянуться губами до стройной шеи, где под наслоением трогательно встрёпанных мелких пёрышек билось живое тепло. Алекс рвано, почти беззвучно выдохнул, прогибая спину. На секунду в голове Элвиса пронеслась мысль одновременно ужасная и спасительная: «что я, чёрт возьми, сейчас делаю?» Никогда нельзя было исключать случайностей, но почему из всех возможных вариантов для пересмотра своей гетеросексуальности он выбрал именно, чтоб его, вот этот?! Но Алекс чуть приподнял руки, будто приглашая себя обнять, послушно наклонил голову под поцелуем. Ладонь Элвиса скользнула по талии визави, выше, туда, где под гофрированной тканью и рёбрами гулко стучало лебяжье сердце, и Алекс подался ближе, с какой-то трогательной беззащитностью в каждом движении. Ещё никогда Элвис не ощущал с такой отчётливостью, что по венам у него течёт огонь. Чешуя и перья – всё мешалось, им всё больше завладевало желание…сделать больше. Засыпать поцелуями лебяжью шею – Алекс послушно повернул голову, прижимать к себе, как будто стирая последние границы. Элвис был возбуждён уже почти до боли, Алекс не мог этого не чувствовать, но не отстранялся, нет, льнул сильнее и податливо, гибко, по птичьи выгибался, как будто прося большего. «Это сон. Это сон. Это сон.» - повторял Элвис, но происходящие было одновременно абстрактным и реальным, он не знал, как объяснить лучше. Он чувствовал чужое тепло, мягкость перьев и растрепавшихся волос, влажных у затылка, чувствовал запах чужого тела, знакомый по общей раздевалке, куда все приходили разгорячёнными, потными. Он слышал рваное дыхание Алекса, чувствовал его высокое гибкое тело – и куда девалась юниорская неуклюжесть? – дрожь мышц под его руками, каждую линию, драгоценную линию. Казалось, что он сойдёт с ума, не найдя выхода разрывающему жилы желанию, не зная, как приложить его, пока Алекс, кажется, возбуждённый не меньше, не втёрся бёдрами ему в пах, инстинктивно и обморочно-бесстыдно, выгибаясь сильнее, словно в странной, фантасмагорической пародии на бауэр. Всё смешалось. Элвис не различал уже толком, что делает и чего толком хочет. Когти одним движением некрасиво разорвали трикотаж штанов, открывая участки белой кожи с ложбинкой от поясницы, кажется, остались лёгкие царапины, но Элвис не мог об этом думать. Мешались чешуя и перья, Элвис только на ощупь мог понять, где заканчивается отделка костюма Алекса и начинается…он сам. Всё слилось в отрывистых звуках дыхания, в захлебывающихся вздохах Алекса, в рваных, жадных толчках Элвиса внутрь, в обжигающее почти тепло. Оргазм накрыл приливной волной у океанского берега, так, что подогнулись ноги, заставив упасть носом во влажную от пота ткань, лбом во взъерошенные перья, давясь воздухом, будто он был магмой. Алекс дёрнулся, пытаясь освободиться, потом ещё раз, сильнее, и обернулся как раз тогда, когда Элвис поднял голову – чтобы столкнуться с нечеловеческим, птичьим взглядом голубых раскосых глаз. …Элвис подскочил с невнятным вскриком, дико оглядываясь по сторонам. В лунном свете были видны знакомые очертания его комнаты – никакой мистики, всё было в порядке – но он всё равно не мог сдержать дрожь до тех пор, пока не подставил голову под развёрнутый на полную мощь кран с ледяной водой. Глаза в зеркале были огнистые и дикие, тело горело, на белье были явные следы того, что сон…в общем, черт его дери, удался. От всего этого Элвису было настолько странно и смутно-неуютно, что он не думал, что сможет заснуть до самого утра. Да и на следующую ночь тоже сильно вряд ли. Двукратный. Элвис взял второе золото. Он рассеяно поглаживал тёплый металл медали, направляясь в раздевалку, небрежно распахнул дверь – чтобы в следующее мгновение едва не отступить, тяжело сглотнув. Лебедь стоял к нему спиной, наверняка разочарованный новым четвёртым местом – снова. Элвис не видел проката – уж если трансляция произвела на него такое, хм, впечатление, то чего было ожидать вживую? – но отчего-то ему казалось несправедливым, что программа, которой он восхищался сквозь едва ли не ненависть, была так плохо оценена судьями. Хотелось подойти, что-то сказать, несмотря на то, что Алекс наверняка снова воспринял бы это в штыки из-за своей чёртовой гордости – впрочем, возможно, именно это и стоило в нём уважать. Элвис почти шагнул вперёд, но в последний момент в глаза бросилась подкрашенная опушка костюма, слившаяся с перьями на шее, в голове всплыл тот самый некошмарный кошмар – и он отступил, потому что по всему телу прошла предательская дрожь. 