Have thou read me? I have read thee, Thy eyes are unique and truly appealing, I have perceived it with my special feeling, I have already portrayed thy divine eyes in my wonderful poetry And it has given me great peace and serenity; But have thou depicted my eyes too in thy glorious poesy? I am eager to know it, Oh, what a fool I am! I have completely forgotten that I am a blind man.
***
— Знаешь о чем я жалею? —
***
Солнце еще не успело покинуть голубое небо, пряталось за отдающими серой синевой облаками и мягко касалось пола, просачиваясь сквозь огромные окна своими лапами. Стены все выше уходили в потолок, нагнетающе свисая своими руками — подсвечниками. Свет приглушен. Только несколько сотен свечей не давали этому огромному помещению погрузиться в вечерние сумерки, фитиля самопожертвенно сгорали, топя воск, что лишь чудом не капал на головы людей, подошедших слишком близко, огни слабо колыхались и лишь слабейшие затухали издавая последний вздох едкой дымкой. Несколько десятков неугомонных толпятся, собираются в группы, разговаривают о совершенно неважных вещах, господствуют пьяные споры. Мужчина незаметно морщится. Запах людей бьет в ноздри. Он чувствует этот кисло-алкогольный запах перегара, бухого возбуждения, смешиваемый с мужским потом и женскими благовониями. Особо громкие восклицания противно бьют по ушам. С ним разговаривают, он слушает вполуха, отдавая краткие ответы, навязавшимся собеседникам этого хватает. Инстинкты обострены, нюх, чутье, зрение и слух — почти все на пределе- эффект зелий и недавней охоты все еще дают о себе знать. Всех и всего слишком много: людей, криков, слов, запахов, они смешиваются, превращаются в жуткую массу отдающую головной болью. На время разговоры становятся тише, сразу понятно — время бардов. Басовые возгласы сменяются зудящим шепотом, а в стены отдается чистое пение, неплохая акустика, верно? Слова складно перетекают в предложения, но все так же остаются наполнеными пустым смыслом. Народу нравится, быстро подхватывая, хриплые мужские голоса заглушают барда и совсем скоро за этими вскриками не слышно даже лютню. Алкоголь здесь пахнет отвратительно, мужчина не пьет. — Геральт! — чужая рука без стеснения падает на плечо ведьмака, голос слегка, но приятно хрипит от долгого и непрерывного пения, а уже полупустая кружка с чужим алкоголем в руках наглеца. Лютик. Мужчина даже не поворачивает головы, лишь вопросительно изгибает хмурую бровь, одаривая фигуру быстрым взглядом. Барду действительно все равно что пить? Градус есть — пойдет. — Ты слышал, им понравилось! Конечно, им не могло не понравиться. — в голосе слышится гордость. И несомненно, Геральт слышал, прекрасно видел все, всех, находящихся рядом с бардом, ведь взгляд янтарных глаз с самого начала вечера был прикован именно к Лютику — болтун, наглец и, конечно, виновник того, что мужчина именно сейчас находится тут. Геральта никогда нельзя было назвать любителем шумных вечеров, его никогда не привлекали большие застолья, громкие разговоры и места с повышенным количеством живых душ — полная противоположность Лютика. Ведьмак был даже не совсем уверен, что приглашен на это мероприятие, но раз бард тут значит и ему тут место. Гулянье было в честь удачно заключённого мира? Да, скорее всего так. Для барда — отличное место заработать, для ведьмака — отличное место, чтобы провести вечер не сводя взгляда с темноволосой макушки, вечно находящей беды. Да, Геральт вновь выступал в качестве невольного телохранителя неугомонного парня. Бард не ждал ответа, знал что его не будет, допив чужой алкоголь и поставив кружку он поморщился, тряхнув головой. — Ну и крепкое, конечно, пойло. — и снова в толпу, петь, пить и соблазнять то малое количество незамужних женщин, хотя давно ли это стало преградой, которые присутсвовали на приёме .***
