***
В этот вечер Лютик справился быстрее обычного и упаковал собранную охапку сухой травы в распростертый на земле плащ. Затем устало вытер пот со лба исцарапанной ладонью и, взвалив ношу на спину, отправился в сторону привала, над которым уже поднимались тонкие завитки белого дыма. Рубашка липла к спине, а вечер уже вступал в свои права, посылая верных слуг во все концы, сковывая помрачневший лес пронизывающим холодом. Лютик чувствовал кожей, что ночь будет ледяная. Холод он едва сносил. А ведь рядом, так близко, руку протяни, был его личный юго-восток, жаркий, как летнее солнце. Чтобы попасть в его объятия, Лютик стерпел бы уколы льда, пусть бы пришлось растянуть стылую пытку еще на несколько жизней. — Когда я прижима-а-ал тебя к груди своей, любви и счастья полн и примирен с судьбо-о-ою, — затянул он, подставляя лицо закатным лучам солнца, которое напоследок облизнуло лысую вершину холма, и начал спускаться к подножию. — Я думал: только смерть нас разлучит с тобо-о-ою; Но вот разлучены мы завистью люде-е-ей! Он знал, что Геральт ушел проверять ловушки, пока прогорает пламя, оставляя лишь красно-белые угли-самоцветы, на которых можно будет запечь коренья и мясо. — Пускай тебя навек, прелестное созда-анье, отторгла злоба их от сердца моего, — Он не смог вытянуть последнюю строку, тяжело свалив тюк на примятую траву, и его голос некрасиво дрогнул. — Но, верь, им не изгнать твой образ из него-о, пока не пал твой друг под бременем страда-а-анья! — Он провел пальцами по воображаемой лютне и повернулся вокруг себя. — И если мертвецы приют покинут свой, и к вечной жизни прах из тленья возродится, — рвано продолжил он, опустившись на колени и раскладывая вереск так, чтобы было мягко спать. — Опять чело мое на грудь твою склони-ится: нет рая для меня, где нет тебя со мно-о-ой!* Позади раздался едва уловимый треск. Умудренный горьким опытом, Лютик стремительно выхватил кинжал из сапога и вскочил. Геральт примирительно поднял руки, в которых держал пару дохлых белок. Лютик с облегченным вздохом опустил напрягшиеся плечи, нагнулся убрать кинжал обратно в ножны на голени и подметил, что уж больно тушки были костлявые. От голода уже не на шутку сводило желудок. — Геральт! Смерти моей хочешь? Хватит подкрадываться! На сотню миль вокруг никого нет. Скажи спасибо, что я не метнул этот нож тебе промеж глаз. — Геральт с сомнением посмотрел на него, кинув добычу у запасных дров. — Подслушивал? — Ты орешь так, что на сотню миль вокруг слышно, — парировал тот, садясь у трескучего костра и принимаясь потрошить первую рыжевато-серую белку. Лютик обиженно поджал задрожавшие губы. — И ничего я не орал. — бросил он, замолкая. Впрочем, через несколько минут ему пришлось нарушить его священный обет молчания, данный в честь смертельной обиды. — Тебе понравилось? Геральт уже мастерски насаживал порубленные куски мяса на заточенные ветки руками, измазанными бурой, подсохшей кровью. Он не подал вида, что услышал вопрос. Лютик ждал, глядя на него красноречивым взглядом и по-птичьи склонив голову набок. — Да. Расплывшись в улыбке, Лютик сел рядом с ним на сырую от вечерней росы траву и протянул ладони к огню. — Она новая, я ее только сегодня закончил. В ней поется о двух влюбленных, которым не быть вместе, потому что он упертый баран, который думает, что ему нельзя влюбляться, что общество не примет их союз. После чего он скорбно падает на колени и клянется, что если мертвецы снова начнут бродить по земле, они вновь воссоединятся. Ведь ему не видать рая без своей возлюбленной. Он готов дождаться их встречи даже в пекле, в самых страшных глубинах ада, — привычно принялся рассказывать он, не смущаясь двойственностью своих слов. Тепло разливалось от кончиков пальцев вверх по рукам, но этого было мало, чтобы согреться. Стало совсем промозгло. На них медленно опускался плотный вечерний туман, и Лютик передернул плечами, сжимая покрепче зубы, чтобы те не стучали. Геральт хорошенько прожарил мясо, прежде чем снял его с тлеющего костра и протянул половину Лютику. Тот запустил зубы прямо в сочную плоть, крупно откусывая