1996 Миру свойственны изменения. Раньше Элвис досадовал на то, что нет лишнего повода встретиться в состязании с действительно значимыми соперниками, но теперь, можно сказать, в его окно заглянуло солнце. Давно ходили разговоры, чтобы как-то объединить разрозненные турниры для любителей, пока, наконец, не изобрели Чемпионскую серию ИСУ. Правда, на взгляд Элвиса, уж лучше бы изобрели нормальную систему оценивания, а не цирк, в котором неожиданно победила принцесса этого самого…цирка. Хорошо хоть не лебедь. Элвиса передёрнуло, когда он смотрел на второй ряд оценок Алекса. Что в том, что он сам был выше по технике, если можно красиво и изящно напускать бабочек и всё равно стать первым в истории победителем нового турнира? Он подавил желание сплюнуть прямо на каток, чувствуя какое-то странное разочарование. Элвис привык, что усилия окупаются. Они окупались два чемпионата подряд, всё было верно, но сейчас вернулось то предательское чувство, что едва не поглотило его в Лиллехаммере. Дракон никогда не может удовлетвориться серебром. Дракон питается золотом. Он неверяще глядел на оценки, выбросившие его прочь не только из чемпионов, но и с пьедестала вовсе, и где – в родной Канаде! Это было что-то настолько невероятное, настолько абсурдное, что хотелось смеяться и колотить кулаком в стенку до тех пор, пока не сломается что-то одно, стенка или кулак. Элвис молча сидел в раздевалке, игнорируя всё и всех – к счастью, никто и не додумался подходить. Он знал, что это жалко, что только пуще подводит себя, свой публичный несгибаемый образ и, конечно, ничему не позволял проявиться на лице – только уголок губ временами подёргивался, саркастично и нервно. Кого винить? Это не судьи предпочли совершенно непредсказуемую троицу – это Элвис облажался, как последний дурак. Он бы хотел уметь, как некоторые, обвинять в своих неудачах кого угодно, он и винил временами, но всё же был слишком умён для того, чтобы отрицать беспощадную реальность – иногда ты виноват сам, в первую очередь – сам. Элвис зябко поёжился, едва не обхватив себя руками за плечи, сдержавшись в последний момент. У каждого спортсмена есть свой век, и его звезда должна закатиться, рано или поздно. Придут другие, полные сил, отчаянные и бесстрашные, оттеснят его в конец десятки и станут новыми звёздами, а он уйдёт на заслуженный покой – профессиональная лига, шоу, общественная деятельность. Он знал это как простейшую из молитв, но сейчас, когда впервые замаячили первые лучики заката, Элвис против воли ощущал слепую панику. «Нет! Время ещё не пришло! Я ещё смогу сражаться! Я выучу каскад, что угодно, только не это, не это, не это…» Мутная, душная пелена мешала дышать. Кажется, он покрылся холодным потом и дышал как загнанная лошадь, как мотоцикл с оторванным глушителем – Элвис плохо слышал до тех самых пор, пока чьи-то руки не сжали осторожно его предплечья. Сначала он увидел эти пошлейшие белоснежные перчатки, эти белопенные кружева, выбившееся взлохмаченное пёрышко, потом – усталое, осунувшееся лицо Алекса с каким-то почти болезненным, чудовищным пониманием в глазах, от которого хотелось его ударить, но Элвис только коротко выдохнул сквозь стиснутые зубы. - Падать…падать всегда больно, - тихо сказал Алекс со своим чудовищным акцентом, неловко подбирая слова. – Но мы оба умеем падать и подниматься, даже с четверного. Даже с пьедестала. - Хоть с Эвереста, -усмехнулся Элвис, осторожно положив руку поверх затянутой в трикотаж чужой ладони. - Мы же крылатые, - ответил Алекс с какой-то немного неловкой усмешкой и, поднимаясь, врезался головой в дверцу шкафчика. Элвис подхватил его за талию обеими руками, как красотку в голливудских боевиках, удержал на ногах и был вознаграждён благодарной улыбкой. - Уже все разошлись, пойдём. Во всяком случае, никто не помешает нам как следует угоститься на банкете. 1997 «Кажется, мне пора уходить в балет», - саркастично подумал Элвис, увидев новую короткую Алекса. Тот…надо сказать, весьма эффектно вышел из образа – особенно хорошо, на взгляд Элвиса, вышла растанцовка с вилянием задницей и выражением лица лучшей чирлидерши провинциальной школы. Но судьи были благосклонны, и только то, что Элвис прыгнул, впервые в истории, каскад из четверного и тройного, позволило ему победить в Чемпионской серии. Это было почти нездоровое воодушевление после опустошения прошлого года. Элвис чувствовал в себе силы прыгать, как заведённый, летать над катком, как резиновый мячик – было даже жаль, что это предолимпийский сезон, с таким настроем он бы не имел соперников на олимпиаде…или всё же? Чемпионат Европы Элвис смотрел с некоторой опаской – не хватало только снова странных снов, однако на этот раз всё обошлось без психоделической эротики с лебедями. Короткая у Алекса вышла с помаркой, но он победил, несмотря на падение с квада в произвольной. Элвис, как всегда, выключил после его проката телевизор – остальные соперники его почему-то ничуть не волновали – но в этот раз в груди остался какой-то странный осадок. Алекс упал с недокрута – его начинало шатать при малейшем отклонении от чёткого хода назад – и упал до того жутко, едва ли не в борт, что у казалось бы привыкшего ко всему Элвиса зародилась смутная тревога. Бояться за соперников? Это было что-то новое. Разумеется, Элвис никому не желал травм – это было бы не только некрасиво, но и убило бы всю интригу от противостояния. Выиграть, когда все развалились, или кто-то попросту не приехал, было не так интересно, как завоёвывать, по-настоящему завоёвывать медали. Такие казались ему особенно ценными, особенно греющими душу, подлинными сокровищами его пещеры. Приближался Чемпионат мира. Зарождался