Приворотное зелье

Погибающее радио хрипит невнятными голосами невидимых исполнителей, Курильщик уже не пытается вслушиваться и понять, о чём они поют. Им вторит непорядочно скупой на слова Табаки, который уже битый час сидит, обложившись переливающими стеклянными банками и бутылками всех цветов, и что-то замешивает. Наверняка он снова изобретает микстуру от кашля или головной боли — это одна из тех вещей, о которых Курильщик знать не хочет. Вопросы сами разбегаются по углам черепной коробки, как перепуганные крысы. Каждая новая затея Табаки страшнее предыдущей и в последнее время, тот позволяет Курильщику лично в этом убедиться, предлагая распить новое содержимое из бутылька. Стекляшки мигают на свету синими, зелёными, тёмно-красными и даже фиолетовыми цветами. Внутри зреет сожаление об отсутствующей под рукой акварели, но и оно погибает под натиском оправданного страха. Если Шакал учует его, Курильщика, мысли, то точно бросится поить того своей бурдой. — Что-то ты сегодня странный, Табаки, — говорит, свесившись со своей несчастной кровати, Лэри. — Настроение у меня меланхоличное. Душе хочется петь баллады прекрасной даме и совершать подвиги, но тело двигаться не желает, потому я не пою, а напеваю, и не двигаюсь, а чуть шевелюсь, чтоб окончательно вас не напугать и самому не разорваться. — Я-я-ясно, — отвечает Лэри с лицом человека, которому ничего не ясно, вот совсем. Курильщик его понимает. Прибегает Конь. Как всегда взбаламученный и нетерпящий ожидания, чуть ли не за ноги стаскивает Лэри с кровати, говорит пойти с ним и посмотреть на нечто удивительное. В любой другой день Табаки внаглую поехал бы с ними, но сегодня у него Меланхоличное Настроение и Курильщик в качестве жертвы. Хлопок двери провозглашает их одиночество, и даже держащееся на последнем издыхании радио будто бы подумывает умереть, но всё же послушно исторгает шипящие-хрипящие ноты. У их случайного одиночества атмосфера, витающая в воздухе, как у кролика, замершего перед удавом — хрупкая, готовая вот-вот оборваться из-за одного неловкого движения. И ведь пугающе так только из-за того, что Табаки молчит. Даже надрывающиеся в динамике певцы не могут заполнить собой повисшую, безжизненную тишину, и так уж получается, что в эту пустоту просачиваются вездесущие и неконтролируемые мысли Курильщика, который не только себя, но и других отравляет ими. Он ведь даже этого не замечает, продолжает сидеть в куче подушек и расставленных пепельниц, наивно полагая, что они остановят Шакала, попытайся тот до него добраться. Ведь при желании и пепельницы будут перевёрнуты, и подушки отброшены, и сам бывший фазан придавлен к промятому матрасу. Проходит не так много времени по внутренним ощущениям прежде, чем в комнате звонко отскакивает от стен обычно неумолкающий голос. — Курильщик! Я доделал! Вот оно! — Что это? — обречённо спрашивает жертва, надеясь узнать, какая её ожидает участь. — Трепещи, несмышлённый! Это — мой новый источник дохода, который будет пользоваться бо-о-ольшим спросом, учитывая Новый закон! Это привортное зелье! — Приворотное? — Именно, дорогуша, самое что ни на есть приворотное! Действует на семьдесят четыре процента, потому нуждается в опробовании и доработке. «Вот сейчас начнётся». Почуявший чужой упаднеческий дух, Табаки широко улыбается и, бренча ворохом бутылок, рассыпанных по кровати, подползает к Курильщику, уже почти со всем смирившемуся, но пока не сдавшемуся. — И ты хочешь его опробовать на мне? — вопрошает он. — Ага! На мне-то его бесполезно проверять. — Потому что тебя никакая зараза не берёт? — Потому что приворотное зелье не подействует на том, кто его