и с усилием глотая. Последний раз они ели на рассвете, а затем долго искали брод через горную реку, и некогда было останавливаться на обед. С укором глядя на то, как он торопится, Геральт, в противоположность ему, ел медленно, тщательно прожевывая каждый кусок. Проглотив последний кусок, Лютик уже сонно моргал, будто огромная сова в разноцветном кафтане, жалобно глядя на последний хрящ. Геральт неспешно вытер жирные губы и протянул ему ломоть хлеба с уложенным поверх оставшимся куском и отвел взгляд. Спать они устраивались, уже когда на черном небосводе загорались первые северные звезды. — Мне сладких обманов романа не надо. Прочь вымысел! Тщетно души не волнуй! — медленно затянул Лютик, скрывая дрожь в голосе. Он натягивал рукава рубахи на руки, прятал их под мышками и сворачивался в клубок, чтобы не отморозить пальцы. Музыкант без пальцев — жалкий уродец, сбежавший из уродского цирка. — О, дайте мне луч упоенного взгляда и первый стыдливый любви поцелуй!..** После того, как уставший бардовский голос стих, Геральт не сразу отвел взгляд с сопящего Лютика, чуть приоткрывшего рот, а затем накрыл его своим плащом с меховой оторочкой. Устроившись рядом, закинув обе руки за голову, он смотрел на темные верхушки елей, которые укрыли их от чужих взглядов, и думал о тонких руках поверх собственных плечей и до воя надоевших, обветренных губах, которые хотелось искусать в кровь, чтобы петь не мог, говорить не мог, чтобы молчал, трогая длинными тонкими пальцами распухшие больные губы и краснел до цвета зари. Чтобы Геральту не пришлось долго и муторно засыпать каждый вечер, потому что он думал об этом каждую минуту своей жизни, каждую минуту своей мучительной жизни рядом с Лютиком, который никогда не будет по-настоящему рядом. Который не будет врать о том, про кого поет свои грустные песни, не будет отводить пытливый взгляд и не будет нелепо брыкаться, ненароком задетый рукой. Не будет. Не здесь, не в этом подлунном мире, где он — монстр. Не по рождению, но по сути. Лютику не место рядом с монстром.***
— Зараза. Геральт спрыгнул с лошади на землю, тут же подставляя плечо. Лютик ухватился за него, как за брошенную в пропасть веревку. — Это чертовски больно и я хочу сказать, что я очень хочу заорать, — суетливо выпалил он, подскакивая на одной ноге и поджимая другую как болотная цапля. — Еще секунду назад там не было этой норы, я тебе клянусь. Геральт, мне больно! Геральт, не слушая его треп, осторожно осматривал распухающую лодыжку, задрав штанину. Лютик заскулил, едва чужие пальцы коснулись сапога, а затем трупно побледнел, и его глаза закатились. Геральт взял на руки его обмякшее тело и осторожно отнес в сторону от тропы, чтобы усадить спиной к гранитному валуну, на мягкие хвойные иголки. Ходить он не сможет еще пару недель, а значит мельник и его водяной черт не дождутся ведьмака в срок. Геральт глухо зарычал, смачно сплюнув в сторону, а затем развернулся и скрылся в подлеске. Лютик очнулся от резкого горького запаха, который разъедал глаза до слез, и сразу же закашлялся. Крепкие руки поймали его за дергающиеся плечи и не дали упасть вперед лицом. — Что это за дрянь? — сморщился он. Геральт посмотрел на него как на отсталую зверушку из рода червиво-подземных. Только тут Лютик заметил, что его распухшая нога лежит у Геральта на бедре, и он медленно растирает ее этой вонючей мешаниной из листьев. — Не ори громко, — почти ласково попросил он и протянул кожаную перчатку в качестве кляпа. Лютик послушно зажал ее в зубах и зажмурился. Геральт сделал быстрое движение и вправил кость в сустав с мерзким хлюпаньем. Лютик приглушенно взвыл, чувствуя терпкий вкус во рту. Геральт уже деловито заматывал его стопу порванной на ленточки сменной рубашкой. В какой-то момент Лютик снова закрыл глаза, чтобы справиться с подступающей тошнотой и уперся щекой в рябиновый ствол, рядом с которым сидел, чувствуя, как шершавая кора, царапающая кожу, приводит его в чувство. Геральт провел ладонью по его покалеченной ноге, мягко обводя пальцами колено, а только потом аккуратно опустил его ногу на землю и поднялся, отряхиваясь как огромный шелудивый пес, от налипшей грязи. — Спасибо. Геральт кивнул, стоя спиной и выпутывая из выбеленных волос листья.***
