Королевство Сасан
Король-рыцарь Спартос Леоксес
На касторовом эмпирее клубнями плыли черные грозовые тучи, подгоняемые прохладным фёном, теребивший подол темной длинной гиматии. Свежий пропитанный озоном воздух, слабо колол легкие, когда вдыхал полной грудью, чтобы успокоить громко бьющиеся сердце, болью отдающиеся в ребрах. На душе было гадко, будто вдыхал не свежий предгрозовой воздух, а едкий смурый дым ядом выжигающий на сердце «предатель». «— Посылать на войну необученных неофитов — значит предавать их*» Собственный голос набатом настенных колоколов звенел в сознании, когда взгляд останавливался на редеющей колонне искалеченных рыцарей возвращающихся по главной улице в сторону замка. Сжимая заведенные за спину кулаки до хруста костяшек, желал схватить начищенное копье, мерцающие редкими всполохами золотистого магоя, и! Что «и»? Выйти против армии пасхов и оставить Королевство без Короля? Бросить копье к ногам Совета и посадить на трон шестнадцатилетнего младшего брата — Вазилиса? «— Королем быть скучно! Ты видишь мир только на бумаге и то! Скомкано и сухо! Не понимаю, почему все стремятся к трону?» Вазилис был похож на старшего брата — Мистраса: такой же открытый взгляд широко распахнутых темных глаз; такая же улыбка, когда он восторженно глядел вдаль на пронзающее лазурное небо исполинские скалы и такое же стремление в бескрайние, но опасные просторы с пьянящей свободой. Но выпустить невольную пташку в разгар войны с пасхами — богомерзкими кулибинами — я не мог. Слишком опасно, слишком большой риск оставить Сасан без принца. «Я обязан сохранить остатки нашей семьи» Спокойный фён, ласково воркующий над каменистыми касторовыми монолитами, стал резво свистеть, принося с собой из-за гор бескрылое отчаяние, а громкий соколиный клич — пронзительно проносящийся под серыми облаками — стал предвестником новой ноющей боли в груди. Новые вести с границ Пасхи; новые имена в списках погибших и новые прошения выслать подкрепление. И я отправлял, идя наперекор своим же убеждениям, словам и против своей души, восемнадцатилетних юнцов, не окончивших обучению рыцарскому воспитанию*. Смотрел на их уверенные лица с горевшим праведным огнем веры в мудрую и справедливую Палладу, хотел болезненно скривить губы и от стенающей души своей отправить обратно по казармам. Было невыносимо горько, до удушающей горечи видеть отдаляющиеся отливающиеся багрецовым бликом головы рыцарей, ровным строем гарцевавших в строну главных ворот. В последний раз, вскользь мазнув взглядом по редеющей колонне, вернулся обратно к массивному дубовому столу заставленного пожелтевшим пергаментом, твердым переплетом корешков книг и остывшей пиалой рисового сакэ — бутыль которой сиротливо стоит на мраморном полу возле погасшего камина — подаренного старым товарищем Шаррканом. Под пальцами скользила гладкая бумага, слух улавливал тихое поскрипывание металлической перьевой ручки обрамленной золотой тонкой вязью плавных линий. Нужно сосредоточиться, взять себя в руки и вернуть контроль над эмоциями. Я должен — обязан — завершить эту войну с пасхами, прорвать последнюю линию их обороны только силами Сасана. Ноги Вашей не будем на священных землях мудрой Паллады, Король Синдбад. Богиня Нефела развернет Вашу «помощь» обратно в холодные воды. Его имя громогласным сирокко скользит по широтам всех морей: от теплых южных просторов до ледяных скал глубокого севера. Король Синдбад амбициозен, его вера в самого себя непоколебима и заразна — мой старший брат и мой отец пали под сильным стрекотом Рух, отдающей вкусом сладкой горечи. И именно это сладкое наваждение стало погибелью Мистраса: слова Короля Синдбада были пропитаны ярким и необузданным ароматом пьянящей свободы, той свободы, о которой так медово и трепетно мечтал старший брат. Со стороны открытого балкона послышался сначала соколиный клич, а после громкое хлопанье серповидных широких крыльев. Лаггар. Сокол стремительно влетел в кабинет, принося с собой свежий запах фёна, сырости и тягучие ноты беспокойной бури с удушающим холодом — Лаггар принес с собой аромат грозы. Она достигнет Королевства через несколько часов, а может даже дольше. В полутьме кабинета сверкнули острые когти