Не одни

Маленький лисёнок струйкой рыжего пламени скользил вниз по склону холма, периодически делая совершенно неожиданную вещь: останавливался и поднимался на задние лапки, стоял столбиком пару секунд, поводя матовым носиком по воздуху и вглядываясь в очертания человеческого поселения, а затем снова продолжал бег, скрытый россыпью камней и весенними сумерками от посторонних глаз. Спустившись к рисовым полям, где уже явственно ощущалось людское присутствие, он метнулся по земляному валу между залитыми водой чеками и припал к земле под можжевеловым кустом на окраине деревни, давая время своим органам чувств привыкнуть после лесной тишины и знакомых запахов. Впервые подойдя к человеческому жилью, Тацуя был оглушён и ошарашен какофонией звуков и безумной смесью ароматов. Тогда, не помня себя, он только и успевал шарахаться из-под воловьих копыт, тележных колёс, от выплёскиваемой воды, чуть не умер от страха, оказавшись нос к носу с шипящей гусыней. В следующий раз Тацуя нескоро появился возле деревни, но был уже умнее — сначала несколько раз останавливался и пережидал, всматриваясь, принюхиваясь, прядая ушами. Теперь это стало почти рефлексом. Ему нравились люди, и он часто приходил к их жилью, хотя подспудно чувствовал угрозу, исходящую от них, но у него не было никого, кто бы объяснил ему причину его опасений или прекратил вылазки. Наконец, шум праздника и свет, такой же рыжий, как и лисья шкурка, перестали пугать. Тацуя вылез из-под прикрытия низких ветвей и осторожно стал приближаться к двум красным деревьям, чьи стволы увенчаны были вместо крон какими-то перекладинами. Но они его не особо интересовали — осмотрел и обнюхал их в предыдущие разы. Он прошмыгнул мимо к крытой постройке и, оказавшись позади неё, улёгся в траве, словно маленькое изваяние, только кончики ушей чуть подрагивали настороженно. Когда стало понятно, что никто не идёт в его сторону, Тацуя встряхнулся, фыркнул, покружился на месте, словно игрался со своим хвостом и хотел его поймать, а потом сделал кувырок через голову, приземляясь на… Вместо звериных лап с коготками у него оказались человеческие руки с чуть заострёнными ногтями и босые ступни. Бывший лисёнок посидел немного на корточках, а потом встал в полный рост, выглядя подростком лет двенадцати, худеньким, жилистым, смуглым, с рыжей копной волос, острым носиком и цепким взглядом, — видел своё отражение в реке раньше. Он переступил с ноги на ногу, словно пробуя их на прочность, а потом подошёл к деревянной стене, присел и запустил руку между брёвнами, доставая оттуда штаны и рубашку. Несколько секунд хватило на одевание, и обычный деревенский мальчишка осторожно вышел из-за постройки, не спеша попасть на открытое пространство. К тории — так называли люди эти странные красные деревья без листвы — подходили двое мужчин и беседовали, добродушно посмеиваясь. Один из них подслеповато всмотрелся в тень постройки, служившей прикрытием Тацуе, и махнул рукой: — Сынок, ты что тут забыл? Всё самое интересное пропустишь, праздник уже переместился на площадь. — Беги скорее. Всё вкусное без тебя съедят, — поддакнул ему второй, одетый в бело-голубой костюм священника. Кивнув и неловко улыбнувшись в ответ, Тацуя побежал на шум толпы и звуки колокольчиков. Ни один из провожавших его взглядом мужчин, не видел лисий хвост и рыжие ушки, чуть прижатые к голове. Почему-то люди не замечали их, когда он оборачивался человеком, хотя они и йокаев с аякаши никогда не замечали, даже если те сидели у них на плече, но верили в них и боялись. Праздник преобразил обычно серые и невзрачные центральную улицу деревни и площадь. Сейчас они казались парящими над землёй и нереальными в обрамлении цветущих вишневых деревьев, мягкими бледно-розовыми облаками укутавших крыши домов, в тёплой подсветке множества бумажных фонариков. День весеннего равноденствия — день любви к природе и восхищения всем живым — этот праздник всегда проходил в деревне пышно и весело. Тацуя любил улыбки, оттого всегда приходил во время фестивалей и гуляний к людям. Животные не имели мимики, они по-другому