never-ending summer

Они, наверное, никогда бы и не познакомились, если бы не случайность, которая свела их в тот день пятого августа. Хангёль был освежающим, как июньский ветерок, но его запах был теплым и пряным, как декабрьский глинтвейн. Так что Сынён не удивился, когда Хангёль сказал: - А я зимой родился. Сынён тогда забыл, что лето всегда нравилось ему больше. Длинные рукава фасоном растянутых кофт скрывали то, что могли скрывать, но Сынён все равно улыбался в тот день. Наверное, с ним давно уже не вели себя так: мягко, осторожно, но со смешинками в глазах, в голосе, а еще с угадыванием всяких мелочей. Это любовь. Нет, влюбленность. И она закатывает тебя под асфальт лет в семнадцать, максимум в девятнадцать, когда все тело и что-то внутри тоже требуют любви. Хангёлю как раз было девятнадцать. Вот только Сынёну было тридцать, у него был муж, а дети росли так быстро, что у Сынёна болели руки после игр с ними. Голова болела из-за другого. - Что это такое? Сынён поджал губы и бросил взгляд на настенный календарь — уже месяц прошел с тех пор, как они, не сговариваясь, стали любовниками; любовниками словесными, без того самого подтекста, в каком обычно любовниками становятся. Пока дети пропадают в детском садике, Сынён одевается в мыслимые и немыслимые слои одежды, несмотря на осеннее лето за окном, и идет пешком на свидание с Хангёлем, которое таковым не считает. Любовь разрушает Сынёна, но в глазах напротив он видит чуть более удачный, нет, совершенный вариант любви, который не разрушает все вокруг себя, а лишь созидает. Сынён жалеет, что его первая любовь была не такой. Но он благодарен, что голова больше не болит мигренью. - А ты не знал, - Сынён поправляет задравшийся рукав кофты кирпичного цвета и делает вид, что не скрывает ничего ужасного, - что взрослые иногда переходят границы? В выражении своих чувств. Только что у Хангёля задергался глаз. Сотрудник кофейни же решил, что этот саундтрек не подходит данной ситуации, переключая с «Shape of You» на «Someone You Loved». Да, однажды Сынён любил его. Нет, он больше не может любить человека, который поднимает на него руку, даже если у Сынёна от него двое детей. - Я думал только, - Хангёлю тяжело дается этот вздох, в котором практически не читаются ярость, бессилие и разочарование с привкусом отчаяния, но Сынён-то все знает, - что ты уважаешь себя. Ты выглядишь, как тот самый человек, который знает себе цену. Наверное, когда-то в жизни Сынёна так и было. На всем, на всех висели эти ценники, а сейчас он не видит ничего, кроме пелены перед глазами. Хангёль вроде красивый, а вроде Сынёна это даже не торкает, как должно. Зато коричный запах успокаивает, согревает. А звуковая дорожка его голоса так и вовсе важнее визуальной составляющей композиции. Сынён чувствует себя слепым котенком, который еще вчера был взрослым котом. Где, куда делась его молодость? Не то чтобы он хотел туда вернуться, да и Хангёль тогда еще был совсем ребенком, но если бы, если бы он тогда встретил кого-то лучше, если бы знал наперед многие вещи. Если бы не бывает. Хангёль почти заставляет жалеть. - Я когда-то тоже так думал, - Сынён задумчиво мешает кофе, пока против воли к горлу не подступает ком; прислушавшись к песне, он понимает, что всего за месяц его жизнь стала похожей на фильм с обманчиво счастливым концом, когда на самом деле не понимаешь, поиздевался ли сценарист над своими персонажами, или правда хотел им счастья; месяц прошел, и за этот месяц Сынён осознал, что уже несколько лет не слышал музыки, именно не слышал, даже если слушал; месяц, и какой-то девятнадцатилетний мальчишка заставляет его пропевать последние три строчки некогда любимой песни и смотреть на то, как тонкая пенка латте слегка волнуется, когда слезы Сынёна