приготовил, дорогуша! Это даже дети знают, и тебе, маленькому и глупому фазанёнку, должно быть стыдно за свою неосведомлённость в данном вопросе, — и Шакал будто бы в назидание качает осуждающе головой, пока его руки ловко вынимают пробку из горлышка. — На кого хоть приворот-то? — О, тебе стало интересно, за кем ты будешь ухаживать до конца дней своих? — До конца дней?! — оправданное возмущение заставляет Курильщика совершить безуспешную попытку побега, но отшвырнутые костыли и нависающий над ним состайник не дают даже шевельнуться. Табаки, преисполненный гордости за своё новое творение, хвастается: — Именно! До конца дней! Я, между прочим, за качество отвечаю и от меня уходят либо полностью довольные клиенты, либо не уходят вовсе! — Я не буду пить эту гадость, Табаки! Мало ли на кого ты приворот сделал… а вдруг я на всю жизнь полюблю Лэри, и он будет от меня пинками отбиваться? Или выбьет зубы? — Лэри тебя не тронет, поверь. Увидь он влюблённого в него до беспамятства фазана, то наш дорогой Лэри припустил бы на всех парах, сбивая ни в чём неповинных бандерлогов, которые попали ему под ногу. Или заблудившегося Слепого, который опять потерялся в трёх соснах и море вожакских дел, понимаешь? — Сбить Слепого надо ещё постараться, я думаю… — Ну вот и довёл бы Лэри до старания! Вы, фазаны, пусть и бывшие, кого угодно заставите стараться и страдать. Курильщик вдруг понимает, что Табаки вновь намеренно ушёл далеко от темы, ну, либо же его нечаянно завёл туда собственный язык. Вопрос о привороте остаётся в силе, а интерес и набившее всем в Четвёртой оскомину, широко известное любопытство не дают покоя. — Шакал, на кого ты меня собрался привораживать? — Вот всё-то тебе нужно знать, — строит Шакал кислую мину и бросает умоляющий взгляд, мол, не спрашивай, не надо. — Меня же привораживают! Я должен знать! — Дорогуша, не беспокойся, твоей любовью станет самый прекрасный человек во всём Доме! Талантливый, красивый и просто харизматичный! — Да кто?! — Я! Собственной персоной! Что в этой ситуации больше всего напрягает Курильщика — неясно. То ли непомерное самомнение состайника, то ли осознание своей потенциальной влюблённости в него же. Хотя чего ещё можно было ожидать от пакостливой шакальей натуры? — То есть… я должен буду любить тебя? — Дорогуша, долго ты ещё будешь меня переспрашивать? Ты и я. Я и ты. Ромео и Джульетта. Красавица и чудовище. Разве тебе не нравится? — Тогда и тебя надо приворотным опоить, чтоб из нас вышли Ромео и Джульетта, — бурчит Курильщик, пытаясь успокоить разбушевашийся внутри пожар. Отчего-то мысль о Табаки в качестве объекта воздыханий не кажется отталкивающей. Наверное, это из-за возможного варианта с Лэри, который представился самым худшим из всех. В конце концов, с Шакалом не соскучишься, вот только тогда он будет беспардонно испытывать на нём новые и новые настойки, беззазрения совести пользуясь его преданностью. Это немного поумерило пыл, пускай лицо по-прежнему горело румянцем. Всё-таки привороты и любовь в принципе оставались смущающей темой для Курильщика. — А меня поить приворотным не надо, — голос Табаки звучит куда менее звонко и радостно, притихнув на пару тонов. — Я тебя уже люблю, дорогуша. Безмерно. — Что? Неожиданный ответ вышибает из лёгких весь воздух, а помимо щёк, краской смущения наливаются уже и уши вместе с шеей. Курильщик становится похож на полыхающую алым зарю или солнце, постепенно уходящее под воду на закате. Пользуясь чужим замешательством, Табаки заставляет Курильщика упасть на спину, наклоняется к его лицу и хватает за подбородок. — Ну что, дорогуша, сейчас мы будем тебя в меня влюблять, готов?