Смеркалось, вечер близ Вызимы, небольшой лес на территории Темерии был довольно скуп на наличие нечисти — это позволяло развести костер и спокойно провести ночное время. Серая вата облаков ярко выделялась на темнеющем небе, заволакивая так, словно совсем скоро должен пойти дождь. И закатное солнце так же выделялось во мраке, как и горящий совсем рядом теплый костер. Сейчас они легкая мишень — смотри, бери, атакуй. Ведьмак даже не собирался спать, заранее отводя нужное время на медитацию, остальное — на проверку оружия, продовольствия, трав и оставшихся зелий, держа серебряный клинок совсем рядом — всегда хорошо держать все под контролем. Он прикрывает глаза. Из начавшегося транса мужчину вывел лишь один тихий звук — шуршание чуть поодаль костра, где на безопасном расстоянии от огня рассположился спящий, так думал до этого момента ведьмак, Лютик. Движения были пронизаны слабой неуверенностью, тот поднялся на руках, словно пытаясь оглядеться и не открывая глаз выставил руку вперед, проверяя землю вокруг на ощупь. — Геральт, ты тут? — голос звучал значительно тише чем днем и тому явно способствовала гнетущая тишина нарушаемая лишь слабым треском сгорающих дров совмещённая с действием Морфея на туманный разум музыканта. Ведьмак тяжело вздыхает, пододвигаясь чуть ближе к барду, чтобы тот мог нащупать его колено. Слабое касание по всей длине бедра и Лютик чувствует значительное облегчение, когда под рукой знакомая ткань чужих штанов. Ладонь так и остаётся на колене. Только тогда парень смог устроиться на импровизированной подстилке из верхней одежды, а Геральт продолжить свою медитацию. Геральт действительно не задумывался о том, был ли определённый, переломный момент, когда компания барда, его чрезмерная тактильность перестали быть чем-то обременяющим и когда это вошло в привычку? Привычку вести себя чуть более раскованно в его компании, вслушиваться в чужую речь, позволять касаниям длиться намного дольше положенного, а теперь и забота вошла в привычку. Все такая же своеобразная, как ведьмачий характер, как сам Геральт, но все же забота. Рука на его колене сжимается в кулак, а к бедру прижимается макушка спящего, тихо сопящего барда. Ведьмак внимательно вглядывается в бесноватые блики огня на чужом лице и возводит взгляд к потемневшему небу, рассыпавшему мелкий горох звезд по всему периметру.***
Лютика шатает. Шагая, качается слабо переставляя ноги, словно в пьяном бреду, фокусируя зрение на расплывчатых пятнах. Дорога странно светлеет пред глазами, становится короче и страшно уходит из-под ног. Бард чувствует сильную руку, успевшую подхватить его, прежде чем тот соприкоснулся с каменной отделкой дороги, но тот быстро шарахается от нее. Он, словно обожженный кипятком с силой толкает чужое запястье в сторону, сам ищя опору в ближайшей стене дома. Правый бок пронизывает тянущая боль, подобно той, что на протяжении часа вдалбливалась в виски музыканта тупым гвоздем. Его по плохому мутит. Многие запахи, даже вечерние звуки отдаются по всему телу волной неприятных ощущений. Живот медленно режет и вместе с этим Лютика выворачивает желчью прямо на улице, лишь сильнее забавляя черта дергающего обостренные нервы и вставляющего иголки под ногти. Барда выворачивает наизнанку не раз и тот сползает по стене, держась за живот, пытаясь ухватиться за выступающие углы камней, хоть как-то удержаться на ногах становится непосильной задачей. Геральт делает смелый быстрый шаг в его сторону, опускаясь рядом. Внимательно смотрит, хмурит брови, по сути своей холодный взгляд отдает непривычной взволнованностью. Конечно, ведьмак не лекарь. Не знает многих вещей, но это не мешает ему предположить, что творится с другом. Отравление. И без семи пядей во лбу человек способен понять это. И виной явно не явства, коих было полно и даже не алкоголь. Весь вечер Ведьмак следил за горе любовником-покорителем женских сердец, тот был уверен — не в алкоголе дело, точнее не в количестве выпитого и даже не в еде. Бард часто и сдавленно дышит, с каждым вздохом чувствует как задыхается лишь сильнее, хватая воздух ртом с большей силой, каждый поток воздуха отдается чугунным грузом в груди. Тяжело. Парень