признание

      — ... Что ты делаешь?       Сказать, что Бану не нравились прикосновения Гаутера к шраму на шее, было по ряду причин невозможно. Во-первых, потому, что Гаутер всё равно пропустил бы это мимо ушей: он становится невменяемым, когда дело касается чего-либо столь «любопытного», как, например, метка дьявола, оставленная на теле бессмертного. И, как это ни странно для вспыльчивого характера греха Жадности, ему хватало этой причины для того, чтобы просто промолчать и отвести взгляд, ведь он боялся того, что может узнать его слишком смышлёный товарищ. А именно — вторую причину, по которой Бан не любил — нет, скорее даже ненавидел — когда кто-то касался его бесценного напоминания о том, что же есть его настоящий смысл для жизни.       Однако мимо Гаутера, замечающего всё до мельчайшей детали в изменении поведения своего оппонента, не прошла мимо одна примечательная деталь, заставившая углы его губ дрогнуть в снисходительной улыбке.       — Удивительно, что, хотя рана и полностью затянулась, остался такой кошмарный шрам, — предопережая последующие за Баном возмущения по поводу «кошмарного», Гаутер вздохнул и добавил: — И всё же, Бан, зачем ты добивался гнева Капитана?       — Я этого не добивался! Лишь хотел узнать, чем ему был так дорог этот сломанный кусок рукоятки.       Пальцы Гаутера продолжали исследовать каждый миллиметр зажившей кожи, иногда проходясь по одному и тому же месту несколько раз. Он молчал и выглядел как обычно собранным и задумчивым, но для Бана сейчас это значило абсолютно другое. Никогда не обладавший безграничным терпением и чувством такта, он неосознанно грубо дёрнулся и вскочил на ноги, уперевшись руками в барную стойку. Было плевать, что при этом подумает Гаутер, а вот касаться того, что теперь по праву принадлежало ему, он не могу допустить. Даже если это был стремящийся узнать всё грех Похоти (в чём, собственно, и заключалась главная проблема).       Как и ожидалось, Гаутер воспринял этот нервный жест весьма однозначно, но не стал делиться своими догадками с тем, кто сразу начнёт всё отрицать. Для него настоящую важность составляли лишь достоверные факты, в которых он был уверен и которые были поняты лишь им одним.       Бан упрямо таращился вниз, с неожиданно возникшим интересом разглядывал трещинки на потёртой барной стойке, однако мыслями находился далеко — если быть точнее, там, где он впервые увидел свет. Не те солнечные лучи, обогревающие жителей круглого голубого шарика, но свет, пролитый, казалось, лишь на одного него. То был особый свет храбрости, доблестной гордости и уверенности в том, что Бан был достоин свободы, достоин того, чтобы называться легендарным рыцарем, самоотверженным и, что самое главное, честным. То был свет сэра Мелиодоса, ныне Капитана семи смертных грехов и также его Спасителем от того, что люди привыкли называть «тьмой».       Для Бана, у которого никогда не получалось наладить отношения с людьми, считающими его грязным и ни на что не годным вором, Капитан стал всем. Сначала он специально пытался всячески задеть Мелиодаса, чтобы тот в очередной раз обратил на него своё внимание. Затем это переросло в угнетающее чувство недостатка и оттого в желание нечто большего. Бан боялся того, что начинал испытывать по отношению к Капитану. Он начал замечать то, на что ранее бы не обратил внимание: как и что Капитан говорит девушкам, какое у него мускулистое тело, как дрожат его длинные ресницы при малейшем порыве ветра. Вплоть до того, что Бану хотелось касаться его лица, шеи, изгибов спины, спускаться всё ниже и сохранять на пальцах эти ни на что не похожие ощущения, отдающиеся будто бы электрическим покалыванием в руках и неприятным сосанием под ложечкой. Было более чем удивительно, как чётко Бан представлял себе их взаимодействие; возможно, тому виноваты его сны, в которых он лежал на покрытом полевыми цветами лугу и чувствовал мерное вздымание груди Капитана под своим боком, перебирал его золотистые пряди волос; или где они бок о бок сражаются, и их умноженные силы настолько велики, что неподвластны противостоянию со стороны врага...       Да, Мелиодас был только его. Вор, укравший вещь, не станет ею делиться с другими — скорее, он устранит всё, что помешает ему полностью овладевать своей драгоценностью. Бан был готов подставляться под удар, терпеть невыносимые пытки, умирать столько раз, сколько понадобится, чтобы защищать Мелиодаса ценой собственной жизни. Для него, отвергнутого всем обществом, именно Капитан был до смешного нелепой, но очень сильной причиной, почему он, бессмертный грех лисы, живёт.       — И всё же это очень сложный случай, лисий грех Бан. Будь осторожнее в следующий раз, и, пожалуй, тебе стоит быть честным с Капитаном. Он заслуживает знать правду, — голос Гаутера звенит в ушах, выдёргивает Бана из состояния транса, в котором он прибывает словно последние несколько лет. Смысл слов товарища не сразу находят место в и без того забитой и абсолютно беспорядочной голове греха жадности, но лишь только он начинает понимать, что же Гаутер имел в виду, последний успевает скрыться в кладовке и после, судя по удаляющимся торопливым шагам, в своей комнате на втором этаже.       — Ты сволочь, Гаутер. Только попробуй вякнуть, и тебе — конец! — он знал, что парень в очках услышит его, знал, что это услышат и другие, а потому, дабы избежать нежеланной встречи с остальными, сразу же перелез через окно на заднюю сторону трактира, упав спиной на мягкую зелёную поверхность их перевозной свиньи.       Голубой цвет неба на фоне подсвеченных облачков очень неприятно сосал глаза, поэтому Бан поспешил накрыть лицо ладонью. Закрыл глаза, и его накрыла успевшая породниться с ним темнота. Говорят, когда человек лишается зрения, остальные органы чувств необычайно усиливаются в способности воспринимать окружающий мир. Бан глубоко вдохнул горячий воздух — и он очень ярко ощутил запах эля, трав и сражений. Он провёл свободной ладонью по шуршащей поверхности — и он почувствовал золотые пряди, лоснящиеся под его пальцами. Он сглотнул слюну — и всё тело покрылось приятной дрожью от воспоминаний о прикосновениях к чужому телу, маленькому, но изрядно израненному, на первый взгляд такому хрупкому, но тем не менее рельефному от завсегдатаев его повседневной деятельности в лице непрекращающихся боёв, погонь, исканий... и снова сражений. Насколько долго его ещё хватит? Когда же он наконец сломается и потеряет всю свою огромную силу, спрятанную глубоко в его сердце? Ибо только потеряв всё люди ищут поддержку в том, кто продолжается во что бы то ни стало находиться рядом.       Именно поэтому Бан ждал. Ему некуда было спешить, время для него остановилось ещё очень давно; подгоняло лишь назойливое нашёптывание его истинных желаний по отношению к тому, кого он безумно хотел. Настолько, что теперь всё, что было хоть как-то связано с Мелиодасом, было во власти его жадности. Он не собирался делиться Капитаном с другими. Ни с Элизабет, которой насильно придётся забыть о том, что для неё сэр Мелиодас, ни с Дианой, ни с кем бы то ни было другим.       Мелиодас был, есть и будет лишь его.       И это неподвластно изменению.