С каждым днем Геральт заставлял Лютика ходить пешком все больше, чтобы разработать стопу. — Ты просто ревнуешь Плотву, — огрызнулся Лютик, но спустился на землю и, держась за поводья, пошел строго по тропе. Ойкая и чертыхаясь, он протащился пару километров, а потом снова поехал верхом, пытаясь отдышаться. Ближе к обеду, Лютик просто уткнулся лбом в шею Плотве и тяжело задышал. Ногу пронзило такой болью, какой не было уже почти неделю. Геральт отстал, выискивая лечебные травы, и Лютик не мог позвать на помощь, поэтому просто стоял и терпел мучительный спазм, сжав зубы. Геральт появился минут через десять и тут же оказался за спиной, как черт, выскочивший из ярмарочной будки с кукольным театром. Лютик, почувствовав чужие руки на своей талии, шумно охнул от неожиданности и распахнул глаза. А в следующую секунду он уже оказался на руках, прижатый к груди. — Лютик? — Да? — Потерпи, — хрипло раздалось сверху. Геральт усадил его на траву и отошел стреножить нервную Плотву, роющую копытом. Лютик старался глубоко дышать, двумя руками держась за скрюченную ногу. Слава Мелитэле, голень не опухала, лишь пульсировала жуткой болью, которая не давала ясно думать. Спустя несколько минут, появился Геральт, и Лютик заметил на его лице тень волнения. — Песни о больной ноге у меня еще не было! — восторженно сказал он, глядя, как Геральт садится рядом. Лютик задержал взгляд на его слишком уж алых губах и подался вперед. — У тебя кровь? Геральт вытер губы тыльной стороной ладони, а затем запустил руку в напоясный туесок, выуживая оттуда горсть сочной малины, в которой испачкался, и протягивая Лютику. Тот радостно улыбнулся, протянул сложенные лодочкой ладони и запихнул в рот все ягоды сразу. Отряхнув ладони, Геральт скупо улыбнулся в ответ и снова поднялся на ноги. — Ночуем здесь, — сказал он. Через час в котелке над костром шкворчало рагу из ежей, а Геральт отточенными движениями рубил лесной лук кинжалом и таким же доведенным до автоматизма движением ссыпал его в котел. Лютик, усаженный поближе, на расстеленный плащ, млел в тепле и втихаря пялился на руки Геральта. Ветер почти стих, лес будто застыл, а небо разгладилось. День медленно переходил в вечер, вытесненный рыцарем сумерек. Лютик дремал, слабо держась пальцами за край плаща. Геральт потянулся, прогоняя сон. Прошелся кругом вокруг лагеря, вытащил меч и немного размялся, нанося удары сверху и снизу, когда позади него внезапно раздался детский скорбный всхлип. Он обернулся вокруг себя, чувствуя, как заколотилось сердце, и держа двуручник наготове. Всхлип раздался вновь, на этот раз с другой стороны, ближе. Геральт вновь обернулся на звук, хмуро разглядывая заросли можжевельника из-под бровей. Он медленно пошел вперед и неожиданно вышел к оврагу, темнеющему косым провалом, и, зараза, увидел на его дне деревянный гроб. Застыв, он потрясенно проморгался. Но гроб никуда не делся. Неотесанный, потемневшего дерева, гниющий, с посиневшими куриными ножками, которые, казалось, росли прямо из древесины, гроб стоял в самой низине, недвижным убежищем неведомой твари. Геральт втянул затхлый воздух носом и сделал осторожный шаг вперед, как вдруг его будто кто-то схватил за ногу железной хваткой, и он кубарем скатился на дно оврага, остановившись в нескольких сантиметрах от острого угла в изголовье гроба, чудом избежав удара головой. Поднявшись на ноги, он оскалился, крепко сжимая в ладони меч. — Покажись! — заревел он. — Геральт? — раздался тихий голос сверху. Геральт задрал голову и увидел у самого края Лютика, взъерошенного и кутающегося в геральтов плащ. — Что ты там делаешь? Раздался еще один надрывный всхлип, перешедший в тихий плач. Повисла липкая тишина. Лютик непонимающе шагнул вперед. — Нет! — Геральт едва успел отбросить меч и сделать по отвесному склону два огромных прыжка, поймав Лютика обеими руками, защищая от удара, и с неприятным хрустом упав обратно на дно. Лютик дрожащими руками уперся в его грудь