Смотри сквозь туман

      Главный во многом не хочет признаваться. Боится, попросту говоря; или скорее... стесняется? Хотя, казалось бы, чего уж стесняться! Собственных предпочтений, что ли? Так их даже самую малость извращёнными язык не поворачивается назвать: разве считается извращением обыкновенное желание тепла и ласки?       И ведь просить ничего не придётся, Дей уже давно всё это делает. И ему наверняка приятно будет узнать, что его действия приносят удовольствие и расслабляющее тепло... Всего-то надо взять себя в руки, заглянуть Дею в глаза и наконец обо всём сказать.       Мне нравится, когда ты запускаешь пальцы в мои волосы.       Мне нравится, когда ты засыпаешь, прижавшись к моему боку.       Мне нравится, когда ты гладишь мой живот.       С животом, честно говоря, получается сложнее всего. Главный и перед собой-то не сразу признал: да, когда Дей кладёт руку на мой живот и начинает слегка водить по нему пальцами, у меня из головы исчезают все мысли и я целиком проваливаюсь в ощущения — чтобы ничего не пропустить.       Просто... живот-то за несколько месяцев жизни вне тюрьмы заметно подрос; хотя он и раньше не был особо худым; то есть был, но...       Главный и сам не понимает, что чувствует по этому поводу.       С одной стороны, впалые щёки и худой живот у него бывали только во времена крайнего напряжения и полной убитости — например, когда заставили уйти из университета и он судорожно искал работу и голодал до спазмов и рези в желудке. Или когда десять лет назад не мог дождаться возможности наконец закончить всю эту возню с убитыми «фонарями» и прийти к своей цели; и потому забыл, что такое нормальный сон и полноценная еда, перебивался дремотой на кухонном столе и перекусами чем попало. Однажды сам от себя шарахнулся, нечаянно увидев в зеркале; и был несказанно рад, когда в тюрьме постепенно вернулся к привычному телосложению: плотному и крепкому, а местами — немножко кругловатому.       С другой стороны — как-то не думал, что способен ещё больше... округлиться, поэтому вдруг начавший давить ремень стал неприятным сюрпризом. Конечно, как ему было не давить, когда радовал себя то пиццей, то каким-нибудь тортом — и почти никуда не выходил, разве только с щенком прогуляться. И... никто не говорил, что надо худеть, но в голове сами собой проплывали картины ужасного будущего, где он продолжает есть, становится больше и больше, в конце концов под ним ломается табуретка... Кому ж такое понравится!       Впрочем, как бы ни волновало будущее, брать себя в руки не хотелось. Главный только начал внимательнее прислушиваться к своим ощущениям и стараться не переедать — да на этом и закончил.       Потом рядом появился и плотно обосновался Дей; и когда они начали жить вместе, Главный невольно сдерживался, стараясь есть меньше обычного: не хватало ещё показаться обжорой, ведь... понравиться всё-таки хотелось. Правда, из-за этого приходилось просыпаться среди ночи от голодного урчания в животе и тихонько уходить на кухню, чтобы по-быстрому перекусить. Дей, застигший пару раз на месте преступления, однажды предложил плотнее ужинать — и тогда Главный, краснея, во всём признался. И неожиданно услышал в ответ: «А я всегда любил наблюдать за тем, как ты ешь... У тебя это получается так... горячо...»       Это окончательно смутило — и немножко примирило с выросшим животом. Правда, и страхов прибавилось: теперь казалось, что если он будет есть как обычно — он не только располнеет до ужасающих размеров, но и вызовет отвращение у Дея; и Дей непременно скажет: «Я передумал, то, как ты пихаешь в себя еду, выглядит мерзко, нажрал себе брюхо, фу, не хочу тебя знать!»       И Главный продолжал терзаться, то решая немедленно сесть на диету и питаться одними овощами, то на всё забивая и готовя наваристый суп, мясо под каким-нибудь восхитительным соусом и, конечно, пухлый кекс на десерт. Рядом с Деем безумно хотелось готовить. Ради Дея хотелось готовить.       А потом Дей начал касаться живота. Будь это другая часть тела — Главный бы и особого внимания не обратил, привычно заулыбался, сощурился от удовольствия... Но тут — живот. Он столько терзался из-за его объёма, что такая неожиданная (а для Дея, кажется, совершенно естественная) ласка совершенно выбила из колеи: а что, так можно, да?..       Когда Дей первый раз опустил ладонь на живот — Главный забыл как дышать. Хорошо хоть смотрел в сторону, а то из глаз, наверное, пропала всякая осмысленность, было сразу понятно, как ему хорошо. А Дею этого знать не стоило. Почему? Да потому что к этому блаженству примешивалось ставшее привычным недовольство, которое от прикосновений невольно ощущалось ярче: во-от, отращиваешь не пойми что под футболкой, нет бы взять себя в руки... И — страх: что после этой ласки захочется сделать живот ещё больше, а там — всё по уже придуманному сценарию, где Дей в конце концов уходит.       