смотрит на Геральта, часто-часто моргает и впустую пытается сфокусировать свое зрение улавливая лишь размытый тёмный образ с копной белых волос рядом, почему именно сейчас это кажется смешным. - Выглядишь как смерть, только косы не хватает. — нутро отчаянно просит кислорода, а Лютик выталкивает его остатки слабо смеясь, по ребячески улыбаясь переходя в хриплый кашель, снова сгибаясь пополам Когда вместо желаемого вздоха кашель лишь усиливается, тогда становится страшно. Ошалелые голубые глаза уставились на ведьмака. Все люди вокруг пахли, в основном работой или зловоньями, а еще горьким страхом. Геральт привык чувствовать на самом кончике языка едкий вкус, отдающий тухлым послевкусием — вот он запах страха, им разит сразу же и от всех разом, кто увидел ведьмака, за работой или мирно странствующего — не важно. А еще запах отвращения и неприязни добавлял в этот коктейль чего-то противно скисшего. Все эмоции имели для ведьмаков запах, но Лютик пах по другому. Только поймав взглядом глаза беловолосого, от парня начало разить осторожной заинтересованностью, чем ближе Геральт подпускал его к себе, тем чаще слышал ноты неприторной сладости в воздухе. И такое слепое доверие явно подкупало. Только сейчас воздух окружил бесцветный смрад-чужой страх. Не просто отравление, Лютик задыхался, хватался последними силами за воздух и снова заливался удушающим кашлем, больно сжимаясь. Смерти боялись все. Холодными лапами она сковывала мраком, ужасом, окунала тело в жидкий омут паники. Бард любил жизнь. Та была пронизана пьяными вечерами, жаркими ночами с юными девицами, побегами от разъяреных мужей, долгими дорогами, воняющими трактирами и в целом пропиталась тем еще дерьмом гуляющей, не сладкой жизни, конечно жизнь та еще сука, подставляющая мягкую грудь, королям, графам и баронам пьющим дорогое вино с рождения. Но Лютик в душе романтик. Из его горла льются сладкие речи, радостное пение, он не критически воспринимает жизнь, искусственно делает ее достойной вечной устной памяти — баллад. Бард действительно задыхался, даже когда кашель прекратился грудь сковывал спазм, а взгляд продолжал мутнеть, будто некогда идеальное зрение падало. Лютик боялся этого чувства, Геральт ничего не боялся.***
Еще один обшарпанный, обгажённый, но довольно приличный город — виной тому близость к столице. Но таверна все так же одна на все поселение. Небольшое ветхое сооружение из старых бревен похожих на выпирающие кости худого старика, страшного, старого. За стойкой стоит толстый трактирщик, явно семьянин недостаточно грязный чтобы не иметь заботливую жену рядом. «Геральт, не думал оставить ремесло, жениться ? » Не думал. Женщины по нутру нежные, мягкие, достаточно хрупки для грубых рук ведьмака. Они бесконечно романтичны и каждая ждет принца на прекрасном коне, сильного защитника, способного лишить всех проблем. Геральт другой. За ним вереницей следует смерть. Холод дышит в затылок, расставляя свои руки для него, без капли сочувственности и страха бросаясь в ее объятия раз за разом, крепко сжимая холодное серебро, врываясь острым лезвием в чужое, отвратительно пахнущее падалью нутро. Вновь и вновь окунаясь по колено в болото, канализации, истребляя нечисть блаженно оглушаясь звуками треснувших костей, проломленой грудной клеткой, рвущимися мыщцами и предсмертными воплями, а потом перехватывать клинок, заменяя его маленьким ножиком. Освежевать, делая надрезы, вырезая язык, глаза, печень, костный мозг с точностью привередливого хирурга выбирая лишь то, что потом будет выгодно продать алхимикам, купцам. Головы, лапы, сердце — трофеи, которыми жуткие фанатики желают овладеть, они готовы заплатить неплохую сумму. Руки влажные от чужой трупной крови, она застывает тянущей корочкой на пальцах. Стоит ужасный запах. И таким возвращаться в хижину дома — чистая романтика и мечта любой женщины. Острые черты лица, нос с горбинкой, хмурый лоб, исчерченное шрамами тело и страшные раны, наряду с нечеловеческой регенерацией, белесыми волосами и горящими, яркими глазами, словно звериными, они горят волчьим негативом. Одним словом — мутант, и те бесплодны, а почти каждая красотка мечтает о простом женском счастье. Ребенок. Тренировки, диеты, испытания травами и конечные мутации лишают многого, перестраивают тело, притупляют чувства. Теперь и самому легко ответить на вопрос. Геральт бросает несколько монет, которые бьются о прилавок с характерным звенящим звуком. Оплата за еще одну ночь, та будет последней в этом трактире и так уже довольно много времени провел в этом городе. Ведьмак уловив одобрительный взгляд трактирщика, тот не был тем самым стандартно сучим отморозком, молчаливый и понятливый — приятный. Беловолосый поднимается на второй этаж, там, вместе с комнатами, где хранились продукты, вещи, находятся пару спальных мест . Бард сидит на краю койки дряхлой, но вполне держащей вес мужчины. Он едва касаясь ведет пальцами от края кровати до стены и только после откидывается назад, облокачиваясь на стену, усаживаясь поудобнее. Его движение стали более смелыми, но все еще не лишены***
Нос жгло, окружение вокруг сразу говорило о себе и своем хозяине, который являлся лекарем. Точнее являлась, старая женщина, недалекая карга. В воздухе смешивались едкие запахи трав, пряностей, сушеных цветов, корней и все это пахло лечебным настоем. Почти что отвратительно, терпко и горько, но Геральт держит лицо, не морщится и предполагает: Лютика верно стошнит от такого букета резких ароматов. Лекарь начинает суетиться и седовласый благодарен даже самой Мелитэле за то, что приветствующие слова старушка решила оставить на потом. Но такой радушный прием, в сравнение ожиданием его можно назвать таковым, быстро уходит на нет и женщина бесцеремонно выгоняет ведьмака прочь, вплоть до порога дома: погуляй, мол, нечего тебе тут смотреть. Может оно действительно так. Ведьмака впустили в дом, ветхая лачуга, будто собрана не профессиональными руками, только через час или два, но только в дом, разрешение на встречу с Лютиком пришлось ждать и ожидание было действительно долгим. Может проклятье? Геральт не считал, что простое отравление может быть настолько серьёзно. — Седой, старый, а все не можешь найти себе дело, поди с глаз долой, твое присутствие противопоказано. — на языке Геральт чувствует тонкую неприязнь к самому себе исходящую от этой «светлой» женщины, тот хмурится, встает с лавки, на удивление крепкой, единственное, что осталось таковым в этом доме. — Седая, старая, а все ворчишь как карга. — мужчина делает в сторону женщины небольшой шаг. — Спрошу вновь, что случилось? — Метанол. — женщина вздыхает, словно успокоившись, продолжая мешать крепко пахнущий спирт с неизвестной Геральту травой. Он вопросительно изгибает бровь и лекарь, заметив замешательство на чужом лице вновь включает свою шарманку. — Конечно, притащил ко мне паренька, с клинками на перевес, а что? А как? Верно, какая разница. Эх, Мелитэле... Дай сил.— она осуждающе махает в его сторону рукой и уходит опять, в комнату, закрывая дверь перед самым носом. Сказали не лезть — ведьмак не полезет, ведь мужчина не силен в медицине. Разбирается в травах, но лишь пригодных для особых настоев, достаточно узкие знания, а ворвавшись в соседнюю комнату удовлетворит лишь свое эго и любопытство. Помочь не сможет, а лишь помешает. Мужчина принюхивается, запаха Лютика нет. — Метанол это яд, совсем схож со спиртом. — почти сразу, выйдя из комнаты, в руки ведьмака были вручены несколько мисок, дабы тот поставил их на полку повыше. Тут же внизу застучало стекло — маленькие пузырьки отличительным фактором которых являлись лишь старые, размытые надписи. Женщина, видимо найдя ту самую, открыла и с опасной резкостью поднесла к лицу ведьмака. — Чувствуешь, волк, вот он - алкоголь смерти. — Геральт морщится, отдаляется от пахнущей жидкости, под ехидное кряхтение старушки. Пахнет высоким градусом и пышущей опасностью. Вскупе — отвратильно, словно тот алкоголь на светском мероприятии.слепота.
