Take me to church

Вельзевул знает, что доигралась. Даже начинать эту игру не следовало, даже думать об этом – но она оказалась слишком самонадеянной. Она думала, что ничего страшного не произойдет, что уж она-то сможет почувствовать, где опасный край лезвия, на котором она балансирует, уж она-то не сорвется, она теперь знает об этом все. Язвы на лице начинают кровоточить, и она стирает кровь ладонью. На пальцах остаются черные, быстро густеющие капли – кровь демонов почти непрозрачная, темная, с зеленоватым, вместо красного, отливом. Вельзевул облизывает губы. На языке остается привкус металла и гнильцы, и больше внутри нее, в самой ее сути ничего нет. Она ощущает, как из спины пытаются вырваться крылья – обгоревшие обломки, как они тянутся к тому чувству, что поселилось внутри нее, как ей хочется раскрыть их, чтобы они обняли ее мягкими перьями, обняли целый мир, того, кто стал для нее целым миром. В каком-то смысле, Дагон повезло больше. Дагон, в отличие от нее, сумела вовремя остановиться, нащупать ту самую грань, в которой банальное желание обладать переходит в давно забытую любовь. Не потревожила своей Сути, той, что была сотворена еще до мира и Падения, осталась демоном. Ее с Михаил отношениям Вельзевул даже завидует. В них нет ни капли чистоты и противной жертвенной нежности. В них есть ровно то, что демон может дать ангелу, и что демон может взять от ангела, оставшись при этом невредимым. В каком-то смысле Дагон повезло больше – Вельзевул не знает, что шрамы на лопатках, оставшиеся от крыльев ее первого заместителя, кровоточат все чаще, так же, как и язвы на ее лице. Вельзевул не хочет об этом знать. В конце концов, ангелы нашли действенный способ истребить их без всякого Армагеддона, без святой воды и карающих мечей. Истинно Небесный способ. Вельзевул морщится от резкой боли и кашляет черными сгустками. Она точно знает, что доигралась. *** Гавриил, конечно, ни о чем не подозревает. Он ангел, создание любви, вся его Суть и Музыка состоит из нее – он даже представить не может, что эта истинная, светлая любовь может безжалостно убивать. Он не знает, что его отраженная любовь ко всему миру, сконцентрировавшаяся на Вельзевул, стала своего рода мечом, занесенным над нею. Если бы он это знал, он бы уже давно отступил, оттолкнул ее, позволив вернуться в свою Тьму, в которой нет ни капли Света. Но он ничего не знает. Не знает, когда приглашает Вельзевул на кофе. Не знает, когда укрывает ее белым крылом, одно прикосновение к которому дарит демону столько мучительной боли, что может сравниться с походом в храм. Не знает, когда оставляет на ее плечах ожоги поцелуев, которые никогда больше не сойдут. Гавриил просто любит ее. Любит, как могут любить только архангелы – беззаветно и чисто, впуская в ее крошечную Тьму слишком много Света, чтобы та просто смогла уцелеть. Ему кажется, что он отдает ей недостаточно. Вельзевул кажется, что он отдает ей уже слишком много, но с дьявольской жадностью она не может перестать протягивать руки за его дарами. Если бы она еще смогла удержаться только на этом. Если бы смогла только принимать и поглощать – она бы удержалась, конечно, удержалась бы, это ей не впервой. Но истинная Любовь не требует и не может только забирать. Истинная Любовь отдает, легко и свободно, как летит птица, истинная Любовь – то единственное, что Падение не сумело у них до конца отобрать, смогло только исказить всю их сущность так, чтобы они никогда не смели ее коснуться. Вельзевул стоит на коленях перед столпом из адского пламени и тщетно пытается укрыться бесполезными крыльями. Огонь обжигает ее кожу, прижигая язвы, и все окончательно, бесповоротно летит в бездну. Если уж ее начало ранить адское пламя, значит, она обречена. *** Гавриил спускается в Ад сам. Чистенький белый костюм, презрение в сияющем взгляде, которым он одаривает и демонов, и ржавые трубы, и неизвестно в чем измазанные стены, ореол света, от которого шарахаются младшие демоны. Воплощение Небес во всей своей красе. Кажется, он даже не идет – а плывет над полом, брезгуя прикасаться к нему подошвами своих дорогущих ботинок. Вельзевул ненавидит его. Ненавидит его так, как только может ненавидеть – из-за него она уже который раз лишилась всего, и он все еще смеет приходить сюда, смеет смотреть на них, как на дерьмо, возвышая этим взглядом самого себя. Ей хочется вырвать ему крылья, оставив незаживающие обрубки, выпить всю его благость, до капли, даже если это отравит ее саму, и швырнуть себе под ноги. Что тогда останется от его благостной самоуверенности? Что, если она отнимет то, чем он обладает лишь по воле случая? Вельзевул ненавидит Гавриила, как ненавидит всех ангелов. За то, что они – остались, за то, что они – не Падшие, любимые дети Ее. Конечно, она его ненавидит, но ненависть – это всего лишь оборотная сторона любви. Когда Гавриил входит и оценивающим взглядом смотрит, как она развалилась на стуле, ей хочется немедленно