и приподнялся. — Т-ты в порядке, Геральт? Что это было? — Геральт поднялся и рывком поставил его на ноги, закрывая спиной и поворачиваясь лицом к гробу, на котором пошевелилась изъеденная личинками крышка. Лютик завороженно смотрел, как из-под крышки на свет показалась рука, покрытая струпьями и черными пятнами. Геральт на мгновение окаменел, а затем со всей ярости ударил вспышкой заклинаний по гробу. Крышка неистово вспыхнула, а тварь завизжала, прежде чем гроб окончательно развалился. Наружу по-паучьи вылезла истощенная сгорбленная старуха, сплошь покрытая личинками и червями. Кожа у этой твари была зеленоватая, покрытая трупными пятнами, а одна из ног была голой костью. Спутанные волосы нечесаным комом падали на сморщенное лицо, посреди которого грибом свисал кривой нос, а вместо глаз сверкали два красных злобных угля. Из ее горла раздавались булькающие хрипы. Запоздало поняв, что только что уничтожил клетку, сдерживающую монстра, а никак не убежище, Геральт судорожно втянул воздух сквозь зубы и страшно зарычал, подхватывая с земли меч. Он услышал, как Лютик позади него вытащил из ножен кинжал. Старуха неуловимо процарапала воздух когтями. Лютик охнул и схватился за щеку. Геральт успел заметить струйку крови, побежавшую по подбородку, и ринулся в атаку. Отразив еще один страшный удар когтями, Геральт подскочил к ней и с силой опустил меч, нанося страшный рубящий удар. Он видел, что клинок уже не успеет остановиться, и шея старухи будет разрублена. Но сталь внезапно напоролась на воздух и с недоуменным звоном разлетелась на куски. Геральт понял, что держит в руке бесполезную рукоятку, и его сердце сжалось. Старуха взметнула полами полуразложившегося савана и обхватила воздух скрюченными пальцами. Геральт услышал сиплый вздох и понял, что тварь душит Лютика, но не успел он и сдвинуться с места, как старуха вытянула вторую руку и повторила свой жуткий жест. Геральт почувствовал, как его горло сжимает могучая хватка, не давая продохнуть. Он рванулся, покатившись по земле, словно псина, запутавшаяся в ошейнике, но это не помогло. Страх, бесконечный, звериный страх пронзил его, когда он увидел, как Лютик кинул на него последний взгляд и застыл, вцепившись в плащ. И тогда, поняв, что он вот-вот упадет замертво, он разжал зубы и прохрипел: — Заби-рай… — Старуха наклонила голову. Ее пустые глазницы не отражали свет, а наоборот, казалось, попади туда солнечный луч — она его сожрет. — Все, чт-то захочеш-шь… — выплюнул он из последних сил. Мертвый ведьмак — слабая жертва, но, кроме жизни, у него ничего нет. Ни-че-го. Тварь по-змеиному выгнулась и подобралась совсем близко. Он чувствовал мерзкий запах гнили и плесени, который от нее исходил. Все его существо было сковано страхом за Лютика. Не дышит. Не шевелится. Не дышит. Не дышит. Рассмотрев что-то в его глазах, возможно именно то, что хотел сказать он сам — он готов на все, лишь бы Лютик остался жив, она опустила свои когти, и хватка тут же исчезла. Геральт закашлялся, пытаясь сообразить, где небо, а где земля. И самое главное — где Лютик. Пока он заново учился дышать, старуха подволокла свою ногу и, разжав трухлявые челюсти, из которых вылетели трупные мухи, молвила: — Я возьму самое дорогое, что у тебя есть, ведьмак. И у него тоже. Плату не верну, а без нее обратной дороги нет. Ее голос был словно порыв ветра, и Геральт не был уверен, что она сказала это вслух, потому что в то же мгновение этот голос навсегда стерся из его памяти, будто он никогда его и не слышал. Обжигающей болью вспыхнули глаза, а голову будто кто-то разрубил топором. Его глаза плавились и вот-вот могли вытечь из глазниц. Огонь перебрался на грудь и кольцом сжал ребра. Он корчился на сырой земле, пытаясь пальцами разодрать кожу и выпустить это чертово пламя наружу. Он не знал, как долго это продолжалось, но он чувствовал, что все его тело пядь за пядью горело заживо, оставляя лишь пепел, который станет железом и солью земли. Легкие отзывались резью, садняще, изнывающе, упиваясь свежим воздухом с жадностью задыхающегося. А потом он очнулся. Вокруг было тихо. Деревья