Лютик видит лишь сырую серость, слабые блики особенно яркого света, темную фигуру рядом — за мутный силуэт хватается как за спасительный. С сожалением осознавал, скоро он лишится и этого. Будет только темнота. — Я.. — Геральт не смеет продолжать. Лютик шарится по постели рядом, на ощупь берет чужую руку и почти ласково прижимает к своей щеке. Геральт чувствует колкую, но маленькую щетину под ладонью, чувствует, как бард трется скулой, прикрывает глаза. Доверчиво, будто ласковый кот, скованный лишь чувством дрожащей осторожности: боится, что его оттолкнут. Позволяя ранее запрещённое, слабую нежность и чувственную честность. — Все хорошо, все хорошо. Зато теперь я знаю, что ты меня не бросишь. Не бросишь ведь? — слепой взгляд вновь устремлен на Геральта, слабая улыбка, но такая искренняя, как солнце . У того болезненно щемит в груди и впервые не хватает силы духа признать. Не достоин такого слепого доверия.***
Радужку полностью заволокло мутной пленкой и от былой синевы не осталось и капли. Геральт сжимает зубы и под кожей заметно ходят желваки, а Лютик так же улыбается, чувствуя грубые мозоли на руках убийцы, что так осторожно касаются его щек. Бард закрывает глаза хотя и разницы уже совсем нет, но именно так он чувствует отголоски прошлого, сливающиеся с действительным настоящим. Что есть настоящие? Звуки, касания, запахи, все чего не видно, чувства. Чувствует. Легкое касание сухих губ доносится через веки до его сердца. Музыкант смеется, тянет уголки губ, оголяя зубы, обхватывая чужую шею и прижимается, настойчиво тянет на себя. Целует, желая встретить знакомые губы, но промахивается, тыкаясь в колючий подбородок, морщится и открывает глаза. Чисто рефлекторно, желая увидеть. Привычки поведения остались. Он передвигает руку на чужие скулы, находя кончиками пальцев уголки ведьмачьего рта. — Ну нет, мистер не-ходи-со-мной-это-опасно-ведьмак, ты мог еще выше задрать голову? Прояви хоть каплю сочувствия, видишь же, что мне сложно. — его голос становится по смешному обиженным, когда Лютик чувствует, как под пальцами расходятся уголки чужих губ. Ведьмак улыбается и барда одолевает черная тоска: он не может этого увидеть. Улыбка столь редкий гость на суровом лице, что ее невозможно запомнить, неуловима словно теневой герой, но не менее прекрасна. Лютик не помнит, но уверенный разум рисует ее, расписывая словно умелый живописец. Геральт видит, как чутко замерло чужое тело, как Лютик улыбается, как чувствует слабый поцелуй в свое запястье, как тянет ведьмака на себя, падая спиной на кровать и он поддается. Убирает темные волосы со лба, целует, без лишних прелюдий, настойчиво врываясь в чужой приоткрытый рот языком. На губах чувствуется приятная, вязкая влага, завязывающая в тянущий узел нутро, чуть ниже живота. Геральт полностью ведет этот дуэт, целуя сначала в мягкий изгиб челюсти, шею, совсем рядом с дрожащим под кожей кадыком, место соединение с плечами, именно там решая прикусить чужую кожу. — Геральт? — — Хм? — — Можешь говорить куда ты смотришь? — взгляд, словно мертвой рыбы, рассеянно направлен куда-то в сторону и бард решает закрыть глаза, специально держа их именно так, знает как выглядят те со стороны. Совсем не так романтично, как мог бы он воспеть в балладе, только стеклянная пустота и чувство