Уже год, как она стала матерью. Уже год, как ее ребенок умер после первого вздоха.
Дом-работа. Работа-дом. И ей не разорвать это чертов круг. Даже психолог не помогает.
Она ходит к нему через день, но лучше не становится. Да и Сакура сама не старается что-то изменить. Погрязла в болоте уже по горло, но спасаться не хочет. Тонет медленно, уходя на самое дно.
Он учит ее жить снова. С чистого листа, радуясь каждому дню. Она сдерживается из последних сил, чтобы не плюнуть ему в лицо. Сакуре смешно от его фраз-клише, заученных предложений и якобы сострадающего выражения лица.
Психолог сдается спустя два месяца и впервые за всю свою практику отказывается от пациентки сам. Харуно ни радуется, ни грустит, когда он сообщает ей эту новость. Она прячется в своем панцире, чем окончательно убеждает мужчину в правильности своего выбора.
Ей все равно. Безразличие въелось в ее естество намертво. Навечно. И рунами отпечаталось на костях.
— М-да… понятно, — скупо произносит Наруто, когда в его руках оказывается отчет психолога.
Он полностью облокачивается на спинку стула и внимательно смотрит на Харуно, которая до сих пор не произнесла ни слова.
Узумаки замечает, что от подруги детства не осталось ничего прежнего. У Сакуры в районе солнечного сплетения дыра. Огромная, затягивающаяся.
Она умело скрывает ее за врачебным халатом, но в редкие минуты тишины будто слышно, как Сакуру насквозь продувает ветер.
— Может тебе отпуск взять? — Наруто упертый. Никогда не сдается, даже если шансы стремительно идут к нулю.
Сакура не двигается и, кажется, дышит через раз. Ее кожа бледная, словно инеем покрыта. Застывшая маска равнодушия и поблекшие зеленые глаза.
Она будто не в себе. Все выполняет по инерции, по памяти. Словно больна неизлечимой болезнью и давно поставила на себе крест.
Узумаки поздно стал бить во все колокола, обратной реакции так и не слышит. Подруга идет по опасной дороге, сворачивать не хочет. Она сделку с дьяволом подписала. И теперь верно шагает к нему по прямому пути.
Сакура сыпется, как песок в пустыне — чуть ладонь расслабишь — не соберешь потом.
Она в этой жизни уже потерялась. Сама себе помочь не может, как бы ни старалась.
Да и жизнью-то это не назовешь… Кроме работы ничего у нее нет. Жалкое существование, пустая трата времени. Занимает на планете чье-то место.
— Нет, — отчеканивает Сакура и не стремится развить диалог.
А голос далекий-далекий. Хриплый, надломленный. Пустой.
У Узумаки желание сбежать из собственного кабинета подальше. Туда, где солнце светит и тепло. Здесь, во льдах, он замерзает.
Наруто неприятно, потому что она смотрит на него без людских чувств. Взор, будто ножи, проходит сквозь него, оставляя после себя невыносимое чувство холода.
Атмосфера помещения давит. Душит нитями молчания. Звенящая тишина врезается в сознание и рассекает его пополам. Голова Наруто кипит, трещит по швам.
А Сакуре нормально. Она в таком состоянии уже давно. Весь этот траур будто в кожу впитался и засел глубоко под слоями эпидермиса.
Сакура уже и не помнит, что там — за той стороной отчаяния. В собственной боли пытается найти каплю того забытого покоя. Наивная.
— Ты помнишь, что у нас с тобой сегодня операция плановая? Саске изъявил желание быть ассистентом. Так что… Надеюсь, не сбежишь?
Она только кивает. На краткий ответ сил нет. На разговор тем более.
Уходит от него под предлогом подготовки, а сама в главном холле в окно смотрит. И солнце на голубом небосводе такое красивое, большое, яркое. Но лучи до Сакуры все равно не добираются. Не достают через стекло. Не пробиваются.
Будто знают, что не отогреть ее уже. Все запущено. Потеряно время.
К ее приходу в операционной уже все готово: пациент спит, приборы отслеживают активность, Наруто травит байки. Все, как и было раньше. Будто она никуда не уходила. Будто ничего и не случилось.