выражали своё настроение, и только человек владел волшебством, называемым улыбкой, заставлявшим его лицо светиться изнутри теплом и любовью, манящим зверька-перевёртыша, словно свет бабочек. Сейчас он шёл счастливый в этой веселящейся толпе и улыбался в ответ всему, что попадалось на глаза: пузатому торговцу, давшему ему бесплатно жареного кальмара, женщине с маленьким сыном, двум девочкам его возраста с цветами в волосах, взлетающему в тёмное небо огню, которым забавлял зрителей фокусник. И ему тоже улыбались люди, бумажные фонарики и звезды. Вдруг среди весёлых лиц мелькнуло одно сердитое — Тацуя даже остановился, настолько это было неожиданным. Он машинально стал оглядываться и высматривать хозяина недовольной гримасы, потянул носом воздух и почувствовал среди человеческих ароматов звериный, а сразу за ним — сопровождающий его шлейф страха. Тацуя настороженно пошёл по следу и скоро увидел того, кого искал. На противоположной стороне площади какой-то мальчишка затравленно осмотрелся и юркнул под лоток торговца такояки. У него были короткие белоснежные волосы, прикрывавшие… мышиные ушки, а сзади — длинный тонкий хвост. Тацуя без лишних раздумий бросился за ним: он никогда не встречал подобных себе. Точнее существ-перевёртышей попадалось хоть пруд пруди, но все они были старше него в разы. А тут такая удача — ровесник! Под прилавком было душно и грязно, но вот мальчишки-мышонка уже и след простыл. Обилие ароматов здесь мешало что-то учуять, но Тацуя смог — настолько он загорелся желанием найти его. Поплутав между лотками и людьми и несколько раз перебежав площадь, он был сбит с ног и, сцепившись с напавшим, покатился в сторону от толпы, пока не стукнулся затылком о какую-то деревяшку. Перед глазами заплясали оранжевые огоньки, а когда Тацуя потряс головой и сфокусировал взгляд, оказалось, что он лежал под чьим-то забором в окружении моря бумажных фонариков: частью смятых и потушенных, но гораздо больше их стояло на земле, висело на столбах и ветках и сияло мягким цветом лисьей шкурки. — Кицунэ! — раздался сверху дрожащий и в то же время жёсткий голос. Тацуя поднял взгляд и тут же улыбнулся — он нашёл мышонка! Тот стоял перед ним с какой-то бумажной гирляндой на длинной палке, схватив её подобно дубинке, а за его спиной периодически извивался в восьмёрку нервно подрагивающий хвост. Не ожидая улыбки, он опешил и ещё на шаг отодвинулся от сидящего на земле Тацуи. — Ты ч-чего это? Напасть решил? Я могу за себя постоять! — Не-а. Я тебя искал! Я таких раньше никогда не видел! — он продолжал широко улыбаться, ему уже нравился такой задиристый мышонок. — Какой у тебя смешной хвост! — Ничего смешного, — замахнулся на него тот, отчего бумажки на конце его палки пружинисто затряслись. — Зачем искал меня? Съесть хотел? — Зачем есть? — искренне удивился Тацуя. — Ты ведь такой же, как я! Я удивился, почуяв тебя среди людей. Тебя как зовут? — Он вскочил на ноги и вынужден был тут же отпрыгнуть, так как перед его лицом замелькала в воздухе палка. — Стой-стой! Не бойся, я такой же, как ты, — тоже перевёртыш! Меня Тацуя зовут. Поклон и искренняя улыбка совершенно озадачили мышонка. Он неуверенно опустил палку и беспомощно оглянулся по сторонам, а потом дрожащим голосом проговорил: — Я тебе не верю! Кицунэ нельзя верить, вы других едите и души крадёте. Мне страшно, — голос его выдавал подступившие слёзы, мышонок потёр запястьем глаза и судорожно втянул воздух: — и я есть хочу-у… — Я точно не ем. Я… Я просто никогда не встречал перевёртышей моего возраста, только стариков. К тому же, я уже два года прихожу в эту деревню и никогда не видел здесь никого, кроме духов. Поэтому пошёл за тобой. Прости, если напугал. Тацуя снова улыбнулся мышонку и осторожно сделал шаг к нему, потом ещё один, пока не смог дотянуться и взъерошить волосы. Этот мягкий жест заставил того зашипеть, отскочить и снова ощетиниться палкой с гирляндой. — Ты здесь еду искал? — вдруг осенило Тацую. — Погоди, я сейчас. Он быстро шмыгнул в сторону торговых прилавков, провожаемый недоумённым взглядом мышонка. Прошмыгнув