полной, ужасающей отстраненности. У него потребность «видеть», с ухудшением зрения бард старался запомнить даже те мыльные силуэты, воспроизводил в памяти многие лица, дома, поля, леса, лишь бы вечно оставить это живым в голове. Увидев однажды, категорически не хватает цветов, точных форм, соотношения деталей, никогда не насытиться осязаемой картиной мира. — Тогда ты не закрывай глаза. — это была его стрела с ядом, и только по его ошибке попала вовсе в другие руки. Груз чугунной ответственности лежит только на его плечах и замечая бесцветность глаз он вновь и вновь принимал уколы совести: смотри, смотри, что сделал ты. Ошибся вновь. — Оу, дай угадаю. У тебя фетиш на трупов, да? Или я правда не могу объяснить это твое желание. Я верно выгляжу как тот еще мертвец. — усмехается, распахивает глаза, стараясь провести слепыми зрачками по лицу Геральта и верно ошибается. Ведьмак сдавленно рычит, отодвигая носом ворот чужой рубашки и вновь кусает, не желая слушать чужой, все такой же бессмысленный треп. — Сними ее.— — А женщин, небось сам раздевал. А мне вот придётся довольствоваться этим и воспоминаниями как я натирал ромашкой. — — Лютик. — Бард ехидно улыбается, довольно медленно стягивая с себя одежду все так же на ощупь находя застежки, а Геральт готов вгрызться в собственную шею за то, что так и не смог ничего сделать. — Геральт, ты решил раздеть меня и подождать пока замерзну? — — Здесь тепло. — Лютик передразнивает Геральта, как-то совсем по-детски, кусая в нос, после чего тот отстраняется, чтобы избавиться от одежды и вновь затянуть барда в поцелуй, достаточно грубо оттягивая чужую губу, вылизывая покрасневшее место укуса. Чужое колено встает между бедер барда, притирается навстречу, пока Лютик, одной рукой обнимает своего ведьмака за шею, мягко вводя руку в копну белесых волос, массируя напряженный затылок, другой спускается вниз создавая одну линию от изгиба шеи, ключиц, сильной груди, подтянутого торса и довольно жестких на ощупь лобковых волос. — У тебя покраснели губы и щеки. — Лютик совсем по блядски прикусывает нижнюю губу, зная, что взгляд хищника устремлен прямо на него, ощущает настойчивое прикосновение к своим соскам. Вот он — весь открыт перед всегда внимательными животными огнями глаз, не может ответить тем же, но невероятно польщен лестью — все внимание ему. От сладкой неги поджимаются пальцы на ногах, а полувставший член заметно дёргается. Бедра поднимаются, трутся о чужую эрегированную плоть, выгибаясь, так податливо прижимаясь, тело словно пластилин — лепи что хочешь. Ведьмака ведет от приторного, вязко сладкого запаха возбуждения, а Лютика от невероятной близости и жара, он почти чувствует как за чужими ребрами замедленно бьётся сердце. — Гераль.. — чуть островатые зубы сжимаются на твердом соске барда и тот сдавленно, жалобно вздыхает. -..