Она полностью включается в работу, когда подходит ближе к столу. В ней словно включается опытный хирург: хладнокровный, циничный, с ясным рассудком.
А ведь еще не так давно каждого пациента через себя пропускала. Как за близких переживала. Практически рядом ложилась, в морге оплакивала.
Сейчас же все иначе.
— Всем доброго дня, — здоровается пришедший доктор и встает напротив Сакуры.
Она этот голос во снах узнает. Наверное, если оглохнет, то его все равно услышит.
Даже за рабочей одеждой Харуно все равно узнает бывшего мужа.
Сакура не видела его около года, хотя они работают в одной больнице. Оба мотались по командировкам, стажировкам, каким-то медицинским форумам.
Избегали друг друга. Не подходили на пушечный выстрел.
Оба делали вид, что не болит. Что рана не ноет, и в ночные часы не хочется выйти в окно.
Делали вид, что все нормально, но с каждым днем было все хуже.
Саске не меняется. Остается все так же красив и обаятелен. Только вот глаза кажутся еще темнее. Будто их гложет что-то.
Его взор меняется, когда он внимательно разглядывает Сакуру. У нее из-за него по коже холод проходит. Внутри колет странно, точечно. Словно иголкой давят на старую рану, корку отковыривают.
Учиха даже без кардиограммы видит, что ее сердце больное. Все в шрамах и царапинах. Случай запущенный.
Оба смотрят. Гипнотизируют. Изучают. Вспоминают.
— Ну… Может начнем? — неуверенно подает голос Наруто. — У меня сейчас пациент проснется.
— Так дай ему нормальную анестезию, и не проснется тогда, — Саске советует с каплей укора. Это звучит совершенно по-другому. Он будто просто шутит, оставаясь при этом серьезным.
— Учиха, хватит меня учить! Я так, к слову сказал, а тебе лишь бы зацепиться. Ты просто неисправим, — у Наруто словарный поток не прекращается. Ему поговорить хочется. Будто второе дыхание открылось.
Он так рад… Так рад, что сдержаться не может. Последние силы отдает за свое молчание.
А Сакура разрез делает, пока Узумаки погружается в работу. Он не отвлекает ее своей болтовней, но взгляд Саске несколько настораживает.
И что он вообще вдруг выдвинулся добровольцем?
Операция проходит спокойно. Они делают все так, как и планировали. Уверенно двигаются по оговоренным ранее пунктам.
— Эх, ребята… — счастливо произносит Узумаки по прошествии трех часов, давая себе возможность на пару секунд отвлечься от мониторинга жизненных показателей пациента. — Давно мы вот так втроем не оперировали, правда?
Наруто открытый. Он вообще ничего не скрывает. Его сейчас переполняет какая-то детская радость от воссоединения старой команды. И на душе врача так хорошо становится, светло…
— Ага. А если бы ты еще от своей работы не отлынивал, то было бы просто прекрасно, — Саске поддевает специально, хотя это звучит совсем безобидно. Наруто громко цокает и вновь сосредотачивается на экранах.
Между ними тремя, словно узел единый. Всегда рядом, всегда вместе, даже когда на расстоянии. Даже когда бесит присутствие каждого. Когда убить охота. Будто одной цепью скованные. Одним мастером.
Операция движется к концу, и Саске зашивает разрез. Он умело справляется с каждым стежком.
Жалко, что их раны с Сакурой нельзя сшить хирургической ниткой. Он бы выбрал самую прочную. И сделал бы косметический шов, чтобы следов не осталось. Чтобы забыть, как страшный сон. Чтобы ужас этот из памяти стерся.
Наруто с другими медработниками отвозят пациента обратно в палату, оставляя Сакуру и Саске наедине. Они моют руки рядом, практически плечом к плечу, но не соприкасаются. Боятся. Не знают, как подойти друг к другу. Надо ли?
Ведут себя как чужие. Словно незнакомцы при первой встрече. Только между ними не неловкое молчание, а боль, разделенная на двоих.
— Как ты? — вопрос глупый, без смысловой нагрузки, но Сакуре все равно некомфортно слышать его голос в шаговой доступности. Она уже отвыкла.