страх, непривычный и досадный – что, если всё повторится? Элвис жаждал реванша, жаждал заполучить золото с драконьей алчностью, так, что чешуя на руках нагревалась до болезненности. Если он не сможет быть победителем – к чему борьба? Он не чувствовал себя в силах кататься…просто кататься, на носу была Олимпиада, возможно, его последний шанс взять самое главное золото впервые в канадской истории – но дело было даже не в Канаде – в нём самом. Короткая не вполне задалась – Элвис морщился, усаживаясь на трибуне. Мог бы справиться, лучше, теперь любой чисто откатавший соперник… Мысль осеклась, когда он увидел, кто вышел на лёд, узнал до того, как объявил диктор. Элвис поймал себя на почти холодящей мысли – ему нравилось то, что он видел. Как двигался Алекс в своей нелепой местами программе, его осанка, постановка рук, его прекрасные прыжки… Он заслуживал тех оценок, которые высветились на экране. Элвис на мгновение досадливо поджал губы, но не мог спорить с очевидной реальностью – Алекс сегодня превзошёл сам себя. Конечно, оставалась ещё произвольная с квадом, но разве что какая-нибудь нелепая случайность помешала бы ему остаться на подиуме, к чему он шёл четвёртый год подряд. Алекс стоял в кике один, рассеянно отхлёбывая воду – его тренер выводил младшего ученика, дебютанта по взрослым, оставив свежеиспечённого чемпиона Европы в одиночестве встречать свои баллы. Элвиса кольнула обида – неужели Алекс, собравший столько наград, не заслуживал того, чтобы его уважали? Элвис бы всерьёз поговорил со своим тренером за такие финты, но Алекса, кажется, это не беспокоило. Элвис поймал внезапно его пристальный взгляд и коротко кивнул, признавая – сегодня он первый. На следующее утро Элвис не видел Алекса, но не волновался до самого последнего момента, до тех пор, пока не заметил с непониманием, с недоумением, ещё далёким от подлинного страха – на раскатку они вышли впятером. - Алексей Урманов снялся с соревнований по причине травмы, - коротко хрипнуло в динамиках над огромным ледяным полем, внезапно показавшемся Элвису пустым, удивительно, до неприличия пустым, несмотря на ещё четырёх фигуристов. В памяти почти не осталось деталей его собственного проката – только какая-то механическая последовательность. Всё застыло, как будто кто-то притушил его огонь стальным колпаком, и даже когда на табло загорелись заветные цифры, Элвис не ощутил ничего, кроме тошнотворного чувства… недостойности. Впервые золото жгло ему руки – вроде бы заслуженное в честной борьбе, вроде бы долгожданное, но они было…чужим. Тусклый, мертвенный блеск и мертвая тяжесть на шее – вот и всё, больше ничего – ни радости, ни удовлетворения, ни спокойствия. Будто украл. Все вокруг поздравляли его наперебой, но Элвис с трудом отвечал на эти восклицания, еле досидел пресс-конференцию, отвечая односложно и задумчиво. Ноги сами принесли его к нужной двери. Осторожный стук. - Войдите, не заперто, - раздался приглушённый деревом голос, и Элвис осторожно нажал на ручку. Алекс сидел на кровати, накрыв ноги одеялом. Лицо его было усталым, смертельно усталым и осунувшимся, глаза покраснели, как у человека, который либо не спал всю ночь, либо не смог сдержать слёз, а может – и то, и другое вместе. - Ты? – удивлённо и не слишком дружелюбно сказал Алекс. – Я слышал, ты победил? Что ж, поздравляю, - добавил он не зло, но безрадостно, голос у него чуть дрогнул. - Я… - Элвис и сам не знал, зачем он здесь – ноги привели сами, ноги и смутное ощущение, что он…что он здесь нужен. – Я пришёл спросить, что случилось. - Паховые связки, - пожал плечами Алекс с деланой беспечностью, и у Элвиса, кажется, что-то оборвалось внутри. - Но ты же будешь ещё кататься? – вылетело у него помимо воли, как-то невыносимо жалко, с оттенком едва ли не мольбы. - Пока врачи не пришли к выводу, смогу ли я нормально ходить, - бесстрастным, чересчур бесстрастным голосом отчеканил Алекс. – О возвращении на лёд речи, скорее всего, не идёт. - Я…я сочувствую… - смешавшись, забормотал Элвис, но для Алекса его замешательство послужило будто бы спусковым крючком для того, чтобы вся накопленная за годы соперничества злость, смешавшись с отчаянием и физической болью, вспыхнула ярким пламенем. Алекс подался вперёд, скрипнув зубами, когда нога чуть сдвинулась из покойного положения. Перья на висках подрагивали, а на руках чуть приподнялись, как у разъярённого лебедя. - Да ни черта ты не сочувствуешь! - прошипел он презрительно на своём ужасном английском. – Врать-то не надо, чемпион! Ты радоваться должен – больше не будет никакого принца, никакого лебедя у тебя под ногами, никто не отнимет у тебя золото Нагано, все пути тебе открыты. Что ты теряешь – вечную мишень для усмешек? Соперника, которого никогда не уважал и смеялся над его программами? Хватит врать, Элвис Стойко, ты выиграл сегодня в честной борьбе, ты выиграл медаль, которой у меня никогда уже не будет, а тебе в руки все карты – так чего ты тогда пришёл, чёрт бы тебя подрал?! Элвис вздрогнул и шагнул вперёд, так, будто хотел ударить. Алекс как-то невыносимо по-королевски вскинул