***
Дей не следит за числами в календаре, предпочитая дни недели: в них почему-то проще ориентироваться. Поэтому когда взгляд нечаянно падает на дату в уголке экрана — он хватается за голову: сегодня день рождения у Главного! Зачем помнит? И как умудрился не забыть за десять лет, ведь при взгляде на календарь в памяти ничегошеньки не всплывало? Или раз уж Главный на свободе, раз уж можно поздравить... А стоит поздравлять? Вдруг он празднует с какой-нибудь своей компанией и никого постороннего видеть не рад? Нет, кажется, Виз говорил, что Главный ни с кем, кроме них, не общается... Дей чешет затылок и, кивнув самому себе, пулей летит одеваться. В ответ на звонок в дверь сначала раздаётся звонкий щенячий лай — и Дей умиляется невольно, вспоминая, как Главный с улыбкой до ушей нёс под пальто ужасно кусачего щенка («Его бы всё равно никто не взял, а я с некоторых пор люблю кусачих»). Потом — торопливые шаги, скрежет замка — и вот из-за двери осторожно выглядывает Главный. Хлопает глазами: — Привет?.. — подхватывает на руки щенка и приглашает: — Заходи, не стой на пороге. Дей смущённо улыбается: он такой домашний, в тёплой пижаме в цветочек, волосы во все стороны торчат... Ой, а вдруг разбудил? Да нет, в комнате горит свет; да и кто ложится спать в шесть вечера? — Я тут это... — Дей протягивает пакет. — Торт принёс и чай... С днём рождения. Главный ошарашенно шевелит губами; опускает щенка на пол (он сразу бросается обнюхивать Дея), заглядывает в пакет и тут же вскидывает голову: — Ты... серьёзно? Моё любимое... Ты запомнил?.. Дей, потупившись, кивает. В памяти осталась не только дата, но и то, какой торт Главный любил больше всего и покупал чуть ли не каждый месяц. Остальные Званые были равнодушны, не отказывались от кусочка, но не больше; зато Дей всегда охотно брал добавку: после студенческой жизни, где из сладкого был только сахар в чае, и тот — стащенный из забегаловки, торта хотелось неимоверно. И чай тоже запомнил: сложно было не запомнить этот плывущий по кухне запах апельсина и пряностей. — Ты с ума сошёл... — жалобно тянет Главный. Бережно опускает пакет на пол — и порывисто стискивает Дея в объятиях. — Я сейчас... я рыдать буду, честное слово. Нельзя быть таким хорошим — особенно после всего, что я с тобой сделал! — Не души меня! — шутливо хрипит Дей; и Главный, ойкнув, торопливо отступает и смущённо приглаживает торчащие волосы. Виз как-то сказал, что когда Главный счастлив — он горит ярче любого фонаря. Ни капельки не преувеличил. Щенок, признавший Дея за своего, скачет возле ног, явно желая оказаться на чьих-нибудь руках. И ему всё равно, на чьих. — Ты же останешься? — просит Главный, потирая шею. — Оставайся, пожалуйста! Чаю выпьем, торт разрежем, отпразднуем... Я не хотел: кому вообще это сдалось; но раз ты пришёл... Дей неловко переступает на месте. Рассчитывал отдать и тут же убежать: не наряжался особо, выскочил в домашней футболке, носки вдобавок дырявые... С другой стороны — Главный вообще в пижаме и босиком, какая разница, он же не одежду зовёт, а Дея... — Хорошо, — соглашается Дей. — Я останусь. И вешает куртку на крючок. Главный, не переставая улыбаться, подхватывает пакет и уносит на кухню. И Дей готов поклясться — слышал, как он шепнул себе под нос: «Ура!» Дей прячет ноги в рваных носках под табуретку — пока не понимает: Главному абсолютно плевать, какая на нём одежда, он и без одежды был бы рад. От этой мысли бросает в жар, приходится уткнуться в кружку с чаем. С чего бы вдруг ему быть рядом с Главным без одежды, а?.. Он же... нет, он ни капельки не влюблён... Главный чешет за ухом щенка; а тот возится на коленях, явно желая не ласки, а кусочек торта, который Главный почему-то совершенно не торопится есть. Помнится, сидели так же, Главный держал на коленях собачку, только не улыбался чуть мечтательно, а уплетал торт с таким видом, будто не ест, а занимается сексом. Горели щёки: до того неловко было смотреть! — но в то же время безумно хотелось присоединиться — не к воображаемому сексу, а к поеданию торта, конечно же. А как они лежали в общей спальне на разбросанных по полу