между ног веселящихся и помявшись, застенчиво улыбаясь, у одного из лотков, получилось раздобыть немного еды. Тацуя вернулся к фонарикам с миской лапши и шариками такояки, протягивая их подозрительно смотревшему, но всё же ждавшему его мышонку. — Держи, это вкусно. Здесь есть один повар — он просто так детвору всегда угощает. — Я тебе всё ещё не доверяю, — буркнул тот, но всё же палку опустил, а через несколько мгновений бросил её и схватил миску с едой, тут же делая шаг назад и вызывая тем искренний смех у Тацуи. Он сейчас испытывал какое-то странное чувство. Тепло, безграничное тепло поднималось откуда-то изнутри, рождая веселье и сотни мурашек, бегущих по загривку. Если бы Тацуя сейчас был в лисьей личине, то шерсть встала бы дыбом и захотелось бы крутиться на месте, ловя свой хвост. — Слушай, как тебя зовут всё-таки? — Коки, — пробубнил с набитым ртом мышонок. — Но это ничего не значит. Ты меня едой не купишь! Ма… — Откуда ты взялся? Почему один? — Тацуя уже не слушал, засыпая нового знакомца вопросами. Оказалось, что тот потерялся. Через деревню проезжал богатый помещик из соседней провинции — семья перевёртышей в своём зверином обличии обитала в его багаже. По дороге в столицу его разбил недуг, а когда он почувствовал себя лучше, чтобы продолжить путь, оставил в оплату за уход и приют шкатулку со специями. В ней любил спать Коки: ему нравились пряные ароматы трав и порошков. Он заснул в багаже, а проснулся в крестьянском доме, когда помещик был уже неизвестно где. Попытки догнать семью окончились тем, что его чуть не съели. В панике Коки забился в щель в чьём-то пороге и так и сидел, пока сегодня его не выманили шум и голоса празднующих. Тацуя в свою очередь поделился историей, как его мама ушла однажды на охоту и не вернулась, как он уже три года живёт один. Слово за слово — температура между ними поднялась, и Коки уже не смотрел так напуганно, а хвост его лишь чуть-чуть подрагивал на земле. — А почему ты решил, что я тебя съем? — спросил Тацуя, когда они через полчаса сидели на корточках с двух сторон от большого бумажного фонарика, прижав ладони к его бокам, нагретым пляшущим внутри огоньком. — У людей легенд куча про таких, как ты, — лисиц-перевёртышей, кицунэ. Они вас не любят, боятся, что вы морок наведёте. Если лиса подходит к человеческому жилью, убивают. Тацуя вздрогнул — он вдруг подумал про маму, не вернувшуюся с охоты. Догадка неприятным холодком скользнула по позвоночнику. — Знаешь, я не думаю, что все лисы такие. Я точно не такой! — с жаром воскликнул он. — Мама тоже добрая была! — А что если её люди убили? Они жестокие. Мы с ними рядом всё время живем, они друг дурга не жалеют, не то что… — Ну и что! Я этого не знаю. Я знаю только одно — если жить в недоверии, всегда один будешь и счастья не увидишь. Посмотри на людей на этом празднике: они улыбаются, они счастливы, они делятся друг с другом… Звери тоже могут быть жестокими и убивать. Я хочу верить в хорошее во всех, неважно — человек это, животное или аякаши. Я люблю людей! Я не хочу быть один! То ли слова были сказаны с искренним жаром, то ли картинка деревенского праздника, которую видел вокруг Коки, была очень уж яркой и теплой, но в каком-то порыве его руки легли поверх ладоней Тацуи. — Ты теперь не один, Тат-чан, — прошептал он, потупившись. — Я пока не чувствую так, как ты говоришь, но эти люди сейчас не кажутся чудовищами. И я помню свою семью, которая всегда жила вместе, и знавала плохие времена и хорошие. И хочу тебе верить, что среди людей есть хорошие, а среди зверей — плохие. Тацуя удивлённо посмотрел на Коки: как заблестели его глаза и лицо озарилось робкой улыбкой. Он хотел ещё что-то сказать, но в этот момент небо осветили хризантемы фейерверка. Оба перевёртыша вскочили на ноги, крепко держась за руки и восхищённо наблюдая, как огненные цветы вырастают, казалось, прямо из вишнёвых облаков. Им обоим стало тепло и радостно, потому что нашлось, с кем разделить всё хорошее и плохое, а оттого первого как будто прибавилось, а второго наоборот оказалось меньше. Они больше не были одни!