***
ченле оборачивается, когда он наконец выходит из ванной. джисон узнает взгляд, которым он его встречает — и тут же захлебывается виной. — я в порядке, — отвечает он на вопрос, который чжон не успел задать, и для убедительности чуть улыбается, — правда. ченле заметно расслабляется, но джисон прекрасно видит, что тот не до конца ему поверил. его в очередной раз спасает баскетбол — срочность в голосе комментатора заставляет ченле целиком переключить свое внимание на игру. пак, еще раз украдкой на всякий вытерев губы, тяжело плюхается рядом. вот он ченле, в сантиметрах от него. ерзает на самом краю дивана. в милых тапках с пандами, растянутой футболке и трениках. рыжие волосы торчат из-под кепки, как сухая трава — так и хочется дотронуться. все вроде бы как обычно, но джисона как будто чем-то приложили по голове — он совершенно забыл, что значит быть просто другом. если он сейчас протянет руку и взъерошит его волосы — это странно? если погладит по спине? обнимет? он честно не знает. но подозревает, что всю игру смотреть не на бегающих человечков, а на его безумно красивый профиль и думать, странно ли это — точно странно. и джисон отводит взгляд. как раз вовремя — ченле обернулся, внимательно разглядывая его лицо. — выглядишь хреново, — констатировал он. джисон усмехнулся. — что, хуже, чем обычно? — не думал, что это возможно, но да. они оба рассмеялись — джисон с горечью заметил, что было это слегка неловко. вот поэтому пак даже самому себе до последнего не признавался в своих чувствах; от этого нелепого осознания влюбленности неловкость появляется там, где ее никогда не было, в самых обычных — даже будничных, — вещах. джисон этого не хотел. нет, не так — джисон этого очень, очень боялся. если ченле и заметил перемену в его поведении, то не подал виду. пак вновь мысленно поблагодарил судьбу за то, что у стефена карри сегодня матч. хотя, признаться честно, часть его очень хотела, чтобы ченле заметил, чтобы смотрел только на него. самая безнадежно влюбленная его часть. джисон предусмотрительно задвинул ее куда подальше.***
они с ченле расстались глубокой ночью; после игры, окончившейся (предсказуемой) победой «голден стейт уорриорз», ченле потащил его поесть в одну из его любимых забегаловок — хотя, если говорить на чистоту, «забегаловка» по меркам ченле была одним из лучших заведений в городе по меркам всех остальных. после они долго гуляли по набережной; ченле все говорил, говорил, говорил — а джисон не мог наслушаться. время пролетело быстро, и ченле, подбросив его до общежития, отправился домой — период промо для альбома закончился, и родители снова ждали его дома. как только его такси скрылось из виду, джисон согнулся пополам. багровые капли разбились о шкуру асфальта; мятые лепестки прилипли к ладоням и, кажется, набились в нос. джисон поспешил в общежитие, очень стараясь никому не попасться на глаза. в кои-то веки ему повезло. прошмыгнув в ванную, он рвано умылся, стараясь убедиться, чтобы ни одного багрового пятнышка не затерялось где-нибудь в складках его худи. когда он случайно встретился взглядом с собственным отражением, слезы зажгли глаза и нос. это вот такой будет теперь его жизнь? бесконечные прятки, фальшивые улыбки и картонный фасад из «всё в порядке» до тех пор, пока не станет слишком поздно? мысль об этом была невыносима. джисон шмыгнул носом, сморгнул слезы и усмехнулся с горечью; мысль о том, чтобы кому-то обо всем этом рассказать, казалась еще невыносимей.***
с той ночи прошел месяц. джисон всегда был склонен сычевать, так что его периодические исчезновения поначалу не вызвали у остальных подозрений. поначалу. а потом он стал плохо спать, а танцевать — еще хуже. первым с вопросами стал приставать джемин; он явно воспринимает свою роль «мамочки» чересчур серьезно: точно так же компенсирует недостаток такта душащей заботой. потом осторожно интересоваться, не беспокоит ли его что-то, начал ренджун. и джисон уже тогда готов был сломаться. ему безумно хотелось все им рассказать, расплакаться, спросить, как быть дальше… но при одной только мысли сделать хоть что-то из этого челюсти сами по себе отказывались разжиматься, а голос потухал где-то в израненном горле. потому что он уже знал, что они скажут. джемин улыбнется, обнимет и прошепчет в его макушку, что ему нужно открыться. ренджун, гладя его по спине, кивнет: ему нужно хотя бы попробовать признаться ченле в своих чувствах. но джисон знал еще и то, что в жизни не сможет этого сделать. просто не сможет решиться вывалить на ченле что-то настолько тяжелое и запутанное, как свои чувства. не сможет поставить его перед выбором «ответь взаимностью или смотри, как я медленно угасаю». и поэтому его ответом всегда было тихое «все хорошо», в которое — он читал это в обеспокоенных глазах, преследовавших его по дому, — никто не верил. ченле, в отличие от других, не задавал вопросов; он просто изо всех сил пытался быть самим собой, то и дело бросая в его сторону тяжелый взгляд. лучший друг не пытал его расспросами: ждал, когда он сам будет готов все ему рассказать. делал так, как