матрасах; Главный прижимал к себе, гладил кончиками пальцев ключицы, проникнув под расстёгнутый ворот рубашки, а Дей, прикрыв глаза, напрасно пытался выровнять дыхание: ни спокойно дышать, ни говорить не получалось. Вздрогнув, Дей суёт в рот ложку с тортом, а Главный понимающе шепчет: — Тоже вспоминаешь, да?.. Мне всё кажется: сейчас войдут в кухню, схватятся за торт голыми руками, половину съедят, половиной друг в друга кинут... И плевать, что другая квартира и другая кухня... Так скучаю по ним... Дей молча кивает: иногда и он скучает по беззаботным дням, когда Званые были просто людьми, не убийцами и не коварными обманщиками, когда можно было перекидываться подушками, шутливо ворчать друг на друга, тянуть жребий, кому в этот раз идти на почту и платить за квартиру... Не говорит, конечно, по чему он скучает прямо сейчас. Потому что не должен скучать. — Ладно, не будем о грустном, верно? — натянуто смеётся Главный. — Мы тут вроде как праздновать собрались... И наконец-то принимается за торт; и, виновато морща нос, угощает щенка капельками крема с пальцев. А щенку того и надо. «Зачем у меня так едет голова?» — стискивает зубы Дей, пихая в себя торт и чай, пытаясь не смотреть на щенка, вылизывающего пальцы Главному. Потому что сам хотел бы так — и не просто хотел, делал давным-давно, целых десять лет назад. Когда Главный в ласках вёл пальцем по губам — обязательно жмурился от смущения и касался языком; и Главный всегда позволял облизать сверху донизу, и оба шептали друг другу: «У меня мурашки по спине от сочетания пальцев и языка...» «Вот так и проявляется недотрах, — мысленно смеётся Дей, — и подручные средства уже не помогают, надо как-то этот вопрос решать...» Да только как? Найти кого-нибудь, чтобы по-быстрому переспать? А это точно поможет?.. — Торт на вкус прямо как раньше, — делится Главный; и улыбается благодарно: — Спасибо, что принёс. Ты чудо. Какое ж счастье, что он не ест его как раньше, с тем безумным видом, от которого закипала кровь. Иначе бы Дей не устоял, дёрнул с себя футболку, сгрёб его в объятия — и плевать на всё, если так страшно хочется получить ласку именно от Главного — почему он не может это сделать? А Главный, не подозревая о дурацких мыслях, гладит щенка, кладёт себе второй кусочек, покачивает босыми ногами — в общем, всячески радуется происходящему. Хоть кто-то из них делает это искренне! Прикусив кончик языка, Дей неловко поводит плечом: — Я подумал: ты же наверняка один тут сидишь; вот и решил подбодрить. Здорово, что у меня получилось! «Ты мог бы явиться и без торта, — явственно читается в глазах Главного. — Я был бы ничуть не меньше тебе рад». Или Дею просто хочется верить, что именно это и читается. Так и сидят на кухне, пьют чай и болтают о всяких пустяках; щенка передают из рук в руки, чешут спинку и живот, а Главный позволяет ему кусать свои пальцы — улыбаясь каждому остающемуся следу. Когда время близится к ночи, Дей разводит руками: мне пора домой, — собирается и прощается, надеясь, что туман ещё не успел застлать улицы. — Спасибо, — обнимает у самой двери Главный. — Это был прекрасный день рождения. И целует в макушку. Дей с трудом сохраняет лицо радостным, а не диким; выходит в подъезд, сбегает вниз по лестнице — и только на улице шумно втягивает воздух. Он его поцеловал! С ума сойти! Вот так запросто взял и коснулся губами макушки; и небось даже не подумал, какой он ужасный и так далее. Дей прислоняется спиной к стене и натурально пищит от счастья, зажав рот. Кажется, не-влюблённым так пищать не положено. Кажется, он всё-таки максимально по-дурацки влип и пропал.***