падают вниз. - А теперь?.. Хангёль так и не дождался продолжения, замирая от увиденного перед собой. И голос его был похож на страницы забытой тобой книги, которую ты когда-то читал, но остановился на шестьдесят пятой странице из трехста. Его голос был теми шестьюдесятью пятью страницами. - А? А, теперь. Теперь я знаю, что люди и человеческие отношения не имеют ничего общего с экономикой. Многие вещи бесценны, как например эти дни с тобой. А сам по себе я ничего не стою, да и кто я такой, чтобы назначать себе цену? Ты мне скажи, чего я стою. Если ты, конечно, думаешь, что я какая-то вещь. Еще через месяц Сынён стоял перед зеркалом и думал, можно ли пропустить хоть одну их встречу? Когда-то он часто притворялся больным перед самим собой, чтобы не идти на занятия. Хангёль — не школа, а Сынён уже не маленький мальчик, но у него правда болит голова сегодня, не считая гематомы на лице. Он снимает с себя все вещи до самой последней — обдает мурашками, но Сынён уверен, что это реакция его тела на то, что люди кожу не сбрасывают. Не на сквозняк, нет. Хангёль ждет его в том кафе, поглядывая в окно и пролистывая ленту своего инстаграма, в котором Сынёна нет, как будто его и не существует в жизни этого теплого мальчика. В общем-то, так и есть. Пятое ноября призывает Сынёна поежится от холода. Наверное, что-то выдуманное им же и заставляет чувствовать себя так подавлено в пятый день каждого месяца. Никого нет дома, и Сынён никого не ждет. Но в дверь уже несколько минут настойчиво звонят, совершенно не заботясь о чужой головной боли. - Открыл бы сразу, если тебе так плохо. Но не волнуйся, - Хангёль поднимет вверх тканевую сумку с логотипом магазина, гремя содержимым, - сейчас станет хорошо. А, может, головной боли и не было никогда. И это тоже что-то Сынёном выдуманное? Наверное, это какая-то новая стадия мазохизма — приводить домой любовника для того, чтобы выпить с ним на кухне в одиннадцать утра, но так Сынёну намного теплее. Хангёль поразительный. Казалось бы, что ты можешь знать о жизни в девятнадцать лет? Он не заявляет во всеуслышание, что идеальный. Не боится совершать ошибки и учиться на них. И просто тихо удовлетворяет все воспаленные желания Сынёна, смазывая их чем-то успокаивающим и унимая боль. Хангёль покупает хороший алкоголь, читает красивые стихи, рассказывает жизнеутверждающие истории на реальных событиях, а еще гладит Сынёна по руке. Так долго, как это только необходимо. Сынён понимает, что знает о жизни намного меньше, чем о ней знает Хангёль. - Ты ни разу не говорил, что любишь меня. Хангёль тихо смеется на это. Они стоят в коридоре, он обувается и собирается уходить. Намного трезвее Сынёна, почему-то его язык заплетается сильнее, а пальцы дрожат ярче. - Наверное, это должна быть моя фраза. - Наверное. Вот только Сынён уже не знает, как можно было быть таким наивным дураком и надеяться, что любовь не достанет его в тридцатилетнем возрасте. И за этой границей существует что-то волшебное. А иначе что тогда любовь? - Скажи мне это, один раз. Хангёль расправился со шнурками наконец и выпрямился, чтобы посмотреть на Сынёна каким-то уж слишком… калейдоскопным взглядом. Столько разных цветов, фигур и образов Сынён видел только там. В игрушечном калейдоскопе своего сына. И он мог бы сказать просто «я люблю тебя», но говорит: «Ты стоишь того, чтобы любить тебя». Сынён не вещь, чтобы чего-то стоить, но почему-то слова «дорожить» и «дорого» взаимосвязаны, а у «дорого» есть больше значений, чем одно. Пятого декабря не наступает, потому что Сынён забывает о том, чтобы посмотреть в календарь. Его жизнь замерла на пятом августа, и только они с Хангёлем с тех пор чего-то стоили. Словно одни в этом мире. Это обманчиво, но реальность для всех все равно своя собственная.