голову, надменно и изящно, без всякого страха – одно лишь презрение, сменившееся в единый миг почти священным ужасом, когда Элвис потянул с шеи медаль. - Она твоя. Она сегодня была твоя, - тихо сказал Элвис, накидывая ленту на шею остолбеневшего Алекса. – Элвис Стойко сегодня завоевал серебро, и всегда будет получать серебро, потому что будь на соревновании Алексей Урманов, они были бы равными соперниками. Это золото твоё, принц. И если так случится, что ты не сможешь вернуться… - Элвис коротко вздохнул, давая себе отсрочку перед единственным подобным признанием, которое случится – он знал – только сегодня, единственный раз за карьеру. – Если ты не сможешь вернуться, то знай – для меня было честью и достойным испытанием соревноваться с тобой. …только захлопнув за собой дверь, Элвис смог нормально дышать – и прикрыл глаза. 1998 Всё было вроде бы как обычно – тренировки, соревнования, соперники – но Элвису казалось, будто всё стало каким-то…чёрно-белым, как в старых фильмах. Он старательно отгонял это чувство – оно пугало его своей внезапностью и необъяснимость. Один из его соперников сошёл с дистанции – не самый стабильный, не самый техничный, не самый артистичный, вот и всё, но было…не то. А потом была та тренировка. Сначала он списал всё на забитые мышцы, что просто свело ногу – обычное дело, они не на лёгкой прогулке, но боль с каждым днём становилась всё резче, и однажды он так скривился, что тренер обратил на это его внимание. - Тебе нужно на обследование, если ты, конечно, хочешь доехать до олимпиады в хорошей форме. Элвис ненавидел обследования – они вечно находили какую-то мелочь, которая требовала перерывов в тренировках, долгих процедур, лекарств и прочей мути. С годами, конечно, он смирился – организм больше не был похож на выверенные часы, а Элвис хотел, чтобы его спортивная карьера была долгой, для этого нужно было прилагать усилия, но любви к медицине ему это не добавляло. - Растяжение паховых связок. В первую секунду Элвис не осознал этих слов, медленно и тупо хлопая глазами, но постепенно понимание накрывало его приливной волной в осенний шторм, неумолимо, неотвратимо, и это рождало где-то внутри истерический смех, который он глотал из последних сил. Что за чертовщина, злая насмешка судьбы намертво повязала его с Алексом? Даже сейчас, когда тот вышел из строя, они были связаны общей травмой, общей болью – теперь Элвис отдалённо понимал. Кое-как удалось залечить, заштопать подводящее тело, держалось всё на соплях, но он вышел в финал Гран-При. Кулик был сильнее и моложе, с ним было нельзя справиться – сейчас, в тот момент, но Элвис не переставал надеяться, что в этот раз сможет взять реванш за Лиллехаммер. Нога иногда ныла даже при ходьбе, Элвиса положительно преследовал злой рок – или просто банальные несчастливые случайности. Беда не приходит одна, видно, не приходила и болезнь – чёртов грипп в олимпийской деревне. Элвис не верил, что коснётся его, пока не проснулся среди ночи от того, что его мелко колотило, а простыня прилипла к покрытой испариной спине. Кажется, влага выступала даже сквозь чешую, он дрожал и не мог дойти без головокружения даже до туалета, стоял, облокотившись о стенку, под горячим душем, но даже так не мог согреться. Следовало бы сдаться, но драконы не сдаются. Победить – или умереть в полёте. Короткая прошла…терпимо, хоть и недостаточно хорошо, чтобы занять первое место. Это был ещё не конец, он ещё поборется завтра – поборется, хотя нога предательски нарывала, но он отказался от обезболивающего, чтобы не возникли вопросы у допинг-контроля. Произвольная. Ему было страшно. Элвис не любил признавать, что испытывает страх, как все люди – дракон должен быть сильным, бесстрашным, его стальную чешую не должна была пробивать никакая стрела, но вопреки этим доводам Элвису было безумно страшно, больно, его буквально колотило, и приходилось собрать всю свою волю в кулак, чтобы выйти на середину льда и встать в стартовую позицию. Его окружали канадские флаги, кленовые листья трепетали, казалось, от человеческого дыхания. Тренеры смотрели из-за борта, на трибунах была мать, и глаза всего мира смотрели на него через хищные зрачки телекамер. Тройной лутц. Терпимо. Нога была в порядке, насколько могла быть. Квад. Чёртов, ненавистный, проклятый квад, которому не хватило всего малости – того самого четвёртого оборота, который мог сделать его победным, но превратил в жалкий, убогий тройной тулуп, и это было больнее, чем приземление на ногу. Под тревожное биение музыки он разгонялся снова. Тройной риттбергер. Что-то хрустнуло в ноге, так, что он почти услышал этот звук, лицо, казалось, окаменело, пока он выезжал, взметнув ледяную крошку. Дальше был каскад. Элвису было страшно. Тройной аксель – тройной тулуп. От боли сводило всё бедро, таз, ягодицу. Сольный тройной аксель. Музыка сменилась с протяжной на задорные ритмы. Это было поражение, это был провал всей его жизни, последнего шанса, но Элвис упрямо вскинул голову и пошёл на дорожку, как солдат в атаку, голой грудью на копья. Тройной флип. Элвис едва