стояли безмолвной стеной. Гроб исчез, а вместе с ним и неизвестная тварь, которой ведьмак еще не встречал на своем веку. Звуки вымерли, мир исчез. Геральт сел и с силой потер лицо, проверяя, на месте ли глаза, и почувствовал что-то подсохшее, но все еще липкое на щеках. Пальцы оказались перепачканы в крови. Значит, ему не показалось, его глаза действительно едва не превратились в два сваренных птичьих яйца. Он прислушался к себе, пытаясь понять, что болит. Но внутри было пусто. Ни боли, ни тревоги. Он ощупал ладонью грудь и пересчитал ребра. Пусто. Пусто. Что-то не так. Почему внутри такая звенящая пустота? Будто не хватает куска. Прямо посреди груди зияла дыра, взрезанная кривыми осколками. Что было там раньше? Чего он лишился? Только больно стало жутко. Выжгли ему что-то в легких, точно выжгли. Или на сердце? А что вообще сейчас произошло? Он помнил, как свалился в овраг… А дальше снова пустота. Рядом раздался болезненный выдох. Лютик, держась за голову, сел. Его спина была сгорблена, а нелепо скрюченная нога подрагивала, когда он попытался встать. Наконец, он изломано поднялся и увидел Геральта. Его рот раскрылся в радостном возгласе, но оттуда не раздалось ни звука. Лютик пораженно застыл, опустив взгляд на свои руки. Схватился за горло и снова попытался закричать. И снова над лесом разнеслась лишь многовековая тишина. Геральт пожал плечами и принялся карабкаться прочь из оврага. За его спиной раздался лишь треск и торопливые шаги, но он не обернулся.***
Нет, нет, нет. Лишился голоса. Как это произошло? Что с ним случилось? Что? Что? Что? Он бежал, не разбирая дороги, и кричал во все горло, вот только из его измученных связок не было слышно ни стона. Ветви били его по лицу и по ладоням, хватали за полы рубахи. Он путался в траве и спотыкался о толстые корни, падая, крича (нет, нет, нет) от боли в ноге, но поднимался и снова бежал, пока дикая боль не свалила его на темную землю. Он лежал, уткнувшись носом в мокрый песчаник, и дышал, чувствуя запах гниющей земли, проклятой, прокисшей земли. Нет голоса, он теперь бард без голоса. Бард без голоса. Без голоса… Как на него посмотрел Геральт. Будто разочаровался, будто ему было плевать на Лютика, теперь, когда у него нет его голоса. Его лицо исказилось и он горько заплакал. Где-то вдали запел вечерний соловей.***
Пустота в груди жрала его силы с таким аппетитом, что Геральт рухнул спать, едва вылез из оврага. Он проснулся в предрассветной дымке оттого, что кто-то сильно тряс его за плечо. Злобно оскалившись, он подсек чужие ноги, и перекатом ушел с линии удара, и вскочил на ноги. У которых уже барахтался черепахой поваленный Лютик. Его имя и жалкий вид заставили дыру в груди утробно заурчать. Лютик непонимающе поднял красные, расчесанные глаза. Поймав взгляд Геральта, он вдруг съежился и отвернулся. Ведьмак поднял руки и перевязал распустившиеся волосы, после чего надел плащ, потратил пару минут на то, чтобы собрать вещи, оставленные после долгой стоянки, и залез в седло. Лютик, успевший подобрать кривую палку, опирался на нее, как на посох, надел футляр с лютней и решительно смотрел вперед, на лошадиную гриву, на лесную тропу себе под ноги, но только не на холодного Геральта.***
Потянулись однообразные дни. Они все еще шли строго на запад, ориентируясь по солнцу и звездам, в поисках города, где жил потерявший всякую надежду на их появление мельник. Геральт ехал верхом на Плотве, злясь до зубного скрежета на самого себя за проявление слабости. Он задерживался, запасы кончались, а дичь становилось поймать все сложнее. Но бросить этого несчастного калеку он не мог. Не мог и все. Дыра в груди начинала пульсировать тьмой и наливаться гранитной тяжестью. Однажды ночью, он уже пытался уехать, оставив немого барда спать, но едва он сделал пару шагов по тропе, ведя Плотву под уздечку, его свалило с ног такое смертельное смятение и бессильная тревога, что обратно на поляну ему пришлось добираться ползком. Лютик, который спал редкую ночь, широко раскрытыми глазами смотрел на то, как Геральт ползет меж деревьев, извиваясь всем телом.***
