Севастополь

— Идите прочь, из города — тихо произносит Севастополь, почти не глядя на Горчакова, — покуда все наши бойцы не полегли здесь. Вы, сударь, допустили ряд чудовищных ошибок. Я не желаю, чтобы платили за это мои люди. Горчаков смурно молчит, выдыхает тяжело в плотной тишине. Где-то в нескольких километрах снова слышится напряжённая очередь. Они все обречены. Ни людей, ни надежды. При очередном масштабном штурме все погибнут. Куда уж боле? Севастополю кажется, что он ходит по мёртвым телам вместо родной земли, а запах смерти, угрожающе дышавшей над ухом, давно приелся лёгким. «Такова воля императора!» говорил Горчаков. А что в итоге? Армии почти нет. — Этой ночью переплавитесь на северную сторону и будете идти дальше, — тихо добавляет Севастополь, осторожно водя тонкими пальцами по обшарпанному столу. Скоро всё развалится. — Но император… — Нет здесь императора! — ладонь с яростным грохотом падает на дерево. Город оборачивается стремительно, синие глаза его вспыхивают грозными огнями. — Ежели ты не уведёшь отсюда всех, я вышвырну вас сам! — острые плечи снова бессильно опускаются, закрываются. Севастополь опять становится истощённой и уставшей тенью самого себя. Руки трясутся бесконтрольно, но он сжимает кулаки, смотрит тяжело на главнокомандующего. Тот смиренно опускает взор, снова выдыхает и молча уходит. Лишь скрипят тихо и жалобно половицы, да дверь закрывается с слабым хлопком. Город поспешно опускается на стул. Он чувствует присутствие неприятелей, дышать с каждым днём труднее становится, бессонные ночи тянутся мучительной вереницей. Совсем рядом. Совсем близко. Чужое, вражеское, невыносимое. Перо в ослабевших пальцах оказывается незаметно, а строчки в дневнике — неосознанно. И он пишет, дабы не сойти с ума, потому что от людских потерь темнеет в очах, а грудь сдавливает в ледяных тисках боли. Я, Севастополь, приморский город великой империи. Ночь плотным покрывалом опускается на округу. Русские войска идут в угнетённом молчании, Горчаков, несмотря на фальшивую ободряющую улыбку, глядит перед собой потерянно и мрачно. — Сева, а ты как же? — бросается вдруг к городу матрос. Тот только качает головой, останавливая юнца за плечи и отходит назад, к началу моста. Ему страшно, что противникам уже доложили о скором уходе, и они готовят крупный удар. Потускневшие сапфиры ловят виноватый взгляд Михаила Дмитриевича, но тут же плывут по разрушенным зданиями и сожжённым укреплениям и улицам. Портовый город, связанный с морем и флотом. Мой соратник — Чёрное море, мой дом — Российская Империя. На востоке начинает светаться, слегка бледнеет горизонт. Ночь медленно пятится на запад. Севастополь, едва переставляя ноги от усталости, подбирается ближе к родной могиле и падает рядом с ней, кладя голову на острые согнутые колени и тяжело дыша. В глазах щиплет от недостатка сна и боли. — Мы, Паша, всё, — тихо произносит он и смеётся надрывно и нервно. — Проиграли. Больше слов город не произносит, ощущая, как бессилие и стыд бегут по венам с кровью. Город, умерший вместе с Нахимовым*. Давший клятву вместе с Павлом и солдатами сражаться до последнего и сидящий у его могилы, готовясь к сдаче. Севастополь идёт по пустым погибшим улицам, очерчивая взором острые края ран павших зданий. Тихо шелестит ветер, вокруг города проклятым кольцом лежат тысячи трупов. Ему кажется, что под ногами хлюпает кровь и хрустят кости. Напряжённое ожидание сводит с ума. Город устал от этой страшной войны, хочется пустить пулю в лоб, дабы избавиться от разрывающей жгучей боли изнутри, от горького кома в горле, выдавливающего раскаленные слёзы, и невыносимого чувства тяжести и вины от чудовищных русских потерь. Севастополь ощущает себя предателем, но одёргивает тонкую руку от револьвера. Он встретит неприятелей лично. Часы, умирая и отхаркиваясь минутами, ползут вперёд. Через два дня он чувствует их приближение и выходит к укреплениям, волоча за собой разряженное и голодное ружьё. Предрассветный тревожный сумрак стелется бесконечным туманом. Большая армия останавливается в тридцати метрах, наверняка заприметив странного русского офицера. А от усталости почти не держат ноги и шумит в голове, ему плохо, ему больно. Он будто сгорает заживо, но упрямо глядит на войска сквозь пелену слёз. Чувство бессилия и конца овладевает мною, мне хочется кричать. От общей массы отделяются две фигуры и осторожно направляются к нему. Севастополь чувствует в них чужие государства, их чужая аура обжигает неприятно. Город поднимает подбородок, но взгляд его упирается в выжженную землю. Перед вражеской армией с умершими улицами и домами, с тысячами трупов и потопленными кораблями, он предстаёт гордо перед Французской и Британской империями, но чувствует, как внутри осыпается всё, рушится. Я, Севастополь, принимаю свою участь проигравшего на русских телах, сражавшихся за мою свободу. Какая-то нить рвётся в груди с жгучей оглушающей болью, и остаются лишь пугающая безразличная пустота да колкая пелена на глазах. Он бросает ружьё к чужим ногам в знак поражения, поднимает помертвевший взор, ожидая увидеть насмешку и злорадство. Но встречает лишь растерянность и ужас.