соображал, куда едет и что делает, тело, как дёрганная марионетка, двигалось само собой в бесконечно заученной последовательности действий. Всё слилось в мутное, душное, серое марево, нога разрывалась почти до колена. Тройной сальхов. «Последний», - чётко пронеслось в голове Элвиса. Остались только вращения. Его едва не стошнило на финальном, все клетки мозга собрались в одной мысли – пожалуйста, пожалуйста, когда это закончится, я больше не могу! – но он упрямо крутился, и перед глазами канадские листья превращались в кровавую пелену. Трибуны, кажется, стояли, Элвис ничего толком не видел, только кривился и кланялся из последних сил, а потом поехал с трудом к бортику, почти волоча ногу. В кике он упал на диванчик, не будучи в силах даже пошевелить ногой, которую пронзали приступы дёргающей боли. Ему дали воды, и он отхлебнул, не столько от жажды, сколько от желания хоть чем-то отвлечься. - Привет, мам! – крикнул он на трибуны. – Я в порядке, всё хорошо! Он никогда так бесстыдно не лгал. Высветились оценки. Его скорчило уже не от боли – от сознания, что это конец. Что он проиграл технику, то, чем мог взять на фоне того, что юным надеждам всего мира сыпали едва ли не шестёрки за артистизм, хотя они близко не были ни Филиппом, ни Алексом, превосходство которых Элвис ещё мог бы признать. Артистизм. Трибуны свистели за 5.5 от английского судьи, но Элвис ощущал странное онемение. Всё. Конец. Третья олимпиада позади, ему почти двадцать шесть. Больше шансов не будет. Он упустил последний. Трибуны кричали его имя, он улыбался, вяло взмахнул рукой. Чехлы выпадали из рук, он едва поднимал ноги, чтобы на него смогли их надеть. Надо было встать и как-то идти, но от накрывавшего осознания того, что это – конец, что все усилия были зря, что он не оправдал надежд – собственных, тренерских, родительских, надежд страны, патриотом которой он никогда не был, но которой принадлежал по рождению и чей флаг защищал – от этого осознания в груди что-то переломилось напрочь, бесповоротно и беспомощно. Элвис смог только согнуться, спрятать лицо от вездесущего, любопытного объектива. Прикрыл было глаза ладонью. Но нет, нельзя, нельзя, слишком очевидно, он сильный, он же дракон, его стихия – огонь, а не глупая солёная вода… Он надеялся, что это можно замаскировать под кашель – единственный вырвавшийся у него невнятный, задушенный всхлип, после которого он намертво, до крови закусил губы, чтобы больше не вылетело ни звука. Слёзы падали на фиолетовую ткань штанов, Элвис благодарил всё святое за то, что камеры переключились с него вновь на каток, у него было ещё три минуты, чтобы успокоиться, вытереть глаза рукавом и похромать к выходу – так, чтобы ни одна живая душа не увидела его слёз въяве. Уже потом, после всего, он тяжело плёлся к себе в номер – госпитализация могла подождать, ему вкололи какую-то лошадиную дозу обезболивающего, от которой он сам себе напоминал сонную муху и поэтому не сразу среагировал на то, что его окликнули, а когда обернулся – не сразу узнал человека, который пытался его дозваться. Алексей Мишин. Тренер Ягудина, этой восходящей российской звезды, тоже порядком навалявшей из-за гриппа. И тренер Алекса, конечно. - Это была достойная борьба, Элвис. И полновесная медаль. Элвис кивнул, не в силах сформулировать ответ, а Мишин, чуть помолчав, продолжил. - Лёша – я про Урманова, конечно – просил тебе передать, вот прямо сейчас написал сообщение. Он видел твой прокат по телевизору, и хочет сказать, что…что понимает, как тебе было тяжело. Что твоё серебро стоило больше, чем иное золото. И что он восхищается тобой. Снова…разве что кивнуть и остаться переваривать. - Он вернётся? – спросил Элвис зачем-то, и увидел, как дёрнулось лицо Мишина в короткой, еле уловимой судороге. - Мы с ним были у лучших врачей - травму нельзя залечить до конца. Он ходит, даже катается потихоньку, но…я не уверен, что он сможет ещё выступать в любителях. Этот день, с усмешкой подумал Элвис, не задался от и до. - Передайте ему привет, - зачем-то брякнул он и похромал прочь, желая только одного – забраться в кровать и лежать под одеялом до тех пор, пока мутная дремота не поглотит его, отрезая от всего, что случилось сегодня, в худший день его жизни. С чемпионата мира он снялся. 1999 Восстановление шло тяжело. Элвис знал – он больше не сможет прыгать так же, как раньше. Может, не смог бы и без травмы – он чувствовал каждой клеточкой тела в прокате, что для фигурного катания он уже слишком стар. Ему шёл двадцать седьмой год, он вполне готов был кататься ещё, он вполне мог выигрывать медали, но появилось неожиданно спокойное осознание – он больше никогда не будет так блистать, как бывало прежде. И появилось странное, умиротворённое смирение, чтобы это принять. Он стартовал с домашнего этапа. Фамилии соперников были известны, он внимательно смотрел на каждую, склонив голову, будто проверяя – сможет ли потягаться? Алекс был в списке, и от этого Элвису на какое-то мгновение стало до странного радостно и тепло – будто встретил старого друга. Они не были друзьями – это чепуха, но при