сокола, что с тихим свистом вцепились в твердый насест, прогнувшийся под натиском времени и буйным нравом Лаггара. Подойдя к потрепанному насесту, ласково и нежно провел по мягким взъерошенным перьям сокола, забирая аккуратно привязанный маленький тубус с донесением с границ Пасхи и открывая небольшую клетку с мышами. — Ты славно потрудился, дружище, — негромко сказал я, возвращаясь обратно к столу и не обращая внимания на тихий писк грызунов. Развернув небольшой клочок пергамента, и глаза забегали по каллиграфическим завитушкам главнокомандующего разведывательного отряда Тобиаса Неогена. Его послание вынудило стиснуть сильнее шуршащий пергамент и сокрушающие прикрыть веки — Тобиас просит — как «неожиданно» — новый отряд для финального рывка к южным границам Пасхи. Донесение подкреплено личной печатью Дариуса Леоксеса воюющего на передовой вместе с инфансонами*. Как же я надеялся, что отряд под командованием Адониса станет последним, кто предстанет перед судом Миноса! Кулак с глухим стуком встретился с дубовой поверхностью стола — Лаггар испугано захлопал крыльями — и руку стрельнула тупая боль. Но она ничто по сравнению с обжигающей болью, необузданным жертвенным огнем бьющаяся глубоко в душе. Она будто яд, насквозь пронизывала грудь острыми клыками смертоносной гюрзы, что с тихим шипением убаюкивала во тьму, пока пытаешься сделать судорожный вздох дрожащими губами. — Офелос! — громко и отрывисто бросил в пустоту, чтобы через мгновение услышать туго открывающуюся массивную дверь. Тихие постукивания железных латных башмаков и позвякивания металлических пластин начищенной массивной брони, сверкающая и оттеняющая своим внутренним сиянием тень статной фигуры мужчины на холодный мраморный пол. — Ваше Величество, — ясным, коснувшимся временем голосом обратился Офелос, прикладывая грубо высеченную руку — тронутую пигментными пятнами — к сердцу, чуть подаваясь корпусом вперед. В его волосах запутались серебристые лучи озорной Селены, чей светлый лик скользил по каменистым склонам, освещая затемненные дороги жизни. — Какова готовность отряда Матиаса? Я зашуршал гладким пергаментом, выуживая статистику отряда сына Тобиаса, и с разочарованием выдохнул, вглядываясь в черные завитушки. Отряд Матиаса Неогена состоит поголовно из шестнадцатилетних неофитов — сынов рикос омбресов. Их нельзя, даже невозможно отправить на помощь разведотряду по одной простой причине. — Ваше Величество, отряд Матиаса еще не прошел посвящение, процент на исполнительность очень низок во время прорыва, — посветлевшие от времени глаза Офелоса цепко вчитываются в черный завитушки каллиграфического почерка главнокомандующего, когда в сухие ладони попало донесение. — Советую отправить отряд Тичона. Он тоже не прошел посвящение, но исполнительность повысится на двадцать процентов. — Поясни. — Тичон — кабальерос, он собрал отряд себе подобных и это не нежные мальчики, — с намеком на патетичность обронил Офелос, заводя дряблые пигментные руки за спину. — Они вкусили крови и без посвящения. Старому инфансону, служивший еще с молодости моего отца, было позволено больше чем просто вассалу — именно Офелос был капитаном отряда, куда входил юный неофит Дариус во времена войны с Королевством Котт, чьи заводские поселки медицинских лекарств стали основой фармакологической структуры Сасана. Поборов желание помассировать занывшие тянущей болью виски, вынудил статистику отряда Тичона, чуть дергая губами от раздражения — рыцари Тичона выходцы из портового города Керман находящегося рядом с островом Ши. Островитяне долгое время нервировали Сасан, пока я не отправил юного четырнадцатилетнего Вазилиса под командованием инфансоны Немезиды Цавахиды — первой чужеземки принявшая нашу религию и посвятившая более двадцати пяти лет служению Рыцарскому ордену. Теперь остров Ши официально является колонией Сасана, а так же местом отправки юных и особо горячих неофитов. Продолжая вчитываться в статистику отряда Тичон, взгляд то и дело возвращался к черным ровным завитушкам отчета по отряду Матиаса. Если отправить один отряд Тичона прорыва не будет, только загубим перспективный отряд кабальеров. Пасхи — богомерзкие кулибины — поставят заслоны вдоль границ и будут обстреливать из артиллерийского орудия, прореживая плотные ряды отрядов Тичона, Хектора, Юклида и дивизию генерала-рыцаря — рикос омберса — Спиро Кавьяра. Эти отряды и батальоны послужат основной ударной силой на южных границах лишь тогда, когда мы отвлечем внимание пасхов. Хотелось еще раз раздраженно выдохнуть, когда взгляд возвращался на статистику Матиаса. Я не могу так поступить с совсем юными мальчишками. Это не правильно, это предательство не только их, но и себя. Своих убеждений, своих же слов! Я не могу сделать отряд Матиаса — отрядом кайтена! — Оповести командира Матиаса Неогена и Тичона Эпира о полной боевой готовности, — собственный голос набатом громыхал, разнося по оглушающей тишине кабинета раскаты первого грома. Горло сдавило в тисках, но я продолжал говорить, несмотря на удушающую, сжигающую в собственном огне душу, чей вопль стискивал стальным обручем виски. — Неогена направь в разведотряд, Эпира к Кавьяру. И отправь сокола к северным границам. Пускай приступают к штурму по сигналу Дариуса. — Ваше Величество! — Выполняй, Офелос, — оборвал вскинувшегося бывшего командира. В его карих глазах буквально бушевало яркое не погашаемое пламя не понимания и не принятия. Зачем направил не посвященный отряд в самое пекло? Зачем обрек юных рикос омберсов на верную гибель? «— Лучше принести сотню жизней на жертвенный огонь Паллады, чем тысячу и потерпеть поражение, — глубоким проникновенным голосом говорил отец. — Так меньший груз вины берется перед судьей Миносом» Поперек горла застрял тяжелый ком, а на плечи немыслимой силой давил груз ответственности не перед семьями высшей знати, а перед совсем юными мальчишками, ставшие поневоле шахматными фигурами на внутренней политической арене. Отряд Матиаса запустит цепочку событий, предсказанную Жрицей Ио еще моему отцу, но исполнить эту «судьбоносную» — в горле запершило раздирающей горечью и омерзительным привкусом шиповника — встречу с рассветом Королевства возлагается на меня. Не на Мистраса, да упокоит его душу и Рух Аид, не на Вазилиса, а именно на меня. Почему? Жрица Ио только снисходительно кривила сухие губы и чуть щурила узкие — посветлевшие от времени — глаза. Из тяжелых мыслей меня выдернуло глухое и мягкое позвякивание лат. Тихий, напоминающий хруст, перезвон начищенных доспехов приблизившегося к дубовому столу практически вплотную Офелоса, устремившего твердый взгляд карих глаз на меня, заглядывая за титул Короля; за уверенного, но не согласного со своими решениями мужчину, чтобы увидеть осунувшегося и держащегося на клятве сохранить и принести рассвет Королевству рикос омберса. — Ваше Величество… — Выполняй приказ. — Спартос. — Дедушка, — хотел устало прикрыть тяжелые веки. Офелос чуть склонился над столом, бросая тень на документы, которые я не желал больше видеть, стереть в серый пепел и воздать их под спокойные потоки ласкового фёна и вздохнуть полной грудью в осознании того что вот-вот встречу багровый закат войны, где алые разводы на багрецовом эмпирее уносят лица павших рыцарей в историю будущего рассвета Сасана. — Спартос, — с нажимом в голосе повторил Офелос, выпрямляясь во весь свой немалый рост — шесть футов — и прикладывая грубо высеченную руку с пигментными пятнами к сердцу, где золотым контуром обрамлялись нежные лепестки Ли-Ли. — Мир создается войной. Твои действия принесут долгожданный рассвет Сасану, да и видит мудрая Паллада твои терзания. Поверь, кулибинам воздаться на суде Миноса и попавшие на жертвенный огонь вознесутся к истокам Рух, — теперь голос Офелоса был хрипловатым, с горевшей искрой надежды и веры в лучший исход семилетней войны с пасхами — начавшаяся за год до моей инаугурации. Склонив корпус в поклоне, бывший командир отправился выполнять приказ. От слов дедушки мне стало только хуже, и привкус шиповника стал невыносим. Схватив остывшую пиалу, одним глотком осушив ее, чувствуя, как алкоголь до жжения раздирает грудь, наваливаясь теплым грузом и обхватывая обжигающими объятиями. Только с одним я могу в неполной мере согласиться — моими стараниями, кровью рыцарей и верой в ослепительный рассвет мы завоюем земли пасхов и поставив точку бесконечным войнам. Укрепим границы, вернем