— Нормально. А ты? — отвечает на автомате, потому что отмалчиваться как-то неприлично. Да и что им теперь делить? У них разное будущее, хотя прошлое еще не отпускает.
— Тоже.
Разговор подходит к логическому завершению. Тишина не мешает, пытается сгладить ноющие раны обоих.
Она устало ставит руки по обе стороны от раковины и внимательно смотрит в свое отражение в зеркальной пленке.
Хочет вздохнуть да не получается. В бронхах будто сажа. Пепел от дыма. И кислород в легких такой ядовитый, убийственный просто.
Она думает, что ей надо на воздух. Только пытается сделать шаг, как путь Саске перекрывает. Стоит, как стена каменная.
— Сакура… — он к ней руки тянет, а прикоснуться не может. Она же оголенный провод. Вся ходит под напряжением. Еще чуть-чуть и взорвется. Крышу точно снесет.
— Саске, тебя Джуго зовет. Говорит, что срочно, — оповещает новость медсестра, заглянувшая в предоперационное помещение. Она быстро уводит Учиху за собой, не давая им даже договорить.
Их прерывают на самом интересном месте, но Сакуре почему-то кажется, что продолжение обязательно будет. Но не сегодня.
И за день они удивительным образом больше не сталкивались. Но чувствовали, что находиться на расстоянии невыносимо, когда друг к другу тянет как магнитом.
У них не клеилось с самого начала. Будто карты не шли. Не складывались пазлы. Они толком и не говорили после личной трагедии. Просто разъехались, разбежались по разные стороны. Оба ушли в себя, решили, что переживут утрату в одиночку.
Учиха искал спасение в алкоголе, галлюциногенах и видеоиграх. Спустил все свои заначки на крутые машины и дорогие сигары.
Сакура закидывалась антидепрессантами и шла в казино, не боясь ставить на кон свое жалкое существование. Ей постоянно везло, и она даже расстраивалась, что ее жизнь продолжает идти.
Не звонили друг другу, не искали встречи. Окунулись с головой во мрак, да только выбраться теперь сил нет. Оба потерялись.
И неожиданно нашлись снова в больнице. Поломанные, с рваными ранами на сердце и царапинами в душе.
Этот день доводит ее до полного изнеможения. Она еле плетется до лифта, силы будто высосали. Голова забита только одним. Сакура смотрит себе под ноги, когда заходит в кабину. И только потом ощущает присутствие еще одного человека.
Главврач открыто насмехается над ее болезненным состоянием. Янтарные глаза исследуют женскую фигуру детально, скрупулезно.
— Чего? — ее недовольный тон только смешит Орочимару.
— Мужа твоего видел сегодня, — он сразу начинает ее прессовать, знает, какую тему лучше начать. — Просил на вашей операции присутствовать. Ты же понимаешь, что я не мог отказать своему ученику? — на устах врача улыбка злобная, зловещая. Отравляет все вокруг, беря в вечный плен.
— Я его уже видела. И мне это совершенно не интересно, — Сакура обороняется, глубоко прячась за своим панцирем, но главврач нагло забирается под него, оголяя все нутро девушки.
Внутри нее поднимается буря, начинается шторм, ветер завывает.
— Посмотрим-посмотрим, — мужчина ядовито шепчет, и каждое его последующее слово, будто хлыст, бьет по телу — еще чуть-чуть и она завоет как побитое животное. — Его давно не было, а тут медсестры новые есть. Интересно, сколько окажется в его постели. А сколько ему детей могут нарожать…
Этот ублюдок бесцеремонно тянет за старые, потрепанные ниточки. Играет с ней, как с марионеткой. Забавляется от ее переживаний.
Сакура поворачивается к нему всем корпусом и смотрит в упор, не боясь главврача. Мужчина расплывается в победной ухмылке — она так легко поддается на его провокацию, давая ему вкусить больше негативных эмоций.
Харуно его ненавидит. Она с этим чувством уже сроднилась. Оно будто приросло к ней мертвой хваткой. Если бы было возможно, то убила бы его взглядом. Испепелила до жалкой серой кучки.
