Эльфы Fix-it

      Если спросить, какая достопримечательность есть в городе на перекрестье, кажется, всех транспортных линий, то те, кто прибыл в город совсем недавно, но уже мнят себя коренными жителями, укажут на ратушу или церковь, старинную, действительно красивую. Богачи назовут мост через бурную реку, шедевральное творение инженеров конца позапрошлого века. А дети скажут: «Цирк», и дети будут правы, потому что нет места более чудесного, чем раскинувшийся на огромной территории целый город внутри города. Великолепные богатые шатры, узкие улочки: когда-то, лет сто сорок назад, бродячий цирк приехал в небольшой городок, практически поселение, известное только своей близостью к великолепному мосту, раскинул небольшой шатер, и дети стайкой прибежали из школы, расселись на шатких скамейках, возбужденно переговариваясь и переталкиваясь локтями. Погас свет, остался лишь луч в самом центре маленькой арены, и из него в вихре пылинок выступил высокий силуэт. Слетел сверху канат, и человек воспарил над полом. Дети горящими глазами следили за чудом, раскрыв рты — разве так бывает? Люди не летают! Но в цирке были свои законы, и даже школьная физика оставалась скучать за раскрашенной занавеской, отделяющей волшебный шатер от скучного мира. Ласковые барсы в жемчужных ошейниках мурлыкали, давая детям прикоснуться к серебряному меху; толстые яркие змеи покачивали плоскими головами в танце вокруг заклинателя; но все же главными в цирке оставались акробаты.       Жители городка, в отличие от множества своих соотечественников, приняли цирк радостно. В них не было предубеждений, а в бедном городке было так мало веселого, что цирк стал спасением. Приютив актеров и их животных, городок словно получил благословение: проложили железную дорогу, разрослась торговля, построили на месте деревянной церквушки новую, каменную, ее проектировал тогда никому не известный молодой архитектор, который был рад просто воплотить свой проект, который не одобряли нигде больше, а когда он закончил, ее признали чуть ли не национальным достоянием. Город стал ярче, богаче, но никогда жители не забывали то первое яркое пятно, что появилось в унылой серости полтора века назад: цирк. Циркачей приветствовали на улицах, бесплатно угощали в трактирах, девушки кидали на акробатов ласковые взгляды, дети бегали за ними стайками; вдруг снова выйдет дрессировщик с барсом? И погладить позволит?       Шли годы, город менялся, менялся и цирк, но первозданное волшебство оставалось. Самые искушенные критики, приезжая с намерением уничтожить цирк, разнести все выступление по секундам, не могли остаться равнодушными — они оказывались на время представления в том самом детстве, о котором можно лишь мечтать, и выходили, утирая слезы. Циркачей узнавали теперь в лицо, а не по одежде, как раньше: деньги в цирке крутились безмерные, по арене ходили слоны, световое шоу стоило дороже, чем церемонии «Оскар», спонсоры в очередь становились, а идеи все не иссякали.       Дети из цирка ходили в школу, всегда в одну и ту же, и сразу становились любимцами и заводилами. Ловкие, бесстрашные, улыбчивые и спокойные, они всегда словно были на выступлении, где у тебя нет права ни на ошибку, ни на посторонние эмоции. Учителя постарше и помудрее относились к ним с сочувствием, ну, а прочие, руководство и дети просто обожали. Ведь это словно гости из другого мира! Живут в мечте, в настоящей сказке, куда прочим вход только на пару часов и то, только если родители позволят и будешь себя хорошо вести. Там правит в облаке акробатического талька и блестящих одеяний темноволосый высокий властелин цирка, повелитель арены, одним взмахом руки останавливающий течение реальности. Ему повинуются гигантские слоны, а когда он выезжает на черной лошади, аплодисменты, кажется, слышны и на том берегу реки. Он практически не выступает, но все знают, что он может, пересказывают слух о том, как он однажды заменил своего акробата, и то выступление… о-о, то выступление! Легенды о нем до сих пор гуляют по городу и газетам. Там появляется как неземное видение тот, кто парит под высочайшим куполом, едва касаясь кончиками пальцев канатов и колец. Никто не знает его — или ее? — имени, никто не видел близко: это тайна цирка, и оттого это место еще более притягательно.       