старый оборот металла, пустим в оборот технологии кулибинов и перекроим старый устав жизни. Поставив опустевшую пиалу, краем уха уловил церковный звон колоколов. Прореженная колона рыцарей пересекшая главную площадь Каретта — подтверждающая свое прозвание — ступили на территорию госпиталя, где со стен за рыцарями молчаливо наблюдают боги. Сколько еще унесет жизней проклятая война, скольких покалечит и скольких лишит светлого щебета Рух, окрашивая позолоченные крылья птицы ониксовым мраком, превращая щебетание в яростные ревы демонов. Эта война была затяжной, никто, даже мы, небыли готовы продолжать проливать кровь целых семь лет. Сасан устал, пасхи — богомерзкие кулибины — из последних сил держат границы. Нужно лишь услышать единственный светлый и звонкий перезвон Рух — означающий громкий рокот горна — для того чтобы держаться, сражаться до последнего судорожного вздоха за новые земли. За новый рассвет Сасана и новый виток в истории, восходящая из занесенных касторовым маревом тайн некогда великого Альма-Торана, погребенного глубоко в песках забвения. Ответы лежат перед носом. Взгляд скосился в сторону аккуратно сложенных листов пергаментов обрамленные тонкой черной полосой — список погибших на фронте, воздавшихся к предкам рыцарей на больничной койке и не выдержавших горя потери. У всех погибших есть близкие люди: мужья, жены, родители, дети. Они все глотнут аспидной вязкой Рух, погрязая в омерзительную пахнущую железом и солью мести. Из мыслей меня выдернул требовательный стрекот Лаггара восседавшего на погнувшемся насесте — необходимо приказать Криону, секретарю, заменить гниющий ствол железного дерева. Сокол, чьи перья покрыты каплями крови, склонил голову и посмотрел своими умными глазами мне в глаза, время от времени семеня на месте когтистыми лапами. С губ сорвался глухой смешок. Дожил. Мне учит править птица. — Ты прав, дружище. Вера — путь к рассвету, — вставая, и перед тем как выйти из кабинета ласково провел по испачканным перьям пальцами, замечая как Лаггар довольно прикрыл глаза. — Да поможет нам мудрая Паллада.***
Госпиталь встретил меня — и стражу последовавшую следом — острым запахом пота, крови разбавленного резкими нотами спирта и лекарств. В тихом шепоте гуляющего по светлым коридорам были слышны надрывающие стенания раненых, молитвы и проклятия на головы пасхов. Проходя по заполненным коридорам, врачи разрывались на части: поклонится монарху или продолжать затягивать белые бинты на открытых обработанных коттскими лекарствами раны. Но я взмахивал ладонью, призывая не отвлекаться. Каждая висевшая на волоске жизнь рыцаря важна, особенно прошедшего кровавую семилетнюю войну. — Король здесь. Ваше Величество. Он помнит нас. Мы так рады… Натруженный шепот прошелся по открытым палатам. С сухих губ рыцарей слетали слова вселяющие в мое сердце веру в последний рубеж, даже если я заплачу жизнью сотней людей обоих Неогенов. Взгляд случайно — а может по воле Судьбы — уловил знакомые черные завитушки, складывающиеся до боли в знакомую фамилию — Эленис. Все мое существо желало прирасти к полу, испустить с сухих губ «нет» и отчаянно с угашаемой надеждой вчитываться в знакомые ветвистые завитушки. Но я не могу. На моих плечах обязанность за безопасность Сасана, за его процветание и сохранность границ. Мои эмоции и «хочу» должны быть под контролем и идти только в интересах Королевства, только направленные на светлое будущее. И я лишь махнул рукой, отправляя охрану за стены госпиталя, внутри борясь со зловонным зарождающимся страхом касающийся легкими мазками тонкими острыми когтями сердца. Позиции его отряда находились в самом безопасном месте, процент встречи с пасхами очень низок согласно словам аналитиков. Так почему, почему мудрая Паллада он сейчас лежит в палате для тяжелораненых! Сердце болезненно кольнуло, и ненавистное чувство ностальгии засело внутри, накрепко пуская корни. Те же чувства я испытывал, когда был рядом с Мистрасом в последние его вздохи. Шагнув в палату, в нос с новой силой обрушился запах крови, металла, свежего сока аркеиона* с еле осязаемой нотой меда и спирта — коттские лекари не на редкость искусны в лекарском деле. Изломленная фигура лежала на