делал всегда, надеясь, что джисон поступит так же. но пак не мог. и ненавидел себя за это. за глупое чувство, которое не мог контролировать. за то, что позволил ему вмешаться в их жизни. за то, что он испортил идиллию. и он стал избегать ченле. очень упорно. по ночам джисон смотрел в потолок, думая, как раньше было просто. они столько прошли вместе, столько пережили; пак готов был поверить в судьбу, потому что то, как сложились их с ченле жизни, просто не могло быть случайностью. ему вспоминались ночи, когда они спали в одной кровати, спина к спине, и, слушая дыхание ченле, он засыпал быстрее, чем когда-либо. вспоминалось и то, как он просыпался уже в сантиметрах от его лица — и каким стыдом мучился, ловя себя на том, что не может отвести глаз от его губ. «ужасен. я ужасен», — думал джисон. и засыпал.***
когда менеджеры предложили ему короткий отдых, джисон согласился, не думая. поехал домой, даже не потрудившись попрощаться с остальными. они должны понять. ну, а если нет… ему уже все равно. он более, чем готов быть плохим и неблагодарным, если это значит, что ему не придется быть искренним. дома его ненадолго накрыло облегчение. семья была очень рада его видеть, и ответ «я просто устал» их вполне устраивал — они с готовностью верили в то, что жизнь айдола могла так его измотать. он даже смог сам поверить, что весь вес его проблем остался позади. правда, ненадолго: до первого приступа кашля, который оказался… таким, каких еще не было. горло драло болью, грудную клетку кололо, распирало изнутри. в ладонях у него остались уже не лепестки — мятые призраки цветов. он провел полночи, изучая гугл картинки, и наконец узнал, какие. белые фиалки.***
от семьи пришлось закрыться. джисон чувствовал, что это их ранит; в конце концов, он и так нечасто бывал дома. к счастью, они пытались отнестись к этому с пониманием. или очень хорошо делали вид. он со страхом поглядывал на календарь — и на день, когда придется возвращаться. от одной мысли снова оказаться болезненно близко к ченле в легких, казалось, распускались новые цветы. ченле, к слову, то и дело писал ему. "как дела", "как семья", "позвони", "ответь, как сможешь". джисон не отвечал. если б знал, к чему это приведет — писал бы другу без остановки. глубоким вечером бледный свет фар осветил узкую улочку за его окном; белая машина притормозила у ворот. разобрав сквозь полупрозрачную штору знакомый силуэт, пак готов был бежать через форточку. когда мама осторожно постучалась в его комнату и вкрадчивым, полным плохо скрываемой радости голосом попросила его выйти, джисон лишь зажмурился и бессильно хлопнул себя по лбу. что ж. у него нет выбора, не так ли? он, конечно, вышел. ченле стоял в прихожей в своей панамке и маске; сухие волосы чуть торчали из-под полей - теперь темные. глаза его улыбались, и уголки губ джисона сами собой поползли вверх. он ненавидел то, как рад был его видеть. после формального приветствия ченле, смущенно извинившись перед его родителями, взял его под локоть и повел во двор. у джисона не осталось сил сопротивляться и изображать холодность. вообще ни на что, кроме покорности судьбе, не осталось сил. ченле заговорил, когда они оказались на улице. было тихо; его голос звучал так странно уху и так привычно сердцу. — ну, пак джисон. чего прячемся? джисон хотел что-то сыграть. может, повести себя грубо, чтобы ченле уехал и больше не возвращался, но не мог. он смотрел в это лицо и понимал, что его язык ни за что не повернется сказать хоть что-то, что способно ранить чжона ченле. и он не знал, что сказать. после мучительно длинной паузы он выдавил из себя усмешку. и вдруг рассмеялся так, как не смеялся давно; ему было невыносимо смешно от ситуации, в которой он оказался. самое уморительное, что ему приходилось видеть за свою короткую жизнь. ченле стоял рядом, спокойно глядя на него. джисон попытался что-то ему сказать сквозь смех, и закашлялся. чертовы лепестки. джисон согнулся пополам; кашель беспощадно сотрясал его, в глазах темнело — а в дрожащих руках фиалки, фиалки, фиалки... горчат, бесчисленные, на языке и губах. ченле ухватил его за предплечье, помогая сохранять баланс. из-за слабости джисон очень нетвердо стоял на ногах. наконец, кашель стих. джисон стоял и боялся разогнуться. боялся посмотреть ченле в глаза. — фиалки, — послышался тихий голос. — довольно банально, не думаешь? у меня поинтересней будет. пак джисон стоял раком во дворе своего родного дома и думал, что совсем перестал понимать, какого черта здесь происходит. — а что… — из горла вместо звука его голоса вырвался только странный хрипящий шепот. — что у тебя? — георгины. джисон наконец выпрямился. ченле смотрел на него с самой грустной улыбкой, какую он когда-либо видел. — видимо, даже в это мы вляпались вдвоем. — изогнутые в улыбке губы и совершенно опустошенные глаза. нет. это неправильно. джисон хотел просто исчезнуть, раствориться, провалиться. что угодно, только бы не видеть его таким. с огромным трудом он все же разжал губы: — никогда... не слышал. что значат георгины? — вряд ли ответ тебе понравится.