спустить на него всех церберов. Ей хочется встать перед ним на колени и молить о прощении, искуплении, о возможности вернуться и снова стать чистой, и снова стоять среди них, быть рядом с ним… Но она приветствует его только озлобленной усмешкой. - Господи Боже, Вельз, - он приподнимает брови и улыбается своей офисно-вежливой улыбкой. – Выглядишь не очень. Он ни о чем даже не догадывается. Вельзевул смотрит на него, и чувствует, как по лицу медленно текут струйки черной крови, отпечатываясь трещинами на сути. Она рассыплется на осколки, на пыль, она впустила в себя слишком многое. То, что опаснее святой воды. То, что прекраснее, чем юные Сады и трепет крыла в рассветном небе. То, что для нее – смертоноснее мечей и копий. - Хуже, чем обычно? Гавриил подходит к ней и склоняется над стулом. На миг ей кажется, что он закрывает ее от вечно голодной, вечно ищущей ее Тьмы, на миг ей кажется, что она почти способна просто принять его свет и не уйти от него израненной и ослабленной. Любовь точит ее изнутри, как ржавчина, и Вельзевул прикрывает воспаленные глаза, чтобы не смотреть на солнце, протянувшее к ней свои лучи. Из-под век ее слезами капает отравленная кровь. - Отведи меня в церковь, - хрипло просит она, пока у нее еще есть голос. *** Я могу стереть тебе память обо мне. Я могу запечатать твою суть, исцелить ее от этой любви; я не могу вернуть тебе света и крыльев, но я могу уничтожить себя в твоей сути. Этого хватит, чтобы ты жила. Гавриил стоит на коленях в облаке слепящего белого света. Он не пытается дозваться до Великой – он мог бы кричать сколько угодно, требовать ответа, но Небеса промолчат в тысячный раз. Он не молится и не просит невозможного. Гавриил, сложив на груди руки, слушает человеческое, колотящееся внутри сердце, и пытается найти слова, которыми он может поговорить с Вельзевул. Как он не заметил раньше? Мог ли он заметить? В конце концов, кто знал, что любовь ангела – целительный бальзам для людей и их душ – может стать отравой? Кто знал, что единственный его настоящий дар убьет того, кому он мог его отдать? Я могу стереть тебе память обо мне. Я могу запечатать твою суть… - Даже не думай, - резко обрывает его Вельзевул. Она уже почти не держит собственное физическое тело – от ее волос остался только рой беспокойных мух, а лицо дрожит, как подернутое рябью. – От этого я сдохну только медленнее. Высокие своды храма давят на нее, словно бы она заходит в крошечное помещение, и Вельзевул невольно пригибается к обжигающей ее земле. Идти рядом с архангелом к алтарю немного легче, чем одной – и в тысячу раз сложнее. Она с бессильной злостью смотрит на то, как Гавриил расправляет плечи, словно пытаясь раскрыть крылья – конечно, ему здесь должно дышаться легче и спокойнее, чем в любом другом месте Земли. Они замирают у алтаря. Вельзевул опускает голову. Рой мух, кружащихся над ней, заглушает слова Гавриила, и это хорошо, потому что он говорит какую-то традиционную чушь. Она не хочет этого слышать. Она хочет держать его руки в своих, его огромные ладони в своих, маленьких, в последний раз, в самый последний раз из всех. Гавриил смотрит на нее беспомощно и немного жалко. Вельзевул даже становится противно – она ради этого приперлась сюда на верную смерть?! Архангел быстро замечает ее лицо и возвращает на лицо раздражающую ее маску, позволяя Княгине Ада презрительно вздохнуть. - Ты уверена? – спрашивает он ее, наклоняясь близко-близко, собирая свободной рукой капли крови с ее лица, и в этом вопросе так много неподдельной нежности, боли и проклятой любви, что кровь струится по его пальцам до ладони. - Что за тупой вопрос. Гавриил в последний раз прикасается губами к ее губам. На вкус они – как металл и гниль, как отчаяние и ненависть, как самые темные коридоры Ада и самые страшные ночные кошмары. И все же он не спешит оборвать прикосновение. - Будем считать, что это «да». Интересно, Небеса услышат их? Закрепят ли их брак, совершенный ради спасения, в заброшенной, но еще святой церкви? Брак между демоном и архангелом, ведущий к уничтожению? Гавриил набирает в ладони святой воды и медленно разжимает руки над головой Вельзевул. Она вскрикивает, не удержавшись, ее мухи бросаются врассыпную, сгорая крошечными точками. Гавриил закрывает глаза, ощущая прохладу на ладонях, и не успевает поймать момент, когда от демона не остается ничего. Только память о прикосновении к руке. Только последнее, так и невысказанное – я люблю тебя. Я люблю тебя. Я обречена умирать от этой любви, и если ты любишь меня так же – ты убьешь меня своими руками. Гавриил молча склоняет голову. Распахнувшиеся за спиной крылья опускаются, обнимая его силуэт, закрывая его одного – вместо них двоих. Если Небеса так справедливы, как вы в это верите… Значит, мы еще встретимся. Гавриил разворачивается и молча выходит, чувствуя, как его ступни впервые в жизни обжигает освященный камень, но даже не думает об этом. Они больше никогда не встретятся.