Глаза Лютика были полны слез, которые никак не заканчивались. При дневном свете он с трудом видел, ему было зверски больно. Он плелся за Плотвой, почти на ощупь, меняя посохи почти каждый день, потому что они постоянно ломались. Нога ныла, и, похоже, он навсегда останется кривоногим и больным. Безголосым. Он тот самый цирковой уродец. Кривоногий и немой бард, который едва ли сумеет дивно сыграть на потеху жирнобрюхим сальным постоянным гостям придорожной таверны, которые ищут себе сладкоголосых мальчиков в бордель. Ему и там не найти будет заработка. Лютик уже не подросток, в бордель ему путь заказан. С кривой ногой, и без томного голоса, полный горя, он не сможет даже торговать своим телом, чтобы прокормить себя. Слезы пробороздили две красные полосы на его щеках, словно шрамы. Кожа на губах затвердела и потрескалась. Он почти не ел и исхудал до того, что рубаха болталась на палке-позвоночнике. Его волосы, прежде блестящие и аккуратные, теперь были неряшливо заправлены за уши. С каждым днем и Геральт чувствовал себя все хуже. Желчь и злоба били наотмашь, лишая его сил. Он с трудом спал и постоянно дергался, слыша сопливые шмыгания, раздающиеся оттуда, где лежал, свернувшись в комок, безгласый Лютик. С трудом вспоминая, что случилось с ними, и откуда появилась эта вечно голодная дыра вместо сердца, Геральт напрягал память изо всех сил, цепляясь за всплывающие картинки, но все было тщетно. Все, что он смог понять — у него отняли что-то важное, что заменяло ему сердце. Что-то ценное настолько, что было дороже его собственной жизни. Часто он ловил на себе взгляд Лютика. Взгляд настолько обреченный и отчаянный что ему становилось не по себе. Его не отпускал этот взгляд даже ночью, а Лютик все смотрел и смотрел. Они ни разу не заговорили. Геральт делал вид, что рядом с ним путешествует собачонка, не больше, и снисходил до внимания, только если Лютик без сил падал на дорогу, и им приходилось останавливаться. Так шел день за днем. И вот однажды, когда солнце только-только перешагнуло через полуденный рубеж, Геральт заметил проблеск между деревьями. И спустя полчаса, они уже стояли на широком холме, на краю леса. А перед ними простиралась пустошь, упирающаяся в желтые стены города, самое большое в дне пути от них. Притормозив Плотву, Геральт обернулся на Лютика, который уже успел присесть на поваленное бурями дерево, и оперся о свой посох руками. Нужно было досыта поесть, прежде чем совершить последний рывок и ввязаться в сражение с новой неприятностью. Спрыгнув с лошади, Геральт стреножил ее, отстегнул от седла маленький лук и, бесшумно подобравшись к низким колючим кустам, навел его на стайку жирных куропаток. Через четверть часа, он уже ощипал трех упитанных птиц, а рядом ждали еще две. Покончив с ними, он поднялся было, чтобы пойти за хворостом, как обычно. Но что-то заставило его посмотреть в сторону его спутника. Нужно будет оставить его в городе. Совесть не позволяла ему бросить Лютика в пустынном лесу, но теперь он больше не станет с ним нянчиться. Однако на прежнем месте было пусто. Геральт осмотрелся вокруг, но не заметил его. — Зараза, — бросил он и пошел вдоль склона, чувствуя, как шамкающая пустыми челюстями пустота внутри начинает наполняться бурлящей злостью. Спустя всего пару мгновений он увидел его. Лютик стоял чуть поодаль на коленях, держался одной рукой за высокую траву, а другой пытался дотянуться до кустов малины, которые росли вниз по резкому обрыву. Еще секунда и дрожащие, слабые колени не выдержат и соскользнут, а Лютик скатится с обрыва вперед головой. И непременно сломает шею. Рванув вперед, он опоздал всего-то на пару мгновений. Лютик только успел вопросительно поднять брови, а затем раскрыть рот в беззвучном вопле, срываясь вниз. В чудовищном прыжке, Геральт извернулся как горная кошка и обхватил тощего Лютика поперек талии, прижав к себе обеими руками и закрывая от ударов о грубую землю. Поначалу Геральту показалось, что из него вышел весь воздух, а в голове что-то разбилось. Перед глазами стояла белесая муть. В руках кто-то слабо дергался. Наконец, он