На занятия физкультурой ходили сразу несколькими классами. Сразу видно «цирковых» детей, думает учитель, глядя на уже построившихся мальчиков и девочек в похожих темных костюмах. Ничто не мешает, никакой лишней ткани или коротких рукавов и штанин. При свете дня они кажутся обычными, но… но все же бывали в цирке. Учитель, невысокий, смешной и совершенно неспортивный, но всеми любимый, пусть и сам ничего не делает на своих уроках, только командует, украдкой разглядывает одного из самых младших: сын того (или той), что летает под куполом. Светлые длинные волосы, красивое тонкое лицо, тело прячется за закрытой одеждой, но все равно понятно, что он скорее худой, чем сильный. Так кажется, пока Леголас, а мальчика зовут именно так, не пролетает над всем восторженно ахнувшим залом, держась за канат одной рукой и умудряясь еще и показывать различные фигуры. Дернулся канат, взмыла под высоту шестиэтажного дома тонкая фигурка, а за ней и сердца всех зрителей; Леголас разжал руки, выходя в свободный полет, и в тот же миг его перехватил тот самый неизвестный, поймав отточенным движением за запястье; взметнулся от хлопка ладоней тальк. Леголас повис на его руке, вытянувшись в струнку, потом его подняли, и он, встав на натянутый трос рядом со своим напарником, поклонился залу. Новая звезда зажглась на небосводе цирка.       Леголас детским жестом укусил застежку молнии и глянул на стоящих рядом близнецов; те старше, они уже в выпускном классе. Они — дети хозяина цирка, иллюзионисты. Когда они на арене, создается впечатление, что их не двое, а как минимум шестеро. Еще дальше стоят его дочь и приемный сын, из-за чего говорят, пытаясь найти хоть что-то грязное, что Элронд не только отец, но и сводник. Этим детям глупо тратить время на школьную физкультуру, но они как всегда безупречно выполняют задания учителя, никак не выделяясь, хотя все на них так и смотрят почти умоляюще: ну покажи! Покажи, что умеешь! Но те держатся: магия только в цирке.       Учитель и сам помнит, как еще ребенком с друзьями пытался ночью пробраться в цирк. Они перелезли через забор и, таясь за машинами и резными лестницами, ведущими в стилизованные фургоны — никто давно не живет в них — пробрались до главного здания, его тогда как раз построили в виде огромного шатра, и шмыгнули внутрь. Внутри было тихо и пусто, как в заброшенной пирамиде. Учитель, тогда девятилетний, прокрался по коридору, возглавляя маленькую группку своих друзей, и приник к приоткрытой двери, из-за которой била полоска желтого света.       В большом прозрачном кресле странной формы, подвешенном к потолку и медленно крутящемся, лежал человек, завернутый в расшитую ткань. Длинные светлые волосы свисали до самого пола и касались его кончиками, одна нога в мягком сером сапоге на шнуровке тоже спускалась, касаясь носком плит. Казалось, что человек в кресле спит.       Раскрылась дверь с другой стороны, и вошел тот, кто теперь и является хозяином всего цирка. О нем ничего не известно, сценическое имя Элронд, но учитель не удивился бы, узнай он, что это настоящее: цирковая династия, как-никак. Он остановился перед креслом, разглядывая лежащего в нем, потом вздохнул и, подтянув к себе стул, сел на него, не сводя глаз.       — Что? — наконец спросил тот, что в кресле. Элронд вытянул ногу и остановил медленное кружение, потом наклонился, подобрал светлые волосы и, перекрутив, положил их спящему на грудь.       — Твое сегодняшнее выступление, — сказал Элронд. — Ты ведь понимаешь, что так нельзя.       — Не понимаю, — отозвался тот и приподнял голову. Учитель увидел прозрачные синие глаза, настолько прекрасные, что они затмили и общую усталость, запечатленную на лице, и крупинки черной туши и подводки, которые не получилось смыть до конца.       — Ты не видишь границ, — Элронд наклонил голову. — Посмотри на меня.       — Зачем? — упрямо спросил тот. — Насмотреться всегда успею.       — Я переживаю за тебя, — сказал Элронд. — Нет нужды делать трюки на такой высоте. Ты знаешь, что страховка не удержит тебя, если ты…       — Я не сорвусь, — перебил человек, наконец садясь в своем покрывале. — Эл, хватит.       — Ты знаешь, что внизу огонь по шоу, ты сам на нем настоял! Если ты сорвешься, мы ничего не успеем сделать, даже если ты выживешь после падения, ты просто сгоришь.       — Во-первых, я не сорвусь, во-вторых, если сорвусь, то умру сразу, а в-третьих, напишу в завещании, чтобы меня кремировали; сэкономишь.       Элронд резко вскочил, прошелся по комнатке; дети за дверью притаились и сжались — он был страшен в гневе, потому что они видели на арене доброго всемогущего волшебника, а тут он был зол, и воздух словно потемнел.       — Я не переживу тебя, — проговорил он, и равнодушный тон оказался острым, как нож. — Ты понимаешь? Каждый раз, когда ты там, наверху, когда у тебя ветер в голове — а у тебя всегда ветер в голове — ты понимаешь, что нас там двое?!       — Эл… — он вытащил руку из складок покрывала и отбросил назад волосы, они укрыли его голую спину. — Ты на арене. Все, что под куполом, мое. Я сам разберусь.       — Тогда я уберу огонь, — сказал Элронд. — А если ты настолько безрассуден, положу внизу сетку.       — Ни одна сетка не выдержит падения с такой высоты, — справедливо заметил синеглазый неизвестный. — Уберешь огонь с арены, я сделаю его в воздухе. Да, ты знаешь, а это хорошая идея. Буду пролетать через пламя.       А через десять лет произошло то, о чем до сих пор вспоминают с содроганием. Огненное шоу имело огромнейший успех, но однажды что-то пошло не так. Может, провидение наказало акробата за самоуверенность, может, он слишком устал и понадеялся на на удачу; слова Элронда оказались пророческими, и он сидел возле перевязанного бинтами своего… друга? Соратника? Компаньона? И проклинал себя последними словами за то, что не мог ему воспротивиться. Это ведь самоубийство: такая высота и огонь. Но, казалось, он неуязвим…       — Я не вижу, Эл, — тихо проговорил он, даже не делая попытки пошевелиться. — Где я?       — Со мной, — отозвался Элронд, находя его руку взглядом, но не решаясь взять: что не скрыто бинтами, то в крови и ожогах, на нем нет живого места, и только волосы издевательски роскошно лежат на больничной простыне.       — Я… упал, — с трудом проговорил он. — Я упал в огонь.       — Ты жив, — Элронд наконец решился и положил ладонь на его грудь, на теплые бинты, надеясь, что ему не больно его прикосновения.       — Что это? — он сумел поднять руку и нащупал кончиками пальцев трубку, иглой уходящую в вену.       — Мы тебя спасаем, — Элронд отвел его руку и прижал к постели. — Не шевелись, прошу тебя.       — Зачем? — шепотом проговорил он. — Я больше не нужен. Уйди сейчас, пока я тебя не вижу.       — Что мне сказать твоему сыну? — сказал Элронд.       — Причем здесь Леголас? — голос мгновенно окреп, стоило хоть кому-то упомянуть его ребенка, как он мгновенно превращался в разъяренного тигра, Элронд не знал, в чем причина такой агрессии, но на сей раз это было хорошим знаком: он еще жив.       — При том, что у него никого нет, кроме тебя, — сказал Элронд. — Вообще никого. Если тебе все равно, что я говорю и думаю, вспомни о нем.       — Ему не нужен такой отец, — подумав, выдавил из себя лежащий на постели. — Ты станешь лучше меня. Он еще мал. С твоими детьми он забудет меня быстро.       — Какой «такой»? — зло переспросил Элронд. — Ему все равно! Ему пять!       Невероятным усилием неизвестный поднял разбитое тело и сел, превозмогая нестерпимую боль, вцепился в бинты на своем лице. Элронд схватил его за руки и повалил, вдавливая в подушку, не давая и двинуться.       — У тебя цирк, а не цирк уродов, — из последних сил прохрипел он Элронду, касаясь сожженными губами его щеки, и потерял сознание от боли.       Элронд почувствовал, что его сопротивление ослабло, что он больше не рвется из его рук, и наконец отпустил его, тяжело опустился на стул у постели, замерев в позе мыслителя. Он мог только ждать, ждать, пока он вернется.       Учитель покупает билет на новое представление, и руки его дрожат, как в далеком детстве, от предстоящего волшебства. Странно и страшно видеть своих учеников на арене, осознавать их силу, нечеловеческую ловкость. Уже среди зрителей он оглядывается и видит других своих учеников: все пришли, все здесь — дети цирка молчат, но слухи все равно просочились: новая программа, а кто в ней будет звездой? Леголас, сын неизвестного. Учитель точно знает, какой он; и плевать, какое лицо сейчас нарисовано поверх сгоревших черт. Он видел его лицо, прозрачные озера глаз, и внутри что-то надрывно тонко звенит при каждом ударе сердца.       — Это глупо. Мы это обсуждали.       Неизвестный медленно чуть повернул голову на голос, не отводя взгляда от зеркала. К лицу его плотно прилегала тонкая как бумага жесткая маска, оставляющая открытыми только нижнюю губу и один глаз. Второй был нарисован поверх маски, на которой красовался идеальный портрет.       — Именно, Эл, — рот почти не шевельнулся. За столько лет неизвестный научился разговаривать практически незаметно, как чревовещатель.       — Тебя любят не за твое лицо. Его никто не видит, — сказал — и замер. Шагнул из дверного проема и резким движением развернул кресло с акробатом к себе. — Да неужели?!       — Отойди, — нарисованный глаз смотрит с большей теплотой. Элронд выпрямился и вдруг протянул руку.       — Отдай мне маску, — сказал он.       — Тебе пора на арену, — напомнил неизвестный.       — Мой сын меня заменит.       — Ты стал доверять ему слишком много.       — Леголас на канатах с шести, Элессару семнадцать. Не так уж и много. Отдай маску.       — Убери руки, или твой сын заменит тебя навсегда.       Элронд поставил перед зеркалом стул и сел на него, положив цирковой жезл себе на колени.       Маска появилась внезапно в тот день, когда должны были снять бинты. Элронд готовился увидеть ужасающее уродство, оплавившуюся кожу, провалившийся нос, разводы огня, превратившие прекрасное лицо в стянутый красно-розовый шар, но когда он вошел и плотно закрыл за собой дверь, окликнул его, готовый ко всему, акробат повернул к нему голову, отбросив волосы на спину, и Элронд увидел идеальный портрет: рельефная маска, с точностью повторившая все черты. Даже чуть вздернутая капризно верхняя губа, надменное выражение лица, издевательски изогнутая бровь — все было с точностью изображено на маске, лишь одна деталь выделялась из прекрасного портрета. Один живой глаз, в котором были такие настороженность и боль, что Элронд лучше увидел бы уродство.       — Кто сделал это?       — Поклонник, — с прежним сарказмом ответил акробат. Элронд медленно поднял руку и провел пальцами по металлу на щеке. Все было: едва заметный изгиб на щеке, разлет бровей. Маска идеально ложилась по линии волос, и если бы не две линии, где она кончалась, идущие параллельно губам, вообще нельзя было бы сказать сразу, что это маска. Шедевр.       — Тот, кто делал это, касался… оригинала, — заметил Элронд.       — Это прощальный подарок, — проговорил акробат. Элронд, слышавший цирковую сплетню об одном ювелире с взрывным характером и дурной наследственностью, почему-то подсознательно ждал, что лицо его дрогнет, как будто забыл, что это неживой металл. — Правда, красиво?       Элронд из настоящего наклонился вперед и коснулся губами губ акробата. Тот не пошевелился, но прикрыл уцелевший глаз, словно согласился, не отдернулся, а когда Элронд отстранился сам, чуть наклонил голову набок, словно ожидая вердикт.       — Что ты чувствуешь? — тихо спросил Элронд.       — Тепло, — ответил неизвестный и прикоснулся пальцами к металлу над губой. — Твое дыхание. Твое разочарование.       — Да, я разочарован, — согласился владелец цирка. — Потому что когда ты придумывал тот безумный номер, мне казалось, что страх тебе неведом.       — Меня уже видели без нее, — сообщил акробат, снова отворачиваясь к зеркалу. Оно было ему не нужно, маска была раскрашена идеально.       — Он был не наш, — отозвался Элронд. — Отправь ему маску назад. Уверен, твоя статуя из металла и драгоценных камней устроит его больше, чем ты сам.       — Ты не видел и судишь.       — Ты тоже, Трандуил.       Неизвестный замер, глядя на него в зеркало, растерянно заморгал, потом опять обернулся.       — Тебе и в голову не приходило, верно? — проговорил Элронд с едва заметной усмешкой. — Шесть лет ты не позволяешь мне приблизиться и отгораживаешься. Молчу о десяти годах до этого. Ты запрещаешь называть себя по имени, ты бываешь только здесь и под куполом. Что ты такого сделал, что так приговорил себя?       Трандуил вернулся к зеркалу. Мог бы сказать правду. Что десять лет считал, что все в порядке вещей: его дело — полеты под куполом и пьянство по ночам, а удел Элронда — приглядывать за ним, вытаскивать, давать его номерам самое пиковое время, все прощать, ведь это Эл любит, а не он. Эл на это подписался, а сам он ничего никому не обещал.       А потом упал в огонь и лежал во льду, ослепший, разбитый на куски. Элронд был рядом, он цеплялся за него ускользающим сознанием, понимая, что у него остался лишь он. И он принял бы его любым. Скажи Трандуил ему «да» днем ранее, хотя бы за минуту, за мгновение до падения, он бы не сомневался после возвращения, бросил Торину его маску и велел бы убираться навечно из его цирка, города и жизни. Но он так не сделал. А Элронд достоин большего, чем «раз уж других нет», Трандуил не настолько оскотинился, чтобы сменить позицию сейчас.       Элронд устал ждать ответа и поднялся. Нарастал гул аплодисментов, представление в самом разгаре.       — Я не помню своего лица, — проговорил Трандуил ему в спину, когда тот уже стоял на пороге. — Только это.       А в следующий миг застыл, уставившись на пробивший зеркало насквозь цирковой жезл. Осыпалось стекло с тонкого дерева на стол. Жезл, свистнув у его уха, пробил доску и вонзился в стену на несколько сантиметров. Элронд стоял с таким видом, словно не он сейчас метнул его, как древние войны метали копья. Трандуил нашел под волосами застежку и медленно расцепил сложный замок, снял и положил маску на стекла, посмотрел вперед, но зеркала там не было. Обернулся, чувствуя, как замирает все внутри.       Элронд смотрел на часы.       — Твой номер, — сказал он и вышел, оставив его одного.       Погас свет в зале, но тьму прорезал луч, высветив канат. Учитель замер, глядя на Леголаса — кто же это еще может быть, только он, он один. Такой легкости в теле нет ни у кого из людей, в такой момент учитель, не склонный к мистицизму, начинает верить в старые сказки. По тонкому канату он идет, даже не глядя вниз, ему не нужно, и кажется, что и канат — формальность для простых людей, на самом деле его удержит и воздух.       