Поэтому Главный молчал — а Дей продолжал гладить, ведь хотя Главный и не высказывал явного удовольствия — он и не запрещал. Ещё чего, запрещать! Признаться, может, и не получается, но не отказываться же теперь!       Главный кусает губы. Главному ужасно хочется порадовать Дея тем, что он всё делает совершенно правильно, правильнее просто не придумаешь. И про пальцы в волосах и прижимания к боку совсем не сложно было бы сказать — но сам перед собой поставил условие: если признаваться — то во всём сразу. Из крайности в крайность, и так — всю жизнь, никак иначе.       А... если узнать у самого Дея, что он думает о полноте?.. Попробовать договориться о каком-то пределе, после которого Главный в его глазах станет отвратительным... Не то чтобы собирался и дальше усиленно полнеть, но... мало ли как получится, с его-то любовью к еде и нежеланием двигаться...       Но для этого надо всё-всё рассказать, так? А то если скажет только, что последнее время весь в сомнениях по поводу нормальности живота, — Дей может задёргаться: извини, мол, что я его трогал, тебе, наверное, было неприятно... Поэтому...       Поэтому с приятности и стоит начать. Да?       И когда Дей перед сном привычно запускает руку под футболку и начинает оглаживать пальцами вокруг пупка, Главный собирается с остатками мыслей, зажмуривается и выпаливает:       — Мне очень нравится, как ты трогаешь мой живот.       — Правда? — выдыхает Дей. Двигается ближе и касается дыханием уха: — А что ж ты раньше не говорил?       А рука его с живота никуда не девается; и Главный, ощущающий после признания небывалую лёгкость, окончательно теряет все мысли. Мычит, наигранно морщась:       — Об этом потом, ладно? — И просит, осторожно заглядывая Дею в глаза: — А... потрогай меня как-нибудь ещё?..       И сглатывает невольно, чувствуя, как от этой невинной просьбы разливается по телу жар предвкушения.       Дей улыбается — так хитро, как умеет улыбаться только он. Дей оглаживает живот гораздо смелее, не только пальцами — всей ладонью. А когда он чуть сжимает особенно мягкое место — Главный невольно охает, потому что мурашки прошивают аж до самого затылка. Почему... почему это так горячо, словно Дей не живот ласкает, а... ниже, гораздо ниже...       — Мне не стоит так делать? — тут же прервавшись, уточняет Дей. А Главный мотает головой и выдавливает сиплым подрагивающим голосом:       — Делай, пожалуйста!       И беззастенчиво закатывает глаза от удовольствия.       У Дея бесконечно ласковые пальцы. Он так нежно и внимательно ощупывает все мягкие места, будто старается тщательно запомнить, а потом... ну, например, вылепить живот из глины. Тьфу ты, какие странные и неловкие сравнения, зачем бы ему понадобилось лепить?.. Но Главный только улыбается сам себе. В эту минуту он ничего не стесняется и совсем не жалеет, что поправился. Иначе бы что сейчас ощупывал Дей?..       А Дей не только ощупывает, Дей и гладить не забывает — то совсем невесомо касаясь, то даже не столько водя рукой, сколько надавливая ладонью в разных местах. И от второго в трусах становится совсем горячо, вот уж не мог подумать, что так отреагирует на вроде бы не особо приятное действие; и Главный трётся щекой о подушку и шепчет:       — Мне всё очень нравится; особенно — как ты давишь. Продолжай, пожалуйста...       А Дей коротко усмехается:       — Ты не будешь против, если я немножечко на тебя сяду? Тогда я смогу использовать обе руки.       Обе руки — это, конечно, гораздо лучше, чем одна. И Дей после лёгкого кивка садится на ноги — и настаёт время умирать, постанывая от наслаждения. Потому что когда две руки сжимают мягкий живот, когда две руки гладят его во всевозможных местах, когда две руки то и дело где-нибудь надавливают...       Нет, ну скажите честно: разве можно при таком оставаться совершенно спокойным?!       «А ведь он ждал возможности как следует меня потискать, — вдруг понимает Главный. — Он так уверенно действует, не задумывается над тем, что делать дальше, — будто всё заранее продумал. Может, и правда?..»       «А я-то как ждал... — жмурится Главный. — Сам не знал об этом, но как ждал! И каким дураком был, так боялся признаться...»       Хорошо, что признался. И хорошо, что Дею вообще стукнуло в голову потрогать его живот. Потому что уже не представляет, как бы жил безо всех этих ласк — смущающих, но таких горячих и желанных...       Интересно, а если Дей коснётся его не руками, а, например, губами и языком — ниже пояса станет не только горячо, но и очень-очень влажно?       Может, прямо сейчас и проверить, а?