проморгался и понял, что они лежат у подножия. И тут, что-то в нем щелкнуло, будто застарелый, раздувшийся надрез лопнул и из него вытекла вся боль и злость, как гной из мучившей раны. Он сжал Лютика крепче, заставив удивленно притихнуть. В голове все смешалось, закрутилось, и стало горячо. Но в этот раз огонь не пожирал его, а лишь согревал. Геральт осторожно сел, усаживая Лютика к себе на ноги, лицом к лицу, глаза в глаза. На скуле у него виднелись три заживших следа от когтей. Перед глазами вспыхнула очередная картина — Лютик хватается за щеку, и Геральт уже знает, что разнесет лес в щепки, что отомстит или отдаст все за каждую из пролившихся капель крови. Вынырнув из воспоминаний, он поднялся вместе с Лютиком, который сидел у него на поясе, уцепившись руками за плечи, а ногами за талию, и не сводил с него мокрых, изнеможенных глаз. Геральт так и обошел холм, чтобы подняться по пологому склону, и усадил его на то же самое место — на поваленное дерево, где посуше, затем помедлил и стянул с себя плащ, набросив его на плечи Лютику, и пошел за хворостом, не оборачиваясь. Вспоминай, Геральт. Когда он вернулся, Лютик спал в нелепой позе, привалившись щекой к толстым ветвям и плотно закутавшись в плащ. Разведя костер, Геральт приготовил куропаток над языками пламени, после чего отложил половину мяса в миску с листьями мяты и накрыл другой, чтобы не остыло. Затем поужинал сам и принялся ждать, выуживая из памяти все больше и больше. Ему приходилось надрывать эту корку шаг за шагом, сжав зубы, и терпеть противостояние тьмы внутри. Она не хотела покидать теплое, сильное сердце, которое так напитало ее болью и злобой. Но он упорно цеплялся за все мелочи, которые только мог нащупать внутри себя там, под коркой. Вкус малины на губах, который хочется сцеловать, горький запах мази, далекий голос, почти стертый намертво, голос, который пел о любви, что была сильнее жизни, и безнадежное желание в венах. Лютик спал. Солнце почти село, подсветив деревья и холм, на котором они остановились, прозрачным светом, с проблесками золота. Геральт все еще сидел у костра, подбрасывая поленья, чтобы было тепло, когда Лютик сонно раскрыл глаза и зевнул, просыпаясь. Он смутился, застав Геральта смотрящим прямо на него, а затем завозился — подняться через силу или остаться полежать еще немного? Геральт подошел к нему сам, будто прочитав мысли и осторожно погладил по щеке, сам не до конца понимая, зачем. Всем собой потянулся Лютик к ласке, не смея обрывать краткий миг, и схватил Геральта за руку, когда тот попытался убрать ее. Кивнув на землю, он сел ровнее, призывая к разговору. К их первому разговору за много недель. Геральт послушно сел ему в ноги, словно сторожевой пес. Лютик шумно вздохнул, после чего протянул одну руку и положил Геральту на сердце, а вторую на свое и одними губами произнес: “Люблю”. Уловив в глазах Геральта понимание, он поспешно убрал руку с его груди, а своей сжал рубашку в кулак. “Потеря”. Он закрыл глаза, собираясь с духом, а затем взялся за горло и… “Потеря”. Перебивать исповедь Геральт не посмел. Излом рук, отчаяние на лице у Лютика были такие, будто он прощался. Будто он завершал долгий путь. Немой бард поднял руки и обхватил невидимый меч, и пронзил свою грудь, не сводя глаз с Геральта. “Помоги”. — Нет! Лютик сложил руки в умоляющем жесте, после чего развел руками. И Геральт понимал, он прекрасно понимал, о чем он просит и почему. Ни любви, ни голоса, ни осколка от прежней жизни. — Зараза! — Он отскочил от Лютика как ошпаренный, выходя из себя, и нервно ходя взад-вперед. На лице у немого было непонимание, что происходит и почему Геральт злится, а оттого ярость еще больше раскалила его, будто кузнечное пламя клинок. Но он не мог ему ничего объяснить, он сам не мог разобраться, что произошло. Геральт обхватил руками голову. Прежде всего. Прежде всего, пойми, Геральт. Спокойно-спокойно! Придержи себя, придержи. И, наконец, наконец! пойми - это твой Лютик. Нет, нет, не просто твой. Протягивает на ладони всего себя, на одной ладони умещает все. Всю нежность, всю преданность, всего