Главный ничего не замечает. Дей жмётся к нему во время совместных посиделок, обнимается при встрече и на прощание, всё чаще заглядывает в гости — а Главный радуется как ребёнок, светятся у него глаза — но не больше. Какой дурак. — Сходи да признайся, — пожимает плечами Виз; как будто Дей не в Главного влюблён, как будто не было дурацкого прошлого, которое обоих тормозит, как будто нормально — встретиться через десять лет и внезапно влюбиться по самые уши в того, кого ненавидел. — Это нормально, — кивает Свеч. — Людям, знаешь, свойственно меняться; ты заметил, как он изменился, отпустил своё прошлое и понял, что любовь никуда не исчезла. Так бывает, мой хороший. Это не страшно. Хорошо ему говорить! А Главный заведёт своё любимое «Я такой ужасный, зачем ты всё это для меня делаешь»; и куда деваться? Даже если он хочет ответить взаимностью — он же не сможет! — А ты покажи, как его любишь, — советует Хельги. — Покажи, что он не ужасный, чтобы он взглянул на себя твоими глазами и понял, за что его можно любить. Дей долго ходит вокруг да около, Дей намекает всеми возможными способами — но Главный упрямо ничего не понимает. И в конце концов он не выдерживает и однажды является на порог — ближе к ночи, безо всякого предупреждения, даже не уверенный, дома ли Главный. Но Главный отпирает, улыбается до ушей и шепчет: — Пойду поставлю чайник! А щенок, давно признавший за своего, путается под ногами, пока Дей снимает куртку и развязывает ботинки. Главный смотрит этим неповторимым взглядом, будто Дей — самое большое счастье в его жизни. И неужели до сих пор ни о чём не догадался? Как это может быть! Ну что ж, не догадался — сейчас всё услышит. И, едва переступив порог кухни, Дей вдыхает поглубже и заявляет: — Я тебя люблю. Как тогда, как раньше. До кончиков ушей. Люблю. С лица Главного сползает улыбка. Он бледнеет, нервно сглатывает, трясёт головой: — Не-ет, ты не можешь. Ты... в тебе просто всплыли старые чувства, ты не можешь, ты же знаешь, какой я урод и убийца... — и в глазах у него пляшет настоящий ужас, как будто не в любви признались, а к смертной казни приговорили. Впрочем, может, любовь для него хуже смерти?.. И тут бы сбежать, пока не запылали щёки, — но ведь это не отказ, это Главный просто не может поверить. А значит, стоит попытаться показать ему, как обстоят дела. — Ты не урод, — мягко возражает Дей; приближается, осторожно гладит его по вечно растрёпанным волосам. — Десять лет прошло, ты изменился, я тебя простил — ну и вот, люблю. Любовь никуда не делась, представляешь? У Главного подрагивают губы — будто возьмёт и разревётся. Но вместо этого он подскакивает и грохает об пол тарелку; и Дей замирает у табуретки, а щенок в ужасе прячется под стол. — Этого не может быть! Таких, как я, не любят! Ты просто сошёл с ума! «Он меня убьёт?» — таращится Дей; и память охотно подкидывает моменты, когда Главный в гневе выкручивал руку, когда пытал в попытках вызнать тени Виза и Свеча, когда тащил на последнюю битву... Если захочет — запросто ведь... Глаза у Главного потерянные, почти заплаканные. Нет, не убьёт, пальцем не тронет, как бы ни злился. Просто не может справиться с этой новостью. — Ты мне врёшь, чтобы сделать приятное; а как я не люблю, когда мне врут! — Он даже ногой топает — и тут же, зашипев, опирается о тумбочку, поднимает правую ступню и поджимает губы. Осколки. Ну конечно, осколки от тарелки. Дей, стараясь сам не наступить, приближается к Главному и сжимает его плечи. — Сядь, пожалуйста. Давай посмотрю, что там с ногой. Вмиг угасший Главный послушно опускается на табуретку и протягивает измазанную кровью ступню. Наверняка и сам бы мог залечить, это проще простого, но... Хочет показать, что доверяет? Готов подпустить и позволить позаботиться, даже если уверен, что Дей со своими чувствами врёт? Невольно шевеля губами, чтобы не сбиться, Дей вытаскивает осколки, обеззараживает рану; а теперь — стянуть края, осторожно, не переборщить... — Может, тебе кажется? — жалобно бормочет Главный, вцепившись в табуретку. — Может, мы просто... друзья, а тебе показалось, что на волне всех прошлых чувств... А на самом деле и нет никакой любви... — Если бы ты знал, как я на тебя залипаю, — вздыхает Дей, поглаживая его ступню, — ты бы не стал так говорить. Я просто... тону в воспоминаниях, как нам было хорошо — вдвоём. Как мы лежали вместе, как ты меня гладил, как мы целовались... Главный отводит взгляд, но, судя по розовеющим щекам, он всё прекрасно помнит; может, даже ярче, чем хотелось бы. Щенок, выбравшись из-под стола, лижет его опущенную руку. — Уберу осколки, — сообщает Дей. Встаёт с