И вдруг там, наверху, в непроглядной темноте учитель видит неизвестного. Он неслышно и незаметно крадется под самым куполом, сливаясь с тенями, пока все смотрят на его сына. Что-то не так, вдруг кожей ощущает учитель. Что-то по-другому. Он видел его выступления, знал каждое его движение — что уж, все знали, но радостно позволяли обманывать себя получающимся чудом. На арене еще один человек. Его тоже не видно во тьме, его не должно быть там. Хозяин цирка, запрокинув голову, стоит посреди черного, как черная дыра, круга арены, и смотрит снизу вверх на тонкую белую фигурку между ними.       Хозяин цирка, всегда держащий в руке жезл, на сей раз сжимает в руке металлическую маску, тонкую, как папиросная бумага. Если есть на свете что-то, что он ненавидит сильнее ее, то это ее создателя, который посмел на долгие годы спрятать от него его сокровище за глупой ширмой, с первого взгляда повторяющей, но на деле искажающей прекрасные черты. Он еще себя не видел, он еще себя не знает. Вот он там, настоящий он. Смотрит вниз на арену, на зал, на сына. Сейчас взметнется луч, глухой удар ладоней, облачко талька и гром аплодисментов…       Леголас мазнул пальцами по его запястью.       Трандуил соскользнул вниз раньше, чем успел принять решение. Он тяжелее, поэтому перехватывает Леголаса в воздухе раньше, чем тот успел испугаться, чем зал понял, что это не часть номера, а ошибка ценою в жизнь, но он успел, и только два человека среди восторженного зала знают: они должны вместе стоять там, наверху, но канат опускает их вниз, и Трандуил впервые за шесть лет делает шаг по арене перед залом, освещенный с нескольких сторон прожекторами. Они видят его. Они здесь, в нескольких метрах. Леголас, позабыв про зал, обнимает его и вжимается лицом ему в бок — ему настолько страшно, что сам он не может ни шагу ступить. Он должен лежать здесь, на песке, он ошибся, ошибся фатально, первой отпустил левую руку. Трандуил видит зрителей, значит, они так же могут рассмотреть его. Он тянет руку Элронду, чтобы взять маску и никогда больше не снимать ее, но наталкивается на какую-то ткань, Элронд сжимает его ладонь. Неужели его величество повелитель цирка в перчатках? Быть не может. Он смотрит вниз, на их руки, и понимает, что между ладонями зажат белый платок, и сразу же становится больно. Ну да, съехал по канату, держа Леголаса; хорошо, если рука вообще цела осталась.       — Отдай маску, — говорит Трандуил за кулисами, до странного повторяя слова Элронда, сказанные немногим ранее. Элронд делает вид, что не слышит, методично промывая рану на его ладони. Арвен обнимает Леголаса, и близнецы пытаются его отвлечь, но где иллюзионистам понять акробата, который сегодня должен был умереть. На маску косятся. Трандуила не видели внизу уже шесть лет, потому на него тоже косятся, но вовсе не так, как он ожидал. Окровавленный платок лежит в раковине, и вода из-за него в ней розовая.       — Никто не видел жезл? — Элессар заглядывает в проем. — Не могу найти.       — Эл, не видел? — едва слышно хмыкает Трандуил, глядя на хозяина цирка. Он все еще не понимает: Элронд ни разу не взглянул на него.       Леголаса уводят отпаивать чаем, он еще долго не сможет успокоиться. Элессар, горестно вздохнув, идет на арену с пустыми руками. Нет жезла, еще и номера менять, акробаты больше не выйдут, но и так уже хватит сенсаций: неизвестный ступил на арену! Ни один зритель, кроме досконально изучившего мир цирка учителя, мистера Бэггинса, не заметит небольших… несоответствий задуманному. Среди костюмов и завес становится совсем тихо, гул арены и аплодисменты циркачи давно игнорируют, считая тишиной.       Элронд опускается на одно колено и целует Трандуила в губы. Трандуил запрокидывает голову и демонстративно смотрит в потолок.       — Если ты мне сейчас не скажешь…       — Что я должен тебе сказать? — прервал Элронд.       — Правду, — сжал зубы Трандуил, мысленно готовясь ко всему.       — Какую?       Они снова молчат. Трандуил смотрит вверх единственным глазом, Элронд — на него. Потом Элронд вздыхает и отходит.       — С твоего позволения, я отправлю этот совершенно не нужный здесь предмет его создателю, — проговорил он, держа маску, как Гамлет череп. — Ты один раздражаешь меня так, что двойного твоего присутствия я могу не вынести.       — Если ты скажешь, что нет разницы, быстрее моего падения на арену будет только твое падение в моих глазах, — зло проговорил Трандуил, выпрямляясь и глядя на него.       — Разница есть, — отозвался Элронд. — Теперь моя очередь задать вопрос: чем я заслужил такое презрение с твоей стороны, что ты считал, будто это, — он снова со скрытым отвращением посмотрел на маску, — для меня лучше?       — Я не говорил о презрении, — ответил акробат.       — Тогда другой вопрос: врачи говорили тебе, что ты повредился разумом при падении или нет? Не могу вспомнить. Очевидно, да, раз ты считаешь, что отношение людей зависит от твоего лица. Ты прекрасен, но непроходимо глуп, и мне стыдно, что я люблю тебя.       — Дай мне зеркало, — потребовал Трандуил.       — Нет, — отозвался Элронд. — Не заслужил объективной истины. Будешь мне верить? Я спрашиваю в последний раз. И ты знаешь, мои слова не расходятся с действиями. Ты веришь мне сейчас, или я больше не спрошу тебя о доверии.       Трандуил смотрел на него, судорожно выискивая путь отступления, путь спасения от неминуемого решения, но не находил. Элронд стоял и ждал, давая ему куда больше времени, чем обычно, он знал, насколько ему сложно решиться снова, к тому же… к тому же маска подтверждает: ему проще не знать и страдать от незнания, чем попробовать рискнуть.       — Я никогда, никогда не прощу тебе этого, — едва слышно проговорил акробат, поднявшись с кресла. — И всю твою жизнь я буду тебя за это ненавидеть.       Говори мне это каждое утро, нежно подумал Элронд, глядя на него. Его лицо было практически таким же, каким он его запомнил, только один глаз словно выгорел до белизны, теперь был белым и без зрачка, ведь он заглянул в самое пекло, а на щеке бело-розовый шрам, который кажется Элронду похожим на узорное крыло бабочки. Или на парус старинного сингапурского корабля; когда-нибудь через много лет он скажет Трандуилу о пришедшем на ум сравнении. Не скоро: в тонких звонких акробатах такая сила, что Трандуил одним ударом может переломить ему позвоночник. И переломит, если Элронд выскажет этот комплимент вслух.       Учитель, выходя из ряда зрителей, привычным с детства скользящим шагом ушел в сторону. Он маленький, он незаметный, а цирк — цирк милосердно скрыл его с шелке и бархате завес, как раньше, как шестнадцать лет назад. Леголас рыдает в комнате, учитель лишь на мгновение замирает, с жалостью глядя на мальчика. Никто не заметил капнувшей на арену крови, никто не понял — сегодня из цирка прогнали саму смерть. Арвен сидит перед ним на корточках и утешает, вытирая ему слезы. Все в порядке, милый, никто сегодня не умер. Никто не пострадал, такая ссадина — обычное дело. Главное, что падения не было, а спуск, даже незапланированный, это не падение.       Падение все же состоялось, подумал про себя мистер Бэггинс, заглянув в следующую комнату. Как сказала бы Любелия Саквилль-Бэггинс, произошло падение нравов. Обняв забинтованной рукой за шею хозяина цирка, неизвестный, открывший сегодня себя влюбленному в него залу, целовал его так жадно, как будто это он спас его сегодня под куполом. Бильбо видел на его бледной щеке яркий шрам, туманный зрачок, и понимал наконец, почему тот так долго прятался на недосягаемой высоте. Маска, маска — вот что было странно, что оставалось непонятым. Маска, как снятое с черепа лицо, лежала на широкой спинке кресла, забытая и ненужная.       