виде знакомой высокой фигуры в очередном нелепом костюме Элвис не смог сдержать улыбки. Второй после короткой – и снова подведшая в произвольной нога. Он сидел на трибуне и смотрел на Алекса, на росчерки перьев, на изящные линии, на то, как он сливался с музыкой, так, как умел только он – и на то, как мучительно, знакомо до дрожи он выезжал прыжки. Стучала Тангьера по барабанным перепонкам, и оценки снова вызывали весёлую почти злость, тут же сменившуюся тёплой грустью. Он поймал Алекса у раздевалки, тот вскинул на него взгляд и смущённо коснулся медали – их разделила пара судейских голосов, сущие копейки, и Алекс выглядел так, будто стыдится своей победы. И Элвис сделал то, что было неожиданно даже для него самого – просто шагнул вперёд и обнял Алекса, молча и крепко, чувствуя, как тот, сначала замерший от неожиданности, наклоняется, чтобы ответить на объятие. - Это была честная победа. Не стыдись, принц, сегодня ты был на высоте. - Ты неожиданно дружелюбен, - съязвил Алекс, чуть отстраняясь. - Просто мы стали взрослее. Не сильно, но немного ума прибавилось. Алекс подумал и медленно кивнул. - Скоро нам будет нечего делить. Финляндия в самом конце сезона встречала хмарью и моросью, словно скорбела заранее по его четвёртому месту. Молодые, жадные до медалей парни рвались вперёд, отталкивая его прочь с дороги, но это отболело – и он просто смотрел на прокат Алекса, неровный, с бабочками и тяжёлыми выездами, и впервые, несмотря на все ошибки, отдавал себе отчёт в том, что готов смотреть на его катание ещё очень долго. Музыка оборвалась. Алекс поднял руки в поклоне, кивнул трибунам и на секунду встретился взглядом с Элвисом, будто немного успокаивающе моргнув, а потом поднёс руки к губам, посылая воздушный поцелуй всему стадиону. Но Элвис всё ещё не мог оторвать взгляда от этих пронзительно-светлых глаз странного разреза, обрамлённых белыми перьями, и в глубине зрачков он каким-то из бесчисленных человеческих чувств прочитал – Алекс прощался, прощался навсегда. В горле встал какой-то непонятный ком, который не сразу получилось сглотнуть. Алекс вернулся, казалось, лишь на единое мгновение, на два общих старта, где они были соседями по таблицам, и этой смычки оказалось до невозможного мало, потому что хотелось как когда-то давно, в Праге, в Лиллехаммере, на первом Финале, хотелось сражаться с ним, побеждать, проигрывать – не имело значения, но дракону без лебедя высоты фигурного катания были слишком пусты. Банкет был шумным и многолюдным, Элвису не сразу удалось найти Алекса – тот сидел в углу и, судя по внушительной батарее пустых бокалов рядом с ним, был уже порядочно пьян и приветствовал соперника немного расплывшейся улыбкой. - Какого чёрта? – спросил Элвис прямо. – Какого чёрта ты оставляешь меня одного соревноваться с кем попало? Алекс вместо ответа похлопал по стулу напротив себя, приглашая сесть, и заговорил не сразу. - Просто однажды ты поймёшь, что это конец. Что ты больше не можешь. - Да я уже, - хмыкнул Элвис. – Я никогда не перегоню молодёжь, но это не значит, что катание теряет всякий смысл. - Травма… - Ой не ври! Она – штука поганая, но катаешься ты, катаюсь и я, и боль вполне терпимая. Просто скажи честно. - Наша история – не твоя, не моя, наша – подошла к концу. Видел Лёшу и Женю? - Предположим, ну что с ними не так? - Я вижу их каждый день на катке, - голос Алекса был неровным, а взгляд стал каким-то стеклянистым, застывшим и почему-то скорбным, как у византийской фрески в музее. – Они придут нам на смену – молодые, полные сил, но они никогда не будут нами. Принц и дракон всегда сражались по-честному, принц и дракон – только вот не ври! – никогда не ненавидели друг друга по-настоящему, хотя причин было в достатке. А эти двое друг друга ненавидят – и я боюсь этой ненависти. - Да было бы чего… - Я постоянно рядом с ними, разнимаю в раздевалке кровавые драки, вижу, как они косятся друг на друга, едва не щерясь, сражаясь за внимание тренера. Алексей Николаевич, кажется, ещё не до конца понял, что выросло на его катке. Наше время, местами поганое, покажется нам временами рыцарей рядом с теми, кто будет после нас. Я знаю – они прославятся больше, чем мы, их сочтут более талантливыми и будут помнить куда дольше, чем нас, но они никогда не смогут удержать лицо, оказавшись ниже один другого. Уже не могут. Повисла тишина. Элвис пытался осмыслить мрачное пророчество Алекса, а тот, тем временем, подвинул к себе новый бокал. - Тогда почему ты сейчас сидишь и напиваешься в одиночестве? – спросил Элвис наконец. – Если всё так просто – тебя это не касается. - Всё довольно просто, - взгляд Алекса был уже достаточно расплывчат, а язык начинал чуть заплетаться. – Завтра я проснусь с похмельной головой и решением перейти в профессионалы. Родится новый Алексей, в новой роли, а сегодня я поминаю старого, фигуриста-любителя, мальчика, в три года оказавшегося на катке, которому приходилось кататься на растаявшем льду, радоваться любым призовым, помогающим не скатиться в нищету, мальчика, вытащившего однажды один шанс из тысячи и не вытащившего