т, я не девушка, если ты меня сейчас не возьмешь, я уйду дрочить в сосед. О-ох, боже, да. — Ведьмак самодовольно ухмыляется. Большая ладонь, обхватила их члены, сжимая, нарочито медленно и сухо ведя большим пальцем по головкам, размазывая предэякуляционную жидкость и Лютик задыхается в накатывающей волне жара, тянет за волосы и тихо сипит, слабым голосом прямо на ухо беловолосого, что уперся лбом в чужое плечо. Но ему пришлось отстраниться, лишь на минуту в течение которой он рылся в вещах, ища хоть какое-нибудь масло, слышится разочарованный выдох. Бард приподнимается, словно в пьяном бреду следуя за ускользнувшим теплом. — Ромашка? — хмыкнул бард и невесомый запах тому доказательство. — На твоей шее проявился след от моего укуса- а Лютик под напором эмоций совсем забыл о недавнем, будто не веря, проверяюще оглаживая шею, ища то самое, чуть отдающее болью местечко. По глупому смущается, поворачивая голову в сторону. Истомная и жаркая краснота пробирается к щекам, а в мутный разум бьет сознание: Геральт его рассматривает. — Иди сюда. — пытается подняться, но вновь властным движением притянут за талию и усажен обратно. Масло прохладное, почти холодное на контрасте с горящим возбуждение, лишь щекочет нутро и быстро согревается. Тело доверчиво стелется под ведьмаком, разводя бедра и раскрываясь навстречу пальцам. Не больно, лишь неприятно, заставляет сжаться и тихо зашипеть, прямо в жилистую шею: укус за укус, бард бесцеремонно нащупывает и собирает зубами кожу близ кадыка — так больнее, виднее. Грубые пальцы нащупывают комок нервов внутри барда , его окончательно прошибает. Остаётся слабый скулеж, заменяя дрожащее чувство, чувством наполненности. — С-стой,…погоди чуть-чуть, д-да. Вот так. — Доносится упоительный выдох. Напрягается подтянутый живот, дрожит вздымающаяся грудь, вместе с короткой копной темноватых волос и голос срывается в скрипящую тишину. Ходят ходуном мысли, он громко дышит, сопит, довольно громко, и сам неуверенно качает бедрами — на пробу. Вновь шипит и замирает, шаря руками по чужому телу, поднимаясь вверх, ища чужие губы. Его опережают, жарко целуя в уголок губ, щеку, за ухом, тут же прикусывая чувствительный хрящ, делая резкий толчок. Геральт пахнет упоительно: мужеством, смелостью, а точнее потом, жаром и мускусом, он не торопится, ждёт первые слепые шаги, рычит и толкается в жаркое нутро. Тихий скулеж утопает в изгибе его шеи, доносится первый скромный стон. Остаётся немногое: вновь толкаться внутрь, заставлять трепетать изогнувшуюся влажную спину, упиваться собственным превосходством, слышать стоны, снова, снова и снова. Бархатным шепотом дразнить ухо барда жарким дыханием, подмечать в слух мокрый от пота лоб, покрасневшие веки***
— Знаешь, а я уже почти не помню лица королевы Калантэ, как и большинство людей только размытые образы — сказано совсем легко, непринуждённо, без капли сожаления. Лютик с интересом новорождённого ребенка, осторожно касался руками лица Геральта, оглаживал острые губы, небритую щеку и вел невесомое прикосновение от линии роста волос, лба, разглаживал хмурую переносицу, заканчивая на кончике чуть горбатого носа. А ведьмак лишь сильнее сдвигает брови, почти наслаждается непривычным чувством и смотрит прямо в чужое лицо. Пустая серота зрачков, направлена совсем куда-то в сторону и бард желает думать, что взгляд янтарных глаз смотрит прямо на него. Желтые, огненные, горящие, живые, очень сложно держать в голове такой живой образ. Брови мягко вскидываются кверху, веки закрываются, бард тычется лбом в широкую грудь и чувствует тяжелую руку, прижимающую его. Тепло и уютно. Лютик помнит. Помнит как Геральт закатывает глаза, хмурит брови, проявляет малейший интерес и смотрит с раздражением,— Знаешь о чем я жалею? —