Мистер Бэггинс увидел ее еще раз, заглянув к приятелю. Тот как раз распаковывал прибывшие из-за границы камни, раскладывал, то и дело отвлекая Бильбо от угощения и предлагая посмотреть. Бильбо вставал, отодвигал чашку, подходил, смотрел, восторгался и шел обратно. Он не понимал особенной красоты в металле и камнях, которыми просто бредил его друг. Лишь один камень заинтересовал его: синий, как отсвет синевы в огромной глыбе льда, особенный синий, неуловимый синий. Он так и сказал Торину, а тот, тоже уставившись на камень, с какой-то тоской произнес непонятное слово: «Взгляд». Кто поймет, что на уме у этих ювелиров.       — А это еще что? — нахмурился Торин, взяв последнюю посылку. — Это новое.       — Может, кто-то просто вспомнил о тебе как о личности? — подначил Бильбо, с отвращением допивая остывший чай. — Не только твои поставщики и клиенты.       Из рук Торина падает ящик, заботливо наполненный мягким и белым. Бильбо от испуга роняет чашку — на миг ему кажется, что Торину прислали отрубленную голову, но нет, это…       Это маска Трандуила, тонкая, как бумага, как кружево, вторая кожа, как думал ее создатель, навсегда заковавшая в себе живой белый огонь. Огонь на арене, в который он рухнул, не мог изуродовать его — они одной природы. Торин видел его в раскаленном металле, в первозданной красоте еще не ограненных камней. Разве мог Элронд, циркач, даже думать о нем… так? То, что этот огонь рано или поздно оставит его, Торину было ясно с самого начала. И кто терпеливо ждет, пока этот огонь наиграется, сожжет пару сотен душ вокруг себя и наконец прилетит к нему в ласковые ладони, чтобы уютно свернуться и тихо гудеть в них до скончания времен, тоже было очевидно. Всем, кроме самого белого огня, кроме проклятого Трандуила. Торин предпринял последнюю отчаянную попытку оставить его если не себе, то хотя бы за собой, убедил его одним взглядом, одним брезгливо-жалостливым выражением лица заставил отказаться от правды и от желания ее узнать. Успешно. Трандуил скрылся от всех в своих тенях и завесах под самым куполом, куда никому нет хода, закрылся маской, душу свою запер от всех, упиваясь своим страданием и ненужностью, но Элронд… чем он смог расколотить его скорлупу, цирковым жезлом?       — Это ты? Это ты делал? — спрашивал Бэггинс под руку, но Торин даже не понимал, что тот говорит. Проиграл. Проиграл его. После шести лет, когда уже поверил, что победа окончательно за ним… проиграл.       — Я не могу выдернуть жезл, — сказал Элессар Леголасу. Они стояли перед вбитым в стену орудием хозяина цирка. — Кажется, отец был… раздражен.       — Очевидно, — вздохнул Леголас. — Двадцать сантиметров с той стороны, я померил. Стена толщиной… не знаю сколько, но это массив! Он насквозь пробил.       — Знать бы еще, с какого расстояния, — сказала Арвен. — Все уже пытались?       — Кроме Трандуила, — хором сказали близнецы. — Но он отказался. Сказал, что раз у кого-то теперь нет маски, и у кого-то отныне не будет жезла.       — Справедливо, — заметил Элессар и еще раз смерил жезл взглядом. — Может, сломать его? Он торчит из стены. С двух сторон.       — Мне кажется, это никого не обрадует, — дипломатично сказала Арвен. — Пусть они помнят о том, что их ссоры деструктивны.       — Элронд вчера смотрел на какую-то бабочку, потом посмотрел на папу и его щеку. Как будто сравнил. И ничего не сказал папе в том числе на прямой нецензурный вопрос, что оскорбило его еще сильнее, — тоскливо сказал Леголас. — Как он только заметил, не видит же тем глазом? Я поживу пока в школе.       — Поживи со мной, — неуверенно сказал Элессар и вопросительно глянул на Арвен, та кивнула.       — Если он меня с вами найдет, еще и вам достанется, — отозвался Леголас пророчески. — Да и какая школа? Тренировки. Новые номера. Ведь он теперь, — и Леголас не удержался от улыбки, — снова ходит по земле.