больше ничего, кроме страха собственной славы и ожиданий. Глупого, наивного и иногда смешного. - Ты сегодня отвратительно пафосен, - усмехнулся Элвис, всё же пододвигая к себе свободный бокал. - Я пьяный, мне сегодня можно, - смешок в ответ и открытая, грустная, какая-то беспомощная и трогательная улыбка, от которой у Элвиса почему-то невыносимо кольнуло сердце. - Тогда за Алексея Урманова. Принца и Лебедя, - сказал он и отпил из бокала полный глоток, так, как обычно не принято пить шампанское, и Алекс последовал его примеру, но опустошил бокал до дна – Элвис видел, как судорожно дёрнулся кадык на запрокинутой лебединой шее в мелких перьях. - За Принца и Лебедя, - задумчивым, нетвёрдым эхом отозвался Алекс. - Пожалуй, я составлю тебе компанию, - сказал Элвис, решительно пододвигая к себе ещё пару бокалов. - Сезон окончен, имею право, да и вообще – ты выглядишь так, как будто тебе понадобится кто-то, чтобы довести тебя до номера. Или донести, как пойдёт. Алекс издал пьяный смешок и заторможенно, с бесцельной важностью поболтал в бокале оставшиеся там капли шампанского, едва не уронив его на пол. - Поосторожнее своими крыльями, лебёдушка! – Элвис несколько ускорил процесс потребления, чтобы слегка сократить отставание от кондиции Алекса. - Давно уже не очень, курица какая-то ощипанная, - на Алекса снова накатывала хандра совершенно русского разлива, от него начинало нести какой-то непереносимой достоевщиной, и Элвис чувствовал настоятельную необходимость как-то вклиниться в эту беспросветную мрачную обречённость. - Ты ещё можешь вернуть Лебедя в профессионалах. Вернёшь – первым засяду у телевизора и буду смотреть! - Правда? – Алекс забавно вытаращил глаза, брови дёрнулись вверх. - Клянусь лезвиями коньков и крепостью ботинок! -Элвис вскинул бокал, чувствуя необоримую потребность запить это обещание. – Это будет бомба, Канделоро перекатаешь! - Чёрт, там же Канделоро! – Алекс залился кашляющим, слишком громким и неуместным смехом, кто-то обернулся, но Элвису было плевать. - Перекатаешь, вообще без проблем! – Он выпил до дна, чувствуя странную горечь и то, как что-то непонятное сжалось в груди. Во всяком случае, этот Лебедь теперь не будет иметь никакого касательства…или по крайней мере будет достаточно далеко во всех отношениях, чтобы что-то можно было изменить. Что же можно было там изменить – Элвис не мог понять и сам, просто на сердце лежала душная, тянущая тяжесть, но сегодня рядом был дурной, пьяный принц, отмечающий своё изгнание и малую смерть, сегодня он был здесь, у них было вино, и можно было в последний раз забыть обо всём, что было вчера и будет завтра. 202… Что этап юниорского Гран-При решили перенести в Торонто, Элвис узнал с немалым запозданием. Они с Глэдис уютно устроились в своей глуши, и в последнее время он ленился отслеживать новости реального мира – даже те, что были связаны с фигурным катанием, хотя казалось бы. - Они решили учредить должность кого-то вроде амбассадора, - Элвис откинул голову на спинку кресла и чуть прикрыл глаза. – Чёрт, почему я-то? Я не сильно лажу с детьми. - Патрик уже ездил на Юношескую Олимпиаду, Брайан наверняка будет там со своими учениками, Курт, возможно, отказался… Есть тысячи возможных причин, но ты в любом случае можешь отказаться. - Да что уж там… Толкнуть речь, попиарить для соцсетей, что там ещё. Лицом, в общем, посветить. Плёвое дело. Глэдис улыбнулась, поднимая голову от своего планшета. - Так и думала, что ты согласишься. Он пожал плечами. Однажды став фигуристом, ты остаёшься им навсегда. У Элвиса была куча других интересов – единоборства, мотогонки, куча друзей во всех концах света, наконец, ему всё больше казалось, что драконий огонь в нём будто затухает, и становилось холодно, он замерзал на льду. Так он даже ограничил выступления в шоу – то ли старел, то ли…чёрт его разберёт, на самом деле. Но почему-то он всё же согласился – наверное, его всё же тянуло туда, где всё началось. С детьми он действительно не сильно ладил, поэтому даже на секунду растерялся, когда оказался под пристальным вниманием россыпи разноцветных глаз, будто за ним следило какое-то чудовище. Он едва не фыркнул вслух от такого глупого сравнения и просто…ну, сказал самые обычные слова. О труде. О воле к победе. О том, что выигрывает сильнейший – во всём. И то, что проигрыш не делает тебя никчемным и слабым, потому что даже самые великие фигуристы знали не только победы, но и поражения. - Хорошо сказано, - раздался тихий голос, когда Элвис было уже скрылся в дверном проёме. Секунду или две он не мог узнать лицо, но узнал глаза – всё тот же мутно-голубой цвет, всё то же странное выражение. Их с Алексом не щадило время, но Элвис несколько самоуверенно счёл, что Алексу повезло меньше – тот заметно раздался, лицо оплыло и отекло, и во всей его внешности была…нет, не запущенность. Какая-то максимальная функциональность – короткая стрижка под машинку, джинсы и свободная толстовка, делающая его фигуру ещё более грузной. - Не узнал сначала, - Элвис искренне улыбнулся и протянул руку. - С тех пор, как мы говорили