Орочимару ужасен. Душа у него гнилая, черствая, гадкая. Сам будто соткан из людских слез и горя. Жестокий и холодный. Ему чуждо что-то светлое, доброе.
Противный. Скользкий, как змея. К нему лишний раз даже обращаться не хочется, потому что неприятно до рвотных рефлексов.
Он демон. Исчадие ада. Создание самого Сатаны. Питается несчастьем других людей, загоняя свою жертву в самый угол, откуда нет варианта выбраться.
Она всегда охотно ведется на его подколы, а он ест ее эмоции и облизывает пальцы после вкусного обеда.
— Давай, Харуно, сыграй уже в ящик, раз ты так к этому стремишься. А то смотреть тошно, — и при выходе кладет ей в нагрудный карман карточку ритуальных услуг. Редкостная сука.
Он хамит специально, давит на самые болезненные точки. Издевается. Получает максимальное наслаждение, когда Сакура теряет контроль и выходит за ним на непонятно каком этаже.
Из-за двух каталок и большого количества персонала теряет его из виду и только сейчас осознает, что находится в том месте, куда зарекалась никогда не ходить.
Белые стены родильного отделения только отталкивают. Воспоминания играют с ней злую шутку, подкидывая моменты кратковременного счастья.
Сакура чувствует — пахнет им — коротким мигом ее долгожданного материнства. Оно обрывается, так и не успев толком начаться. Фактическая смерть одного забирает с собой сразу двоих.
Кафельное покрытие не внушает доверия. Кажется, что один шаг, и сразу же пропасть. Бездна. Море боли.
Эмоции захватывают с лихвой, разум в агонии, взгляд мечется из стороны в сторону. Она будто в западне. Попала в ловушку. В капкан опытного охотника, который притаился в кустах.
Сакура видит. Видит эту змею, стоявшую от нее в шести метрах. Орочимару — будь он проклят — готов напасть на свою добычу в эту же секунду. Он не двигается. Ждет, когда кровь в ее теле закипит еще больше.
— Вероятно, это не твой этаж, — учтиво замечает главврач, медленной походкой направляясь к Сакуре.
— Да, у нас мальчик, представляешь! Хорошенький такой: вес 3445, а рост 54. Ну все, дед, я тебя поздравляю!
— Ой, ты бы видела! Девочка ну такая миленькая. А ручки какие! Ммм… Всю бы уже зацеловала!
Голоса доносятся где-то рядом. А перед глазами довольные лица мелькают. Молодые мамочки. Их улыбка тянет внутри что-то болезненное, поднимает вверх самый тяжелый камень и резко отпускает вниз.
И дети в маленьких кроватках напоминают ей своего неродившегося. Сердце будто на кусочки разрывается. Летит в разные стороны. Не собрать теперь.
Она рехнулась. Тронулась жестко. Будто кто-то дал ей дыхнуть какую-то запрещенку, и она теперь в наркотическом припадке.
Ей бежать надо. Со всех ног, что есть силы. Спасаться.
Она спускается по лестнице и закрывается в своем кабинете. Унимает свое безумное состояние и полностью погружается в рабочую документацию.
Сакура добровольно остается на ночное дежурство. Ей ничего не надо: ни разговоров, ни поддержки, ни пирожных, которые заботливо приносит Наруто в четвертом часу ночи.
Узумаки видит — подруга покрывается пылью. Превращается в статую, рабочего робота, теряя последние остатки человеческого облика. Он совершенно не знает, что делать в такой ситуации. Харуно не помогает. Только отталкивает, посылает подальше.
Наруто благодарит за операцию и напоследок говорит что-то про Саске. Сакура не вслушивается. Кивает невпопад и снова цепляется взглядом за буквы на бумаге. Уверяет его, что с Учихой у них разные дороги. Параллельные.
Но где-то там, в теории, они могут пересекаться. Но не в их случае. Второго шанса нет.
И когда дверь за Узумаки закрывается, упирается лбом о стол.
Все давно рухнуло. Рассыпалось как спичечный домик — неожиданно и быстро. Ничего не собрать, ничего не вернуть.
≈≈≈
Сакура желает смерти Орочимару, когда через пару дней он специально отправляет ее к Саске.