невысокой кровати по горло укрытая белым тонким одеялом. Скользя взглядом по очертанию тела с внутренним содроганием замечая отсутствия линий правой ноги, лишь резко алое пятно на белом полотне. Прикрыв на секунду глаза, возвращая самоконтроль, перевел взгляд на лицо — до этого избегая даже косого взгляда, чтобы не потерять лицо в конец — распахнул веки шире и стискивая ладони в кулаки до хруста. — Ваше Величество, вряд ли мой несостоявшийся оппонент будет когда-либо готов к дуэли, — чуть монотонный с каплей раздражения голос раздался за спиной. Хотел шумно выдохнуть сквозь стиснутые зубы, но я размеренно выдохнул чуть дольше, перед тем как развернуться в сторону открытой темной двери. У Кальяса редко встречаемые глаза в Сасане — берилловый оттенок, в котором плескались неспокойные волны с начинающимся штормом, чей взволнованный голос сирокко завывал над тревожным морем. Багрецовые, отдающие к алым всполохам огня, волосы — нарушая правила — были растрепанными, небрежно ложащиеся и спадающиеся на светлый лоб. Лишь этим Кальяс отличался от остальных. — Вы мне ничего не скажите, Ваше Величество? Продолжая смотреть на его лицо, читая в чуть прищуренных глазах и подрагивающих пальцах на здоровой руке — вторая плотно перебинтована и покоилась на груди — огненный, необузданный, как дикий степной мустанг, характер. Слабо улыбнувшись, продолжая стоять спиной к раненому спящему глубоким сном рыцарю, я сказал: — Впервые рад что ошибся. И почувствовал, как зловонный омерзительный страх разочаровано взвыл глубоко в груди, но отступил, оставляя раздирающий осадок, ядом выжигающий на сердце «скоро». До сих пор угасающий раздосадованный вой стоял в ушах. Неимоверно захотелось захрипеть от той мысли, что скользила в воспаленном и усталом сознании. До чего же было горько, противно от спертого привкуса чертового шиповника чувствовавшегося на корне языка. Но увидев практически невредимого Кальяса, наблюдающий за мной усталыми, чуть потускневшими глазами, почувствовал, как непокорный фён с ясным стрекотом золотого Рух стремительно обрушился на дикого, покрытого ониксовым мраком демона, таившегося с тех самых незапамятных времен смерти старшего брата. Сделав шаг в сторону улыбающегося Элениса, неслышно вздохнув полной грудью, почувствовал, как новый травяной запах исходившей от мужчины окутал меня, на мгновения перенося на предгорные просторы бывшего Королевства Котт, с резвившимся буйным фёном над полями столетника. Тогда вкус пьянящей свободы казался мне сладким наваждением, тогда мне казалось, что я на миг понял желания Мистраса оказаться под ласковыми просторами диких необузданных земель. Коснувшись пальцами посеревших от времени бинтов на теле мужчины, я, наконец-то спокойно — как мне хотелось — судорожно выдохнул. Напряжение никак не давало мне бесстрастно наблюдать за творившимся хаосом вокруг. — Казнить бы Ваших аналитиков, Ваше Величество, — всегда будоражащий голос Элениса, ласковый, но в тоже время упрекающий говорил мне о многом. О том, как сильно он боялся смерти от рук пасхов; о том, как трепетно он ждал, мечтал о такой легкой дороге домой. И о том, как сильно он радовался, когда увидел исполинские монолитные скалы, сдерживающие натиск беспокойного фёна. На его напускное ворчание я лишь чуть ухмыльнулся. И в это мгновение его потускневшие от пережитого кошмара глаза вспыхнули непокорным берилловым пламенем. На посеревшей от ранения коже лица вновь появились намеки на ямочки, когда Эленис чуть тряхнул багрецовыми прядями и сократил расстояния между нами до самого минимума, так что бы я почувствовал холод его тела. Крепко перехватив здоровую ладонь мужчины, притянул к своему лицу — ощущая запах пороха и металла — и целуя ледяные пальцы.Обжигающие всполохи в берилловых глазах, чуть скрылись за черным редким бархатом ресниц, опаляли точимую душу мою от нескончаемого потока ударов провидения. — В-ваше Величество, я не родовитая дэспина*, — недовольный шепот сорвался с бледных от ранения губ, на мгновения оголяя белые зубы из-за скривившихся уста. Не отнимая ледяных пальцев от своего лица, сжимая их в своих ладонях, я опалил их горячим дыханием, сорвавшееся с болезненно скривленных губ: — Ты ценней.