корточек; хмурясь, припоминает, какие движения и слов нужны. Может, не выбрасывать, а склеить? Тарелка лишней не бывает. Все осколки, даже самые мелкие, послушно собираются вместе, и вот на полу лежит целая тарелка, будто никто её об этот пол не грохал. Осталось только... За спиной хлюпают носом — и Дей оборачивается. Главный сидит весь в слезах, обняв заживлённую ногу. — Ну зачем ты это всё... Ну ты такой хороший, а я? Я ужасен. Я ничего этого не заслужил. Даже в тюрьме обо мне заботились, я мог рисовать, Виз приходил меня учить... За что мне это всё? Я ведь убивал, я издевался над людьми, меня надо было казнить или долго пытать... Дей обнимает его, зарывается носом в волосы — как давно мечтал это сделать, а сейчас вдобавок так удобно, Главный сидит, он гораздо ниже ростом... — Если люди делают это для тебя — значит, чем-то ты заслужил, разве нет? — шепчет Дей. — Или ты думаешь, что все стали бы тебе врать? А какой в этом смысл? Ради собственного удовольствия? Им больше заняться нечем? — Н-но... — Главный поднимает к нему заплаканное лицо, и Дей, воспользовавшись моментом, проводит языком по его влажной щеке. Влажной — и, конечно, солёной. И Главный, охнув, почти задыхается. Вцепляется в плечи, обнимает так крепко, что чуть-чуть не падает с табуретки; зажмурившись, бормочет торопливо: — Ты меня и правда любишь, да? Если оно всё такое настоящее — я бы тоже хотел сказать... Я... я тоже тебя люблю, я отрицал, я не думал, но... Эти мои улыбки, это сладкое замирание в груди, когда я видел тебя, это тёплое удовольствие после твоих объятий... «Он мне признался, — понимает Дей. — Он. Мне. Признался! С ума сойти. То есть у нас всё... взаимно?..» — С ума сойти, — повторяет он вслух. А Главный смеётся: — Я уже сошёл! — И, ткнувшись носом в шею, просит: — Останься, пожалуйста. На ночь. У меня большая кровать, нам хватит места. Не уходи... И Дей остаётся. Думал, Главный захочет немедленно повторить то, что они делали десять лет назад; но он только прижал к себе так бережно, будто Дей был хрустальным, шепнул: «Мальчик мой...» И сердце заколотилось: как же этого не хватало! Спальной одежды у Дея не было; не умер бы и в обычной своей футболке, но Главный предложил пижамную кофту — и не стал отказываться, с удовольствием нырнул в неё, великоватую, конечно, всё-таки Главный далеко не такой костлявый, но это лишь больше вскружило голову. А пока переодевался — Главный успел прижаться сзади и поцеловать в плечо; вроде долю секунды был голым, не больше, а вот же. Помнил, конечно, как его сводили с ума усыпанные веснушками плечи, как он то и дело расстёгивал воротник рубашки, чтобы коснуться губами или просто ладонью провести, как всё внутри замирало от этих прикосновений... Как же их не хватало. Так хорошо, что они снова есть. Засыпали, прижавшись друг к другу, обнявшись нелепо: за десять лет разучились рядом засыпать. Щенок возился в ногах — как будто их общая собака, как будто они уже тысячу дней живут вместе... Может, и правда можно будет вместе жить?.. Утром Дей забирает у Главного одну из рубашек и чёрные очки — а Главный улыбается так безмятежно, будто ничего не замечает. Целует на прощание — коротко, прикусив губу; шепчет: — Ты же придёшь ещё? Когда захочешь, хоть сегодня! Я буду рад... — И, проведя носом по шее, довольно скалится: — От тебя безумно пахнет мной. Мне это по душе. И Дей тает ещё больше, чем раньше: лёгкая дикость никуда из Главного не пропала, какое счастье! И, лизнув его в уголок губ, убегает. — Это рубашка того, о ком я думаю? — хитро улыбается Виз. — Ты всё-таки признался — и у вас всё получилось? Дей часто кивает; смущённо обнимает себя за плечи, трётся щекой о рукав рубашки. Она и правда пахнет Главным, надо же, не думал, что способен различать чужие запахи... У них всё получилось. Они засыпали в обнимку, они завтракали, сдвинув табуретки, ни на мгновенье не могли друг от друга оторваться. Ближе к ночи надо будет снова к нему прийти — только с подработкой сперва закончить, а то заказчик недоволен затянувшимися сроками... А если однажды съедутся — и приходить к нему не надо будет. Только возвращаться.