В своем кабинете главврач силен: ему никто не перечит, и как бы Харуно не хотела придушить козла — не может. Права не имеет. А руки так и чешутся. Приходится убрать их в карманы белого халата, чтобы лишний раз не наделать глупостей.
Он самодовольно наблюдает за ней. Играет. Терзает. Тешит свое самолюбие, видя, как вся она еле на ногах стоит.
Орочимару хитер. После долгого отсутствия ставит Учиху заведующим кардиологии и в верные помощники направляет ему Сакуру.
Она клянется себе, что в следующий раз этой змее точно голову отрежет.
— Помоги ему разобраться с отчетами за прошлый месяц, — не просьба, а приказ. Харуно хотела бы отказаться, да только чувствует, что ходит под прицелом. По левой стороне уже давно красная точка маячит.
Сакура терпит до последнего, до очередных язвительных слов Орочимару, которому только на руку ее слишком подавленное состояние.
Он умело подливает масло в огонь, доводя пожар внутри нее до критической отметки.
Наблюдает над ее мучениями. Проводит скальпелем по открытым ранам, нажимая на хирургический предмет сильнее.
Главврач доводит до истерики, до покусанных губ от обиды и следов на ладонях от собственных ногтей. Сакура понимает, что этот змей играет в свою игру. Только в какую и зачем? Хочет свести ее в могилу?
Она взрывается. Сакура кидает истории болезни ему в лицо, прямо в его кабинете. Нервно снимает с себя халат и, переступая через порог и клятву Гиппократа, уходит из больницы.
Вот так просто. В среду. Посреди рабочего дня. Без криков и слез. Молча.
Орочимару недовольно вздыхает и трет переносицу двумя пальцами. Вывести эту девочку на слезы кажется невозможным, но таким нужным решением, хотя бы для того, чтобы она не двинулась умом.
Она ожидаемо не приходит на следующий день. И в последующие дни тоже не является. Не отвечает на сообщения, звонки. Теряется.
≈≈≈
После тяжелой рабочей смены Саске засиживается в баре допоздна. Медленно потягивает виски из невысокого граненого стакана, мешая напиток черной трубочкой.
Над его столиком в дальнем углу сверху горит лампочка. Еле теплится, почти гаснет. В точности, как и он.
Если бы он мог, то положил бы все на алтарь. Принес бы себя в жертву ради ребенка, но, увы, самая сокровенная мечта оказывается несбыточной.
Это так сложно — существовать, когда у тебя земля из-под ног уходит. Когда жизнь останавливается в движении. Когда безысходность держит тебя за руку.
Саске пьет алкогольный напиток, как воду: не чувствует ни вкуса, ни запаха. Закусывает лимоном по привычке.
Уйти в себя теперь казалось ужасной идеей. Каждый справлялся с осознанием сам. Пытался принять действительность, а в итоге растоптали все свои чувства. Оба, как живые мертвецы. Ничего за спиной не осталось. Все потеряли.
И время не лечит. Только рубцы оставляет, прикрывая шрамы. А они саднят жутко, чешутся, ноют нестерпимо.
Хоть бы что помогло, да только после каждой попытки забыться симптомы возвращаются вместе с воспоминаниями. И все по кругу. Выворачивает наизнанку.
Учиха для всех держится. Храбрится. Мол, все в порядке, справлюсь и сам. А сердце при виде детей каждый раз в судороге замирает. И бьется потом о ребра немыслимо громко. Будто кричит.
Он знает, что ему так никто не улыбнется. Папой не назовет. Просто так не поцелует, не обнимет. Не полюбит его такого — дурака глупого.
И от этого — хоть под поезд ложись. Все равно мертвый уже как год ходит. Вместе с дочкой себя похоронил.
— Отдыхаешь? — Сакура присаживается напротив него без разрешения. По старой памяти, в знак прошлому.
Саске не удивляется ее приходу. Они притягиваются друг к другу как две планеты, сбившиеся со своих орбит. Так было и так будет. Это будто прописано в их книге жизни. Высечено судьбою.
— Я тебя тут уже третий день караулю, — признается он, отставляя в сторону пустой стакан.
— С чего ты решил, что я приду именно сюда? — Харуно действительно интересно. Разговор идет в непонятном русле, но впервые за долгое время она не спешит обратно в квартиру.