себя, осколочно-склеенного, вверяет пожарище-сердце, измученную душу тоже вверяет. Готовый, чтобы его растоптали, приласкали. Весь твой. Понимаешь? — У меня вот здесь дыра, — он положил руку туда, где лежала ладонь Лютика, и ему показалось, что там осталось тепло его прикосновения. — Эта чертова тварь жрет меня изнутри. — Лютик непонимающе воззрился на него и поднял указательный палец, рисуя вопросительный знак. — Эта тварь, что напала на нас в лесу… Я ничего не помню, — прорычал он, глядя, как Лютика хватает удар воспоминаний. Он взволнованно побледнел и сел на колени, торопливо взмахивая руками. Геральт остановился и попытался уследить за ним. Выходило, что Лютик помнил когти, потому что он боязливо касался заживших царапин и горла, а затем он изобразил обморок, и вдруг Геральт застыл. Он вспомнил все. Он вспомнил, как Лютик почти упал замертво. Он вспомнил, как он предложил ведьме свою жизнь и даже больше. — Я возьму самое дорогое, — прошептал он. Лютик замер. — И у него тоже. Геральт растерянно посмотрел на Лютика, а затем подошел к нему, упал на колени как подрубленный, обхватил за худые плечи обеими руками и притянул к себе, накрывая его холодные губы своими горячими. На них тут же заиграли угли. Казалось, ожоги. Розовато-бледнеющие, расцвели, распустились, покрыли лицо яблоневым цветом. Проклятие разрушено. Геральт отстранился, все еще обнимая его. Залез под его рубашку руками, пальцами, ладонями, каждым сантиметров своих ладоней затачивая себе в память эти бока, ребра, каждую пядь, расцветающей под его руками, кожей. Не отпустит, не сможет. Не в силах. Он трепетно (но так рьяно, уверено, чересчур торопясь - ну же, Геральт, растяни вечность, идиот!) двигался вверх, не сводя глаз с топорщившейся рубашки, отвоевывая у самого себя крохи сдающегося самообладания и острого желания, которое щекотало горло и ноздри до глухого умершего рычания. Геральт принял как истину - без Лютика жизни не станет. Ужаснулся. Что же за монстра он вскормил внутри себя? Скоро он полезет наружу, разрывая себе дорогу загнутыми когтями и треугольными зубами. Монстр, имя которому - любовь. Тварь, худшая на Земле. Если бы только можно было выдрать себя из плена - Геральт бы ни за что не воспользовался этим шансом. Солнце село. Они в расколотой вечности. Геральт наклонил голову набок и приблизился к Лютику, мягко прижимаясь шершавыми, покусанными, губами к бешено (господи, он же сейчас умрет!) пульсирующей сине-голубой жилке на вампирско-бледной шее. Сердце остановилось. Геральт умер. Глухой стук, щелчки. Скрип. Механизм перезапустился. Оно забилось в унисон другому, под его руками. Из светло-голубых глаза напротив стали стальными, настоящий шторм. Выцвели. Зрачки во всю радужку. — Жертва за жизнь. Моя за твою, твоя за мою. — Геральт улыбнулся, и заботливыми пальцами убрал отросшие пряди Лютику за уши. Дыхание у Лютика было теплое, щекочущее шею, разбегающееся крупными волнами мурашек по спине. Геральт прижал его к себе, сползая ладонями на спину, прижимаясь колючей щекой к чужому уху. — Я люблю тебя. Лютик чуть приоткрыл губы, страшно боясь. — Геральт… — Он замер, после чего надрывно расплакался, и его плач вспорол кору земли. Земля содрогнулась от удара. Разверзлась под ногами, заблестела лавой под толщей. — Геральт, Геральт, Геральт, ненавижу тебя, заразу! — Раскричался он, хриплым надсадным голосом. — Ненавижу, ненавижу, ненавижу! Геральт обнимал его, гладя по спине и целуя в волосы. — Ненавижу, ненавижу… Его бормотание все больше перекрывалось плачем, и Геральт дал ему выплакать последние слезы. На этот раз действительно последние. Все стало таким простым. Он разобрался в своей осенне-зимней жизни. Блуждал себе, по мраку, а тут наткнулся на факел. Да и поджег себя вместе с ним, чтобы гореть вечно. — Отныне мой недуг неизлечи-им, — раздался тихий голос, когда плач смолк. — Душа ни в чем покоя не нахо-о-одит. Покинутые разумом моим, и чувства и слова по воле бро-о-одят. И долго мне, лишенному ума, казался раем ад, а светом — тьма-а.*** — Лютик смотрел на него тихо, прямо. — Я так хочу малины, Геральт.