в последний раз, прошло немало лет, - пожал плечами Алекс. – С возрастом мы несколько мутировали – был я лебедем, стал я гусь рождественский. Он улыбался, но в глазах была всё та же затаённая грусть. - Как жизнь? – спросил Элвис после короткой паузы. – Ты всё тренируешь? - Как видишь, - развел руками Алекс. – Привёз своих юниоров на этап, мальчик и девочка, первый год только. На медали вряд ли можно рассчитывать, но попробуем сделать то, что можем, и будь что будет. - Так ты и выиграл Олимпиаду, - подколол Элвис, и Алекс не стал даже спорить – только снова улыбнулся с какой-то странной, присущей только ему беспомощностью. Почему-то чешуя на руке впервые за долгое время начала нагреваться. - На соревнования останешься? Или дела? – спросил Алекс, уже поглядывая в сторону зала с выводком юниоров. - Да не особо, мы с женой что-то дома засели. Она вряд ли приедет, а я может и останусь на одиночку. - Будет здорово, - в глазах Алекса, похожих на подмёрзшее, замершее болото, полыхнула искорка чего-то живого, и в этот момент Элвис окончательно решил, что будет делать в ближайшие несколько вечеров. Юниоров Алекса он вычислил бы даже без объявлений – слишком знакомая техника прыжков, постановка рук. «Лебедята», - внезапно подумалось ему с безотчётным оттенком нежности, удивившим его самого, но то, что он видел на льду, имело слабый отголосок катания самого Алекса, то, что он так и не видел с того чемпионата, нарушив обещание. Если ты не идёшь смотреть Лебедя, Лебедь приедет к тебе на гастроли с птенцами. Мальчик неожиданно оказался в шестёрке, девочка попала на пьедестал. Элвис не запомнил имён – в памяти остались только объятия в кике. Дракон создан для того, чтобы сжечь всё дотла, а лебедь – чтобы созидать, криво, косо, иногда нелепо, иногда трогательно. И маленькая фигурка с бронзой в тонкой руке рядом с массивной фигурой тренера на фотографии, сохранённой в его телефоне – постоянное напоминание. Они пересеклись ещё раз, уже под самый конец этапа, тоже случайно, у бортика катка. - Тебя можно поздравить? И твоих…лебедят, что ли… Короче, передай детям, что они молодцы, все в тренера. Алекс улыбнулся, смущённо, но польщённо, опустив глаза в пол. - Сам не думал никогда тренировать? - Постоянно? Детей? Да ты глянь на меня, я огнём плеваться на них начну на второй час. Нет, мне далеко до твоей кротости. Я ещё по шоу покатаюсь, пока могу, а там…глянем. Вдруг в функционеры федерации занесёт? – ухмыльнулся он, глядя на неподдельное выражение ужаса и отвращения на лице Алекса. - Да боже нас всех упаси в это лезть… - пробормотал он, качая головой. – Боже упаси. - Может, это пошло бы мне больше. Представляешь, стану я руководителем канадской федерации… - Возможно, это будет эффектный завершающий рекорд легенды о тебе, - чуть улыбнулся Алекс, грустно, но тепло. – Дракон завоевал всё золото, какое мог, все богатства, и почил на лаврах на королевском троне. - Легенда обо мне? - Не так, наверное. Ты и есть легенда, - Алекс чуть развёл руками. – Легенда о победителе. Как и бывает обычно…с большинством людей. «Не с тобой. Ты отказался от своей славы, известности, всех перспектив и тренируешь детей на старом олимпийском катке. Глупость, но ты бы не смог иначе. Не такой, как ты». - А из меньшинства получается сказка, - сказал Элвис почти неожиданно для себя. – Где-то грустная, где-то страшная, но где-то…светлая. Легенды будут читать для того, чтобы восхищаться, но сказки куда больше трогают душу, принц, что детям, что…иногда и взрослым. И когда от легенды останется только строчка в турнирной таблице, сказка ещё долго будет жить подспудно, закольцованная в видеоряде. Алекс поднял на него глаза, пристально сощуренные в обрамлении изрядно поредевших за эти годы перьев. Они смотрели друг другу в глаза, секунду, может – полторы или две, но в груди Элвиса, кажется, в последний раз разорвалась вспышка яркого племени, а чешуя накалилась до предела от вида трепещущих лебединых перьев. Алекс просто кивнул – молчание не было тяжелым, каждый просто думал о чём-то своём, а может – не думал, потому что Элвис понимал, что лучше не задумываться слишком сильно сейчас – его пугали возможные выводы. - Буду теперь болеть за твоих мелких, - сказал, наконец, Элвис, протягивая руку на прощанье. – Жаль, этапы неудобные дальше, но постараюсь глянуть. На лице Алекса на секунду мелькнула улыбка, и Элвису вдруг показалось, что за плечами немолодого уже усталого и грустного мужчины стоит тот, кем он был когда-то – мальчишка, вытащивший один шанс из ста, закрывающий лицо руками посреди многотысячного стадиона. Что увидел Алекс? Элвис не спросил, глядя ему в спину – от входа в подтрибунное уже доносились детские голоса, и Алекс вскоре вовсе пропал из виду. Элвис медленно отвёл взгляд и вдруг заметил краем зрения непонятное пятно на рубашке, светлый блик. Он осторожно снял с тёмной ткани маленькое белое пёрышко, секунду молча смотрел на него, а потом крепко, до боли сжал на нём ладонь, мимолётно скользнув кулаком по груди, где гулко билось в последних сполохах пламени драконье сердце.