— Наруто сказал, что ты тут спиваешься.
Она вскидывает бровь. Узумаки прекрасно осведомлен обо всех ее вылазках из дома. Личный следопыт.
Учиха говорит без укора и нравоучений. Просто констатирует факт, хотя ему и не очень нравится ее новое увлечение.
А ей и ответить нечего. Так, скорее балуется. Пытается уйти от реальности на какое-то время. Хочет жить в иллюзии хотя бы пару часов.
— Что же мы наделали?.. — шепчет он и кладет лицо на согнутую в локте руку.
Саске снимает с себя все маски. Впервые позволяет прочесть себя как открытую книгу, показывая воспаленную рану.
И Сакура это видит. За этот ужасный год она ни разу не подумала, что Учихе тоже больно. Что он тоже живет в этом аду. Что он тоже потерял ребенка.
Осознание масштабности трагедии приходит только сейчас, когда они вдруг понимают, что там, в больничных бетонных стенах, потеряли не только свою дочь, но и друг друга.
И что теперь делать не знают. Просто не представляют.
Она кладет поверх его руки свою ладонь и успокаивающе гладит. Водя пальцами по холодной коже. Согреть его не получается, потому что сама в ледниках живет.
Сакура, сидя к нему близко, теперь замечает, что он даже чуть постарел. Задора нет, ухмылка болезненная. И все такое не его, что дурно становится. И невыносимо было не только ей.
Его глаза такие утомленные, остекленевшие от накопившейся скорби. А тьма в них кромешная. Бездонная.
Она в этой бездне утонуть хочет. Пропасть. Исчезнуть, чтобы больше никто не нашел.
— Давай попробуем сначала? — предлагает он шепотом, чтобы больше никто не услышал.
— Не получится, — Харуно горько усмехается и пытается убрать руку, но теперь это не позволяет сделать Учиха. Крепко держит ее ладонь и переплетает пальцы. — Они мне ее сюда положили, — она рукой бьет себя по грудине, вспоминая самые счастливые и несчастные моменты одновременно. — Я слышала, как билось ее сердце.
У Учихи по спине мурашки бегают, и пальцы холодеют от картинок прошлого.
— Конечно, не получится. А еще мы все умрем, — Саске с ней охотно соглашается и как бы невзначай напоминает простую философскую истину. — Все ведь уже давно предначертано: меня убьют сигареты, а ты сойдешь с ума в лечебнице, — ей становится смешно, потому что именно такую старость она и представляла. — Но пока этого не произошло, может мы все же попробуем? Вдруг… Мы не там свернули?
Харуно не знает. Она совсем ничего не знает. Ей так страшно. Она же во второй раз точно умрет. Руки на себя наложит.
Учиха поднимает двумя пальцами ее подбородок и заглядывает в изумрудные глаза. В зелени — пелена. Туман, видимость нулевая. Все застилают подступившие слезы.
— Мы все сможем. Вместе, — его слова добивают Сакуру. Происходит то, что так и хотел Орочимару. Полная истерика.
Она плачет горько. Навзрыд. Захлебываясь в соленых дорожках. Слезы будто кожу режут и оставляют после себя болезненное жжение.
Успокоиться не получается. Прийти в чувства тоже. Любая попытка заканчивается новой волной истерики. Гиблое дело.
Сакура думает, что эту ночь точно не переживет.
Обнажает перед ним всю свою душу, а ему и брать нечего. Душа кровит и вся в ранах. Сердце сжимается от осознания, что такое бывает. Зрелище страшное.
Они оба держатся недолго. Встают и уходят гулять по ночному городу. Почти не говорят, изредка бросают друг другу пару слов.
А после, что есть силы, кричат на набережной, срывая свои голоса. Выплескивают ту боль, которая разъедала их сознание.
После эмоциональной встряски они успокаиваются где-то к утру. Сидят в обнимку в каком-то незнакомом парке полностью опустошенные. Впервые свободные.
Рассвет встречает их своими теплыми, заливистыми лучами. И в